принимая официальный вид.
— Я до вас… — Кошкарев виновато и грустно улыбнулся. — Спасибо вам.
— Да за что? — не понял Аркадий.
Кошкарев вынул из кармана робы сложенный листок и протянул его Аркадию. Это был отпускной билет сроком на десять суток, аккуратно заполненный четким старпомовским почерком и закорючливо подписанный Мезгиным.
— Вы даже не представляете, что для меня это значит. — Кошкарев вздохнул и заморгал глазами. — Спасибо еще раз.
— Я-то здесь при чем? — выговорил Аркадий, чувствуя неловкость. И вновь представились ему старпомовские глаза, но не суровые, как прежде, а скорее, укоризненные, сожалеющие о чем-то.
…Вспомнил Аркадий, когда и где он видел Кирдина таким, не похожим на себя. Георгий Петрович вел тогда по улице за ручки двух своих близнецов: мальчика и девочку. Стараясь приладиться к детским шажкам, старпом нарочно семенил ногами, пригибался, словно хотел сравняться ростом с малышами. Его бородатое, вечно хмурое лицо казалось оживленно-ласковым и покорным. Заметив Аркадия, Георгий Петрович смутился, будто был уличен в чем-то предосудительном.
— На дорогу-то вам деньги нужны, — забеспокоился Аркадий, шаря по карманам, — у меня вот тут пять рублей — берите. Придем в базу — достану еще.
Кошкарев отрицательно закрутил головой:
— Не надо. Мне Лешенко со Стоговым кое-что наскребли.
Но Заваров силой засунул в карман Кошкареву свою пятерку и зачем-то стал оправдываться:
— Понимаешь, всю прошлую получку пришлось доктору взаймы дать. У него на «Москвича» не хватает, а очередь подошла.
Над морем смеркалось. Солнечный диск, лишь коснувшись линии горизонта, начал будто переворачиваться, пока не превратился в медно-раскаленную полосу. Эта полоса медленно сплющивалась. Отражая небо, вода стала сиренево-розовой и постепенно синела, по мере того как остывал небосклон.
С каждой пройденной милей все ближе становился берег. На мысу открылся проблесковый огонь маяка. Вскинув бинокль, Аркадий видел, как загорался и с медленным дрожанием погасал огонь, будто за морем наблюдал одноглазый циклоп. Вблизи прибрежного мелководья волна поутихла. Оправившись от бортовой качки, подлодка пошла успокоенно и ровно. Ход сбавили до среднего. Засемафорил береговой пост, и в ответ ему защелкал прожекторным затвором вахтенный сигнальщик. Разобрав текст, доложил Аркадию:
— Дежурный приказал швартоваться к пятому причалу.
— Есть, к пятому, — отозвался Аркадий насколько мог спокойно и даже равнодушно, а все в нем кричало: «Здравствуй! Вот и я…»
Доктор, стоявший рядом, аккуратно подравнивал пилкой ногти, покачивал головой, посмеивался. Он был в том возбужденно-игривом, превосходном расположении духа, которое всякий раз, под конец похода, будто по цепной реакции, охватывало весь экипаж. Единственно, что омрачало слегка Вишнякову настроение, это невозможность нынче сойти на берег. Ему подошла очередь оставаться в команде за старшего, или, как принято говорить на флоте, быть обеспечивающим. Но доктор и здесь надежды не терял. В подобных случаях Заваров нередко соглашался подежурить за него. Выждав удобный момент, доктор вкрадчиво начал:
— Хорошо тебе, Кузьмич, неженатому…
— А зачем жениться, если самому от этого плохо? — прикинулся Аркадий непонятливым.
— Дело сделано, Кузьмич… — И откровенно поинтересовался: — Обеспечивающим за меня остаться не желаешь? Вечернюю поверочку проведешь — и спи себе спокойно до утра в каюте. Сплошная благодать — один, никто не мешает… — Мечтательно зажмурившись, доктор стал фальшивым голосом расписывать прелести холостяцкой жизни.
— Зря стараешься, не могу, — остановил его Аркадий. — Полцарства любому за сегодняшний вечер! — И стал насвистывать мелодию свадебного марша Мендельсона.
Доктор не обиделся, но был крайне удивлен.
— Механик, слышишь этот трубный зов молодого лося? — призвал он себе на помощь Горина.
— Слышу, — буркнул Горин, закуривая, — парень в девках засиделся. Разве не понимаешь?
Аркадий доверительно улыбнулся своим прорицателям.
— Женитьба не напасть… — философски начал рассуждать Вишняков. — Но вот на ком? Послужишь эдак на лодке годика три-четыре, заматереешь, и женитьба уже проблема, идефикс. Не знаю, отчего это происходит: то ли в ком-то не находишь достаточных качеств, то ли в самом себе — мужества. В такой дыре, как наша, разве можно составить подходящую партию? Если что и найдешь, так это стерильную Марусю из гарнизонного буфета.
— Вот именно, — поддакнул ему Горин. — Отпускные пляжные знакомства тоже не в счет. Тебе от них удовольствие, а доктору потом ненужные хлопоты… И не женись, Аркадий, пустое это дело! Вот как на пенсию выйдешь, старуху подберешь себе — что надо, верную и с дипломом.
— Диплом не помешает, — назидательно, как жезл, поднял пилку Вишняков, которому изменяло чувство юмора, как только он начинал говорить о собственной супруге. — К примеру, каким образом дошел я до дверной ручки загса? Постепенно и вовремя. Разумеется, на брегах Невы была возможность выбора, чего здесь нет. Познакомился со своей будущей половиной на первом курсе и до пятого — пока диплом не получила — настолько ее воспитал, что она полностью стала в моем вкусе. Считается, что взгляды и убеждения у нас общие, но я-то знаю, что это мои взгляды и убеждения. Суть в женской верности, и сам виноват, если не сумеешь добиться ее.
Доктор выжидающе глянул на механика.
Раскуривая сигарету, Горин усмехнулся. Было известно, что с женой он недавно разошелся.
Гриша, который на ограждении рубки возился со своим пеленгатором, кидал то на доктора, то на механика сердитые взгляды, словно кому-то из них собирался возразить. Но спорить ему было некогда. Он работал.
На берег Аркадий сошел со своими моряками уже затемно. Кошкарева решено было проводить на вокзал всей командой. Шагали быстро и молча.
Кошкарев чувствовал себя неловко, оттого что ребята и даже сам лейтенант оказывали ему такое внимание. Хотелось сказать, что он признателен им за все, что они для него сделали. Но времени было в обрез. Вот уже показались одноэтажное здание вокзала и стоящий около него поезд.
— Если потребуется какая-нибудь срочная помощь, вы тотчас отбейте телеграмму, — напутствовал Заваров. — Сделаем, что сможем. И не стесняйтесь, ведь мы свои люди.
У входа в вагон Аркадий благодарно пожал Кошкареву руку, а Лешенко со Стоговым по очереди обняли его. Матрос до того разволновался, что едва сдерживал слезы.
Поезд тронулся. Кошкарев вскочил на подножку. Сорвав с головы бескозырку, он замахал ею, что-то выкрикивая.
— А все-таки толковый из него матрос получится, — убежденно оказал Лешенко, когда
