Владимир Петров - Польский пароль

«Хорьх» скрылся за поворотом, а Крюгель все еще глядел вдаль, где рдели снежные вершины. Он испытывал легкую, светлую грусть, родившуюся не сейчас, а когда-то давно при таких же прозрачных голубоватых сумерках и вернувшуюся эхом былого, смутным сожалением о чем-то непоправимо потерянном… А ведь только что, думая о себе, он был неискренен или, во всяком случае, неточен: у него тоже была жена! Правда, сам он никогда бы не рискнул утверждать, что любил ее. Но то благодатное время — незабываемая пора молодости! — было накрепко и воедино связано с его недолговечным супружеством, с образом розовощекой, крепкой и свежей, как сама весна, жены-сибирячки — Аграфены. Конечно, у них не было ничего общего, однако, как ни странно, она осталась единственной женщиной, к которой Крюгель питал искреннее влечение. Потом были другие женщины, но ничем особенным не запоминались, он не находил в них ни обаяния, ни своеобразия.

Интересно, смог бы он сейчас, например, случайно встретив ее, вернуться к прошлому? Нет, разумеется. Старое, в отличие от будущего, остается всегда позади и абсолютно недосягаемо. О прошлом лишь вспоминают, а думают — о будущем.

Какое оно, его будущее?..

Весь обратный путь оберст Крюгель пытался представить это теперь уже недалекое мирное будущее, увидеть в нем самого себя — отставного полковника-холостяка, заплатившего за науку жизни слишком дорогой ценой. Ничего конкретного, реального не получалось… Мысли упрямо возвращались в сегодняшний день. И это было объяснимо: до будущего следовало еще дожить.

Он, конечно, мог бы хоть завтра уйти из города к партизанам и там оказаться в полной безопасности. Уйти со спокойной совестью: формально задание, порученное ему, уже выполнено, можно шифровать подробную радиограмму насчет добытых ценных сведений. Но кто поручится, что и там, в благодатной горной тишине, у него опять не будет мрачных ночных раздумий, тревожной бессонницы, мучающей душу и совесть?

Он просто сделал еще не все, что ему положено, что обязан сделать…

Прежде всего следует во что бы то ни стало проникнуть в Бад-Аусзее — тщательно охраняемую эсэсовцами «столицу» Альпийской крепости. Там заканчиваются маршруты всех секретных перевозок, туда идут день и ночь тяжелые «майбахи» и спецфургоны с ценностями, которые награблены нацистами в странах Европы, там оборвался путь загадочной ракетной автоколонны штандартенфюрера Ларенца. Именно там сейчас все секреты третьего рейха.

Но там же, в пригороде Альтаусзее, резиденция руководителя СД обергруппенфюрера Кальтенбруннера, там же полевой штаб гестапо, штаб и основные части 6-й армии во главе с генералом Фабиунке. И там же — многослойные контрольно-пропускные пункты, сложная система проверок и особых пропусков.

Ехать туда — значило снова рисковать. Однако рисковать оправданно. Крюгель прекрасно понимал, что даже сама поездка — визуальная разведка, то есть то, что ему удастся увидеть своими глазами хотя бы из окна автомобиля, — может дать неоценимые сведения. К тому же он знал, что у партизан имеются там свои люди, пока лишенные связи, Крюгель рассчитывал на них в первую очередь. Ему нужен был пропуск в эту «особую зону». И конечно, разрешение Центра.

Через два дня разрешение пришло. Передавая радиоуказание Москвы, уже знакомый Крюгелю чех-«обер-лейтенант» представил в его распоряжение пегий «БМВ», необходимые документы и, конечно, себя и шофера-ефрейтора в качестве надежных спутников.

От надежных спутников оберст Крюгель решительно отказался: он брал всю ответственность на себя и не хотел подвергать риску посторонних, в этом не было никакой необходимости. Обер-лейтенант страшно обиделся, но Крюгель все-таки настоял на своем. Ему не пришлось об этом жалеть, так как последующие события показали, что он поступил правильно.

В Бад-Аусзее Крюгель приехал утром, рассчитывая в течение дня решить свою задачу и вернуться. Очевидно, первую ошибку он допустил, решив сразу же по приезде посетить явочную квартиру: как оказалось, ее хозяин был арестован неделю назад, Видимо, уже отсюда за машиной Крюгеля потянулся хвост. Затем примерно в полдень он припарковал «БМВ» у подъезда гарнизонного казино, чтобы пообедать и заодно послушать, чем живет местное офицерство. Это была вторая крупная ошибка.

