Следователь удивленно вскинул брови, повторил:
— Нам надо поговорить.
— Давайте говорить, — ответил Костя.
* * *
Первый адрес работ, который достался Брагину, был явно не ах. К биостанции подводили новый, большего диаметра, коллектор. Проектная глубина — четыре метра, грунт прямо-таки кипит — плывун, жидель. Грязища вокруг жуткая — болото. Но Косте нравилось натягивать болотные, до самого паха сапоги, нравилось затягивать широким ремнем ватник, надетый поверх грубого брезентового комбинезона. Вернее, он сам себе нравился в этой необычной, тяжелой, как латы, одежде. Он в ней как-то увереннее себя чувствовал, прочнее стоял на земле — попробуй сдвинуть!
И бригадир попался мягкий, ласковый такой дядька, уважительный без подхалимства, серьезный, с обветренным лицом и неожиданно белыми залысинами, когда снимал драную свою, бывшую пыжиковую шапку.
А уж начальник участка у новоиспеченного мастера Кости Брагина вообще был блеск! Как он только умудрялся разгуливать среди всей этой осенней грязищи в модном бежевом пальто и ярко начищенных австрийских полуботинках — уму было непостижимо. Будто он Иисус Христос, запросто ходящий по водам.
В первые дни Костя настолько нравился сам себе в новой мужественной своей одежде, что переживал единственно из-за того, что не может появиться в ней на Невском в час пик.
Ему хотелось пройтись устало и тяжело по любимой своей улице и встретить бывших однокурсников и скупо уронить про плывун, про бригаду в двадцать три человека, в которой он, Костя, главный начальник, до того главный, захочет — отпустит всех по домам, захочет — скажет: «Надо, ребята, повкалывать еще часа два-три», и все беспрекословно, все в один голос:
«Будет сделано, товарищ мастер, наш любимый, дорогой!»
Или, еще лучше, с криками энтузиазма:
«Ура! Не три, а пять, до победного конца!»
Но, увы! Через пару недель он отрезвел. И еще он понял, что смешон. Особенно когда, потрясенный элегантностью начальника участка, сменил болотные сапоги на мокасины, единственные свои приличные туфли, а комбинезон и ватник — на перелицованный папин плащ и выходную свою одежду.
В первый же свой рейд по вверенному ему объекту Костя Брагин, как ни скакал козликом по сухим, редким кочкам, вывозился до неприличия. Пришлось ждать, пока высохнут с трудом отмытые башмаки, заляпанные до колен брюки и усеянный желтыми звездами глинистых брызг плащ.
Ухмыляющиеся украдкой работяги давно разошлись, а Брагин все сидел, сушился. Потом долго соскребал столовым ножом подсохшие пятна глины на брюках и плаще, оттирал их щеткой и чуть не ревел от обиды.
* * *
Старик был невыносим. Он мог вдруг заорать Брагину, мастеру своему, такие слова:
— Мать-перемать! Ты куда велел, эт-та, экскаватору грунт ссыплять, а? Глаза у тебя есть? Как я потом убирать его буду? Чем думал? — он громко хлопал ладонями по тощему заду, показывал, чем думал мастер.
— Прекратите ругаться! — тихо отвечал Брагин, и голос его дрожал. Он еще сдерживал ярость. — В чем дело? Чем вы опять недовольны?
— Во! — вопил на всю округу старик. — Слыхали, эт-та, не знает! А?! Глаза у него где? — Снова красноречиво хлопал ладонями по заду и семенил в сторону.
Терпению Брагина наступал край. И в тот момент, когда он собирался железной рукой поставить зарвавшегося старого хулигана на место, он замечал вдруг, что действительно свалял дурака. Грунт шел в отвал в нескольких метрах от деревьев, и, значит, когда придет время засыпать траншею, бульдозеру трудно будет маневрировать, обдерет он, пожалуй, эти чертовы деревья. И тогда штрафа от въедливых озеленителей не миновать. Эти деятели так и шныряют каждый день, так и высматривают — нет ли свежей какой царапины на их дистрофичных тополях. А в портфелях у каждого акты уже заготовлены, только фамилию нарушителя остается проставить. Такой народец лихой — им бы кистень в руки, да на большую дорогу. В первые же три месяца работы содрали они с Брагина двадцать рублей штрафа.
И все равно старик был невыносим.
Поначалу Брагин думал, что только с ним, по молодости его лет, старик позволяет себе всяческие выходки. И терзался. Получался жуткий подрыв авторитета, которого еще не было.
Такой нелепый старик... Но в скором времени Брагин убедился, что старику на авторитеты наплевать. Он сам себе был авторитет.
При Косте Брагине, при всей бригаде старик заявил Костяному кумиру, роскошному мужчине Нелюбину, начальнику участка:
— Ты, эт-та, Геннадий Петрович, врешь многовато. Ты извилистый стал, эт-та, человек. Все обещаешь, ничего не делаешь. Три слова скажешь, эт-та, одно правильное. Не верю тебе.
Нелюбин отвернулся, сделал вид, что не расслышал, покатывая желваками на скулах. А старик не унимался:
— Гляди, мастера не спорть. Не учи его, эт-та, врать. Молодой он. В рот тебе глядит, не разобрался еще. А ты и рад.
Нелюбин молча вышел из прорабки и так хлопнул дверью, что стекла задребезжали.
Брагин выбежал за ним и успел услышать, как начальник участка пробормотал:
— Старая собака! Когда ты только на пенсию уберешься, трах-тарарах!
Геннадий Петрович был красив. Ходил он без шапки, ветер шевелил его русые волосы, и оттого вид у него был одухотворенный.
Но в тот миг, когда он ругался, ничего одухотворенного в лице его не осталось. Просто перекошенная злостью физиономия обиженного человека.
— Что вам надо? — резко спросил он Брагина. — А я и не знал, что вы такой скоропортящийся продукт, — добавил он и медленно обвел Брагина с ног до головы светлыми насмешливыми глазами.
— Почему же так? — удивился Костя.
— Ну как же! Слышали ведь: народ боится, как бы я вас не испортил.
— Да? — Костя тоже разозлился. Но голос его был вежлив. — Вы уж, Геннадий Петрович, очень вас прошу, не делайте этого.
И тогда впервые за все время совместной работы Нелюбин поглядел на Костю с интересом. Усмехнулся. Потом добродушно рассмеялся.
— Не буду, — сказал он, — уважу просьбу трудящихся.
И ушел.
* * *
Катились, бежали дни, до предела заполненные самыми разными неотложными заботами.
Приходилось учиться на ходу, спотыкаясь и набивая шишки, потому что, как оказалось, в институте не учили очень многим, совершенно необходимым вещам.
Брагин с изумлением убеждался, что мастеру на чисто инженерные занятия почти не остается времени. Его пожирают дела другие, от инженерии весьма далекие.
Надо было выколачивать у снабженцев стройматериалы, у механизаторов — механизмы, на складе — спецодежду для рабочих...
Все это оформлять разными замысловатыми бумажками, заполнять транспортные накладные шоферам, составлять процентовки и выцарапывать по ним деньги у заказчиков, выписывать бригаде наряды на сделанные работы и... и черта в ступе!
Брагин захлебывался в бумажках, тонул. Он все время боялся что-нибудь забыть, чего-нибудь не выбить, не выцарапать, не выписать, и тогда... тогда у бригады простой, план летит, у рабочих снижается зарплата. Костя осунулся и почернел. Кошмары стали мучить его по ночам.
Все эти бесконечные трубы, доски, крепежный брус, цемент, шпунт, бетонные изделия, которые он выписывал по указаниям Нелюбина, непостижимым образом таяли, будто в прорву проваливались.
Костя знал, что есть нормы расхода материалов на один погонный метр уложенного трубопровода.
Но он ужаснулся, когда все подсчитал. То, что числилось за ним, материально ответственным лицом, в несколько раз превышало нормы.
И вот один и тот же сон несколько дней подряд: громадный палец, ужасный в своих натуралистических подробностях, выползает из темноты, упирается, как бревно, в грудь, давит — и металлический голос:
— Где все это?!
И эхо: это... это... это...
Палец прижимает к стене, и Костя делается маленький-маленький.
— Не знаю, — шепчет он, — не знаю.
И сатанинский смех:
— Ха-ха-ха!
Костя пятится, пятится, потом бежит. Вот он уже не Костя, а собака, лохматая, тощая, а за ним, за собакой, толпа бросает палки, камни. А толпа все ближе, ближе...
И тут Брагин всегда просыпался с безумно колотящимся сердцем и еще секунду чувствовал себя мохнатым и с хвостом.
И вдруг понимал, что это сон, и несколько мгновений был остро, сладостно счастлив, пока заботы вновь не заполняли мозг.
Каждый день на полчасика приезжал Нелюбин. Выскакивал из кабины самосвала веселый, загорелый, с цветом лица. Шутил с Брагиным, с рабочими, похваливал мастера за расторопность.
Всякий раз Косте чудилась насмешка в глазах Нелюбина, но тот говорил разные серьезные слова, подчеркивал, что такая уж у нас, мол, работа, глядеть надо в оба и держать хвост морковкой.
Брагин был благодарен ему за поддержку и похвалу. Краснел от радостного смущения, когда Геннадий Петрович похлопывал его по плечу, называл коллегой.
И потому был до глубины души изумлен услышанным случайно разговором между рабочими.
