— А где у тебя свидетели, следователь?
— Один житель Древнего Рима сказал: совесть — тысяча свидетелей. Если бы твоя совесть проснулась...
— Это у меня случился несчастный случай.
— Если таких случаев наберется много, родится закономерность.
— Говорю тебе, первый случай.
— На каких условиях тебя приняли обратно в высотники? Ты, дорогой товарищ, друг и брат, понимаешь, в какое положение поставил Шестакова? А Чернегу? Он оказался на подозрении. Кириченков, тот и уборщицу может заподозрить, которая Зину утром сменила. — Он продолжал тоном увещевания, без запальчивости, раздражения, с оттенком некоторой жалости: — Ты же парень добрый, Садырин. С маленьким Мансуром возишься, с другими ребятишками. Книги мои таскаешь при переездах. А сколько зла ты снова причинил Шестакову, Чернеге, да и себе. Будто сердишься на самого себя. Или какое-то безразличие к себе. — Он печально оглядел Садырина. — Ты не только в одежде безалаберный. Ты и в чувствах своих неряшливый.
Садырин молча, старательно нарубил рослых елок и потащил к машине,
Наконец-то грузовик одолел подъем, но тут, когда он карабкался вдоль глубокого распадка, водитель не вовремя тормознул, грузовик потащило к краю.
Михеич распорядился — привязать грузовик тросом к столетней лиственнице. Скребли глину покрышки, скребли, отскребывали по сантиметру — и подтянулись к лиственнице, отползли от опасной обочины.
Хотя дышали все тяжело, спорить продолжали.
— Спасибо нашему бригадиру. Пожалел одного, а бросил тень на стольких! — не унимался Кириченков.
— Никакой тени за собой не вижу, — оглянулся Маркаров, иронически пожал плечами и поцокал языком.
— Боремся за звание коммунистической бригады, — проворчал Михеич, высунувшись из кабины, — а бригаду запачкали!..
— Но я дал слово! — петушился Шестаков. — Что же, бригада не доверяет своему бригадиру?
— В бригаде есть люди самых разных характеров, — сказал Маркаров. — Разной степени сознательности, с разной психологией...
— Нечего разводить психологию на пустом месте, — перебил Кириченков зло.
— Это неверно, — ответил Маркаров невозмутимо. — Что такое характер человека? Это способ каждого индивидуума чувствовать и реагировать на окружающее, а в частности — как он относится к чужой собственности.
— А почему виновник не соберет всю смелость и не признается? — неожиданно спросил водитель. — Он же знает, что у бригадира из-за него неприятности!
— Если бы дело касалось тебя одного, Шестаков, — раздавай свое честное слово налево и направо, — твердил свое Кириченков, — а теперь несколько человек под подозрением.
— Но если он искренне раскаялся? — упрямился Шестаков. — Деньги-то сам принес! Я же его не принуждал! И денег за него не вносил...
Машина вползла на глинистый косогор и счастливо удержалась на шести колесах. Один за другим прыгали толкачи в кузов через задний борт. Первым прыгнул, сняв рукавицы, и первым закурил в кузове Садырин. Последним, уже на ходу, проворно вскочил Погодаев в сапогах с отворотами.
Весной, в самую слякоть и грязь, Зина простудилась и слегла. Соседка по квартире и Зинина напарница по уборке подъезда, бабенка малосимпатичная, накричала: пусть ищут подмену, ломать спину за двоих не собирается.
Сменщица несговорчивая, хотя Зина всегда идет ей навстречу в просьбах. Не выбрасывает пустые бутылки, и сменщица сдает их на пункт «Прием стеклотары от населения».
Зина разнервничалась, и, чтобы оградить ее от волнений, Галимзян, придя с работы, достал из кладовки все ее «инструменты» — ведро, швабру, веник, тряпки, поднялся на площадку между вторым и третьим этажами и принялся мыть лестницу.
Зина мыла полы в резиновых перчатках, но разве они налезут на ручищи Галиуллина?
В это время с танцевального вечера в клубе «Гренада» возвращалась ватага монтажников.
— Галимзян Хасанович! Что такое? — Садырин стал как вкопанный.
— Заменяю больную уборщицу. А что тебя так ошеломило? Все по науке! Вот если бы я начал мыть лестницу не с верхней, а с нижней ступеньки...
— Вниз по лестнице, — сказал Маркаров, осторожно ступая по мокрым ступенькам, — ведущей вверх!
— Давайте помогу, — монтажник Глухарев схватил ведро, чтобы вылить грязную и принести чистую воду.
Галиуллин дернул его за руку — еще подумают, что Глухарев выслуживается перед своим бригадиром. Но когда ведро весело подхватил Чернега, Галиуллин его не остановил.
Рисковал ли Галиуллин своим авторитетом, записываясь в поломойки?
Сам он этого не боялся. Не стеснялся же он в Приангарске полоскать в реке пеленки, детское бельишко, тер песком кастрюльки, сковородки. Помогал Зине по хозяйству, а тем самым воспитывал уважение к материнским заботам у маленького Мансура и даже нашел себе несколько подражателей.
Ну а лестничные марши и площадки, вымытые бригадиром Галиуллиным, заставили жильцов стать более аккуратными. Ребята еще тщательнее отскребали глину с подошв, прежде чем переступить порог подъезда.
— А ну, подбери окурок! — гаркнул Садырин, поднимаясь по лестнице вслед за щуплым парнишкой.
— Еще чего!
— Подбери, или морду набью, — Садырин уже схватил парнишку за шиворот, так что затрещал воротник. — И не утомляй меня!
И тон, и выражение лица Садырина были угрожающими, парнишка подобрал брошенный окурок...
Через неделю Зина вышла на работу и постучала в квартиру № 94.
— Кто там?
— Откройте, это я.
— К кому вы, Зинаида Касьяновна?
— Пришла убирать.
— А мы перешли на самоуборку.
— Можно полюбоваться?
— Пожалуйста! — Чернега широко распахнул дверь и еще шире улыбнулся.
Чернега смастерил для кухонных раковин сетки-ловушки, разнес их по квартирам, не обойдя и кухню Галиуллиных.
У стены за койкой жильца квартиры № 98 время от времени обнаруживались флаконы из-под «Бирюсы», голубой жидкости на спирту для мытья окон. Погодаев, который отвечал за чистоту окон, никак не мог найти «Бирюсу» для использования ее по прямому назначению. Зина выспросила у жильца-выпивохи, где он ее покупает, и Погодаев наведался в торговую точку...
В те дни в Усть-Илимске находился большой начальник из министерства. Он прослышал про историю с мытьем лестниц, вызвал к себе Слободяна и устроил головомойку:
— Мы подымаем, как только можем, роль бригадира. А у вас бригадир ползает по лестнице с половой тряпкой и шваброй? Извольте навести порядок в своем хозяйстве!
Наверно, не было ни одной квартиры в подъезде, где бы в те дни не упоминалось имя Галиуллина. Самая острая дискуссия прошла в квартире № 94 между Погодаевым и Михеичем. Михеич прослышал о нахлобучке, полученной Слободяном, и тоже долго разглагольствовал об авторитете бригадира, который Галимзян не то подорвал, не то утратил, не то потерял.
— А я уверен, что авторитет бригадира только повысился, — твердил Погодаев.
— На худой конец, мог бы дождаться, когда все общежитие спать уляжется, — твердил свое Михеич. — Бригадир... И на виду у всех уронил себя!
— Да не ронял он ничего! Ни себя, ни свою репутацию, — сердился Погодаев. — Может, он нарочно в самую вечернюю толкучку вышел с ведром.
Трудно сказать, сыграла ли здесь роль швабра в руках Галиуллина, но только через несколько дней после выздоровления Зины к ним ввалился Пасечник, да еще с пузатой бутылкой. Португальский портвейн из города Опорто! С берега Атлантического океана на берег Усть-Илимского моря!
— Гражданин управляющий, давайте не будем нарушать порядок, — засмеялась Зина. — Распивать спиртные напитки в общежитии запрещено.
— Едем на смотрины. Там и разопьем. — Пасечник подмигнул Галимзяну. — Дом на соседней улице. Приняли с оценкой «хорошо». Отдельная двухкомнатная квартира. Третий этаж. И детсад Мансуру менять не придется. И ясли для маленькой... Зина, ты малярные кисти еще не выбросила?
За все месяцы Зина только раз доставала свои кисти: экскаваторщик из квартиры № 80 облил вином стену, и Зина самодеятельно, пока жильцы были на работе, перекрасила комнату.
— Кисти лежат на антресолях и ждут. Можно сказать — заждались.
— Слободян тебе замену нашел. Завтра сдашь свой мусор под расписку. Весь инвентарь — веник, мочалку.
— И ведро со шваброй, — облегченно добавил Галимзян.
«Дорогое мое существо!
Опасение, что я тебя совсем позабыла, делает честь твоей проницательности,
Моя наставница в театральном училище Цецилия Львовна Мансурова советовала: когда разучиваешь роль, когда идут напряженные репетиции и близка премьера, нужно раскрепостить свою память, не перегружать ее ничем второстепенным, необязательным.
Вот почему я тебя позабыла. Настолько позабыла, что роль в голове не удерживается и разбегаются все слова.
Пишу тебе глупейшие письма, но редко их отправляю. Мысли обгоняют одна другую в чудовищной непоследовательности. Мое серое вещество становится все более серым.