Крюгель заканчивал обед, когда к его столику подошли трое в черной эсэсовской форме и вежливо попросили предъявить документы. Они не проводили общей проверки, а с порога направились прямо к нему — Крюгель это отлично видел.

— Пройдемте с нами, герр оберст!

— Причина? — сдавленно спросил Крюгель.

— У вас не в порядке пропуск.

Он разглядел на рукаве офицера зловещий ромбик с белыми буквами «SD» и понял: это была ловушка…

Вахромеев частенько вспоминал Сталинград: здесь, в берлинских кварталах, тоже трудно было определить линию фронта. Бои велись очагами — за каждую улицу, за каждый перекресток, буквально за каждый дом и даже этаж. Штурмовые группы то вырывались вперед, то через проломы в стенах уходили в стороны — на участки соседей, то застревали надолго в тылу, выкуривая огнеметами из подвалов остервенелых фольксштурмовцев. Вахромеев по Сталинграду хорошо знал, что значит вести последний бой в собственном доме, когда на зубах хрустит штукатурка, под ногами — битое стекло, а в глазах укором — обгорелые обои разрушенных жилых комнат. Тут и не хочешь, а будешь драться…

А вот другому удивлялся: безудержному боевому натиску, даже безалаберной лихости своих солдат. Вахромеев отнюдь не считал себя робким человеком и сам привык воевать решительно, размашисто, без оглядки но сторонам. Но, откровенно сказать, сейчас, в эти дни беспрерывных боев средь обугленных развалин, жестоких, опустошающих роты рукопашных схваток, которые так живо напоминали Сталинград, он нередко в самые неподходящие минуты стал ловить себя на осторожности. Нет, это был не страх и уж, конечно, не трусость — самая обыкновенная житейская осторожность. Объяснимая просто: глупо умирать в последние часы войны.

Но разве солдаты не понимают этого? Они тоже вместе с ним пришли сюда от Волги, Днепра и Вислы, тоже мерзли в зимних окопах сандомирского плацдарма, жгли костры в январскую стужу под Краковом, штурмовали заводские корпуса в Силезии и рыли твердую красную глину на откосах Нейсе. И всех их кто-нибудь ждал в далеком тылу — в России или Казахстане, в Ереване, Ашхабаде или на каком-нибудь захолустном сибирском полустанке. Ждали теперь с особенным нетерпением, с окрепшей уверенностью, как милованных судьбой и уже почти уцелевших. Почти… Хотя их отделяло от Тиргартена и рейхстага, а значит, от победы всего лишь четыре-пять километров, которые еще отзовутся тысячами похоронок, пришедших после окончания войны.

Вахромеев прекрасно понимал, что в отличие от него, командира полка, рядовому солдату, подхваченному вихрем боя, вплотную сошедшемуся с врагом, некогда думать об осторожности. Он решает только один вопрос: или — или. Осторожность, а следовательно, неизбежное промедление, нерешительность равнозначны гибели, тем более в искрометной уличной схватке.

Солдат прав именно в этом смысле, когда говорит: за меня думает командир. Не противник, а командир обязан создать солдату благоприятные, выгодные условия боя, он на то и поставлен, чтобы обеспечить победу малой кровью.

Это главное, все остальное — второстепенное в командирских обязанностях.

…Вахромеев уже целый час топтался у стереотрубы, выставленной на балкон, раздраженно курил, вспоминая недавний втык от командира дивизии. Генерал вместе со своим штабом наконец-то нагнал ушедший вперед с танкистами вахромеевский полк и перед самым форсированием Тельтов-канала устроил-таки Вахромееву командирский разговор на басах. Речь шла все о том же городке Кирше, который Вахромеев взял еще в первый день наступления и при этом допустил «своеволие». Честно говоря, он уже забыл и детали того скоротечного боя, однако генерал ему напомнил. Сказано было много и все, наверно, по справедливости, по делу, потому Вахромеев не особенно обиделся. «Слаб в тактике, не обучен военному искусству, не овладел военной наукой» — это все правильно. А как говорят, против правды не попрешь: Вахромеев не то что академии, нормального военного училища не заканчивал.

— Малограмотно воюешь! — сурово сказал генерал. — Чутьем берешь. И только. А надо размышлять, анализировать и принимать научно обоснованные решения. Научно, Вахромеев!

Вот тут он, к сожалению, не сдержался. Ему бы ответить коротко и согласно, по-уставному: так точно. А Вахромеев взял и брякнул:

— Как умею, так и воюю.

— А надо учиться! Учиться воевать! — загремел генерал.

Вахромеев очень не любил крика, особенно по своему адресу, — со старым комдивом у них такого никогда не случалось. Однако сдержался, сказал спокойно: