Робко, точно так, как все те, кто впервые нанимается на работу, остановилась Инесса перед отцом-начальником.
— Добрый день, — поздоровалась она.
Он ответил мягко, скупо улыбнулся, скользнул еще раз глазами по лицу девушки, и она заметила, что его глаза сначала было ожили и загорелись, а потом сразу потухли, и прежнее выражение усталости и грусти снова поселилось в них.
— Вас зовут Инна?
— Да, — чуть слышно ответила, а сама не могла отвести глаз от отца. Чувствовала, как что-то давит у нее в груди, как к глазам подступают слезы, таким родным и дорогим вдруг стал ей этот человек… Казалось, что пройдет еще миг, и она не выдержит, упадет ему на грудь, и будь что будет.
Иван Матвеевич какой-то миг словно ждал, надеялся, что и в самом деле произойдет что-то необычайное, что эта юная, как утро, девушка обрадует и утешит его чем-то необычным, но, не дождавшись, сказал официально, так, как, очевидно, говорят все начальники на свете:
— Вы на работу? По зову сердца к нашим лесам или временно… перебыть?
— Привело меня сюда и в самом деле сердце, но как будет дальше… не знаю… — опустив глаза, нашлась она с ответом.
В этой фразе не было фальши. Как ни странно, но именно так ее и воспринял лесничий, ему понравилось, что девушка не клянется в любви к природе и лесу, а сказала откровенно о том, что чувствовала.
— Хорошо, давайте свои бумаги, будем думать…
Бумаг у Инессы было немного: паспорт, да аттестат зрелости, да еще справка о приобретенной в школе профессии, к которой и сама Инесса не относилась серьезно. Они лежали в ее карманчике. Их можно было достать вот сейчас, подать собеседнику и наконец увидеть выражение лица человека, который, вскормив ребенка на алименты, восемнадцать лет спустя при таких необычных обстоятельствах встречает свое чадо. Даже дернулась было рука к карманчику, но остановилась на полпути. Инессе не хватило решительности.
— В вашем доме остались… Извините…
Он понимающе и подбадривающе улыбнулся, не рассердился, только пошутил:
— Начало многообещающее… Ну ничего, здесь недалеко, возьмите и — милости просим.
Инесса вздохнула облегченно и почти побежала со двора лесничества.
Вернувшись в свой кабинет, Иван Матвеевич поймал себя на том, что забыл, зачем выходил во двор и о чем спрашивал Роланда. Перед глазами стояла девушка. Стройная, крепконогая, красивая. Серые с синевой глаза, такие большие и вопрошающе-удивленные. Где он встречал подобное выражение глаз? Был убежден, что встречал, но где, при каких обстоятельствах? Нет, нет, эту девушку он встречает впервые, но выражение глаз, овал лица…
Вспомнились студенческие годы. Ольга… Именно она так вопрошающе-удивленно смотрела на его орден, да, на орден, а не на него, убого одетого, тощего студента, не имевшего, кроме стипендии, никаких других средств к существованию.
Потянулась ниточка воспоминаний. Откуда же было получать помощь со стороны студенту, у которого не то что родители, но и вся ближняя и дальняя родня и даже все односельчане лежали в одной широкой и глубокой яме под большим камнем с надписью: «Жертвам фашистского произвола…»
Его родное село — неподалеку отсюда, вблизи тех мест, откуда вытекает бедная на воду Таль. Прекрасное полесское село. Тихо и спокойно из века в век жило оно лесной жизнью, руководствовалось прадавними представлениями и законами, свято оберегало первобытно-языческую влюбленность в природу и красоту. Во времена оккупации оно не покорилось фашисту. Не сразу отыскали его оккупанты среди лесов, озер и болот, а когда наконец появились здесь, то не были встречены хлебом-солью. Свысока взглянули на них селяне, ни в чем не перечили, но ничего и не делали для них. Зато партизан приветствовали с радостью, обеспечивали их хлебом и давали убежище, советы, посылали в боевые отряды сыновей и дочерей. Сам Ковпак сюда заходил, сидел в кругу уважаемых и мудрых дедов и курил цигарку, хитро щурился, расспрашивал.
Непокорное свободолюбивое село фашисты сожгли до последней хаты, дедов мудрых, женщин трудолюбивых и ласковых девушек-красавиц. Деток над глубокой ямой поставили, наверное, ждали, что на колени упадут, просить будут, — ни один на колени не упал…
Поэтому и некому было помогать Ивану Иваненко, лишнего рубля ждать было неоткуда. Жил по-партизански, носил на груди боевую награду, а в груди — кусок вражеского металла и не грустил: что попало в рот, съедал, а нечего было, то и сутки, и двое, а то и трое мог жить, даже не думая о еде. Разве в партизанах не приучился ограничивать себя во всем?
