Захар при малейшей возможности ловил ее взгляд, улыбку и бывал счастлив, когда их глаза на мгновение встречались. Временами чудилось, что они в этом огромном притихшем зале остались вдвоем и она танцует только для него…
Премьера адановской «Жизели» в новой постановке маститого балетмейстера Святослава Аристарховича Березовского должна была состояться по крайней мере через год. Но работа над спектаклем уже шла полным ходом. На партию Жизели претендовали несколько ведущих танцовщиц театра, и Тамара очень волновалась, не зная, поручат ли ей новую роль. Намечалась довольно серьезная конкуренция. Захар, на правах близкого друга, разделял все ее великие надежды, переживания и тревоги. Вместе с Тамарой он любил и ненавидел Березовского, этого «хромого полубога, большого умницу и самодура», презирал коротышку Галину Брусову, эту «выскочку и зубрилу, которая из молодых, да ранняя…». Окунувшись в пленительный мир кулис, Захар уже считал себя заядлым балетоманом.
Однажды он отважился заглянуть на репетицию. С трудом уговорив старенького вахтера с роскошной белой бородой, сторожившего служебный вход, Захар проник в театр. Представления в этот вечер не было. Огромное здание казалось вымершим, на лестнице и в холлах царил загадочный полумрак. Шаги гулко отдавались по паркету. И тишина. Лишь где-то на верхних этажах звучали ритмичные аккорды рояля и слышалось едва уловимое шуршание, будто трепетали крыльями летучие мыши. Через анфиладу комнат Захар осторожно, словно вот-вот его схватят с поличным за недозволенное вторжение, пошел на эти звуки.
Высокая белая дверь с причудливой позолоченной отделкой оказалась приоткрытой. Оттуда доносился резкий, с каким-то жестяным старческим дребезжанием голос:
— Пятая! Пятая!! Пятая!!! — и рассерженный стук об пол чем-то тяжелым. — Где, спрашиваю вас, пятая позиция? Милочки мои, не бросайте руки на прыжке, это вам не бокс!
Приподняв тяжелую бархатную гардину, загораживавшую дверной проем, Ледорубов заглянул в репетиционный зал. Все помещение с огромными зеркалами вдоль стен казалось безмерно великим, ослепляющим. В центре его, на табурете, сидел худой старикашка с лицом землистого цвета и огромной лысиной, которую пушистым венчиком обрамляли седые волосы. Руки его, морщинистые, с длинными пальцами, опирались на суковатую массивную палку с изогнутой ручкой. Старик постукивал этой палкой в такт звучавшей музыке. Вокруг него легко и почти бесшумно двигались несколько балерин, одетых в черные трико, в толстых шерстяных чулках поверх. Со стороны они походили на загнанных лошадей: лица и плечи потные, в глазах и безмерная усталость, и одержимость…
— Тамара, лапушка моя, а где твое знаменитое экарте? — Старик встал и, прихрамывая, подошел к танцовщице. Взяв ее за руку, он запрыгал, смешно и громко напевая: — Тра-та-та-та. Ти-и-ра. И все! Вот так и замри до завтра! Сие понятно?
— Да, Святослав Аристархович, — отвечала Тамара, держа руки на бедрах и едва переводя дух.
— Преотлично! Слушайте сюда, — и снова тяжело застучал палкой в такт звукам рояля. Его колючий взгляд неожиданно уперся в Ледорубова.
— Вам что?
— Собственно, ничего. — Захар смутился.
— Ну так подите вон! — Старик ткнул палкой в сторону Ледорубова, словно собирался выпихнуть его. — Мне вас не надобно, молодой человек.
Захар прикрыл дверь, помянув морским «трюмным» словцом самодура Березовского, и принялся вышагивать по коридору на почтительном расстоянии от репетиционного зала.
Минут через двадцать дверь настежь распахнулась, и танцовщицы шумно, будто школьницы на переменку, стали выбегать из зала.
Тамара подошла к Ледорубову измученная, но радостная, через плечо перекинуто махровое полотенце, шерстяные чулки приспущены ниже колен, носки розовых туфелек истерзаны в клочья.
— Устала? — посочувствовал Захар.
— Так себе. — Она пожала плечами. — В общем, как всегда — будто мешки с солью таскала на себе. Ненавижу класс, презираю отупляющий экзерсис у палки! Какая-то адская каторга…
— Работай экономнее, — наивно посоветовал Захар, — береги себя…
— И рада бы, да не могу. Святослав Аристархович такое не прощает. Это же класс…
— Ох уж этот Святослав!
— И тебе досталось от него? Поздравляю.
— По-моему, он все-таки с небольшим сдвигом. — Захар выразительно покрутил пальцем у виска.
— Он гений. Ему все можно.
— Не люблю хамоватых, пусть даже гениев.
— Стоп! — Она приложила пальцы к его губам. — Не будем спорить о том, что для меня разумеется само собой.
Мимо них мягкой походкой прошла невысокая, худенькая и совсем юная танцовщица. Кивнув головкой, она приветливо улыбнулась.
— Милая девушка, — заметил Захар, провожая балерину любопытным взглядом.
— Телка! — отрезала Тамара. — Это же Брусова, о которой я тебе говорила.
«Странно, — подумал Захар, — а я представлял себе ее соперницу по сцене совсем иной…» И если раньте он испытывал к этой «выскочке» заочную неприязнь, то теперь готов был усомниться в своем прежнем убеждении. Какой-то по-детски наивной добротой и беззащитностью веяло от улыбки юной балерины. Однако свои соображения на этот счет Ледорубов предпочел вслух не высказывать. Про себя решил, что этот сложный закулисный мир для него, в сущности, потемки.
Через полчаса Тамара вышла из артистической уборной посвежевшая, веселая, будто и не было «космических» перегрузок на репетиции. От нее веяло тонким ароматом дорогих французских духов.
— Поздравь, — выпалила она, — меня утвердили на Жизель! Старик целый месяц тасовал весь основной состав, будто карточную колоду. И вот сегодня всех назвал, кого допустил к новой постановке.
— Кто партнер?
— Да мой же, Тимофей Грунин.
— Прыгает, как лев. Хороший танцовщик.
— Пока не жалуюсь. Но слюнявый, и руки у него потные.
— Зато Аполлон.
Тамара на это лишь пренебрежительно махнула рукой:
— Для меня он далеко не идеал.
— Но отчего же?
— Во-первых, он молод, во-вторых — глуп.
Захар удовлетворенно расхохотался.
Они спустились по широкой лестнице в вестибюль и вышли на улицу. Был уже поздний час. Город зажигал огни. Пошли в сторону канала Грибоедова, где жила Тамара. Дохнуло свежестью. Собиралась гроза.
— И все-таки, если не секрет, — Захар внимательно посмотрел на спутницу, — какой же у тебя идеал мужчины?