Ольга Буржинская была едва ли не единственным человеком, догадавшимся, почему это так тощ орденоносный Иван. Все чаще посматривала на него удивленно-вопрошающе, будто ненароком делилась с ним во время продолжительных совещаний и заседаний то яблочком, то бутербродом. Не замечая той ласки, он брал, даже не благодаря, механически совал себе в рот, жевал и одновременно раздумывал над тем, как лучше развернуть комсомольскую работу, как провести то или другое мероприятие.
«Эти мне девушки с вопрошающе-удивленными глазами, — думал он сейчас, вспоминая Ольгу Буржинскую, — остерегаться их следует, они до добра людей не доводят».
Выглянул в окно. Девушка стояла во дворе лесничества лицом к лицу с Роландом, вероятно, забыла, куда и зачем пошла. «Видно, не работа тебя, красавица, сюда манит. Не ищешь ли ты простаков, голубушка?..» — подумал недружелюбно и решил повести себя с ней более сурово, проявить, как говорится, принципиальность, не то промахнешься, растаешь, пойдешь навстречу, а потом самому же придется раскаиваться. Во всяком случае, уже сейчас ясно, что не лесопосадки, не лекарственные растения и не грибоварение, не говоря уже о прополке и расчистке, интересуют в лесу пришлую красавицу. Ловля, всюду ловля…
Об одном как-то призабылось Ивану Матвеевичу: ловят не только девчата, ловят чаще всего девчат. Так повелось с незапамятных времен, еще когда род на род нападал, в первую очередь в плен брали девушек, их выманивали, редко когда обращались с ними деликатно, чаще всего скручивали руки белые сыромятной кожей, хлестали кнутами нежное тело, не жалели ножек босых, угоняли в неволю, продавали на всех работоржищах. Забрасывала их судьба по всем мирам, во все гаремы, ставила на самые тяжелые и самые изнурительные работы…
Инесса только намеревалась прошмыгнуть во двор, пойти в лесок, побыть одной, поразмыслить, подумать, как ей повести разговор с родным отцом, а тут дорогу преградил атлет… Внимательно заглянула ему в глаза и не заметила в них Инесса насмешливых чертиков, только уважение прочла во взгляде. «Борьке Болконскому до этого Роланда далеко», — подумала она.
— Извините, девушка, что я так бесцеремонно… но у нас такое безлюдье, и каждый новый человек — счастье… Тем более такой… человек. Поэтому простите мое нахальство, но мне показалось, что «старик» повел себя с вами недоброжелательно… Вы что-то хотели… с чем-то обратились, а он и слушать не стал…
Начав речь, он уже не мог остановиться, сумбурно перепрыгивал с одного на другое, опасался, что его не дослушают, не оценят старания проявить доброту и заботливость, видела его насквозь, догадывалась, что ему хотелось во что бы то ни стало с ней познакомиться, но многозначительно молчала. Была еще слишком юная и неопытная, но каким-то шестым, женским, чувством осознавала, что именно так, а не иначе должны знакомиться красивые парни с теми девушками, которые встревожили им сердце.
— Если быть объективным, то это на него не похоже. «Старик» у нас вполне на уровне. Без пяти минут доктор наук! Но иногда бывает… Вот-вот разменяет старик вторые полсотни, ему уже трудно понять душу молодых и таких симпатичных… Поэтому… извините, что я так бесцеремонно…
— А вы покороче. Много слов еще не означает много мыслей, — откликнулась в ответ Инесса, причем проговорила это так спокойно и с таким превосходством, что и сама этому удивилась.
— Мудро сказано! — обрадовался Роланд. — Благодарю за науку.
— Не стоит благодарности, — иронически улыбнулась Инесса.
— Ну, все это в шутку, шутить очень люблю, хотя и не всегда удачно. Остап Вишня из меня не получился, а вот если когда в чем нужны будут мое содействие или помощь, то это уж без шуток — вот моя дружеская рука и крепкое плечо. Если понадобится, то не только «старику», но и самому черту рога своротим.
Так они вышли со двора. Инесса свернула на дорогу, в сень раскидистых дубов, и Роланд потянулся за ней. Инессе было приятно его явное ухаживание, она нисколечко не смущалась перед незнакомым хлопцем, не терялась под его горячим взглядом.
Ей стало так уютно и спокойно в его обществе, что она заразилась его шутливым настроением, спросила:
— Вы что, за деревьями здесь присматриваете? Или вырубаете?
