Между тем Пилсудскому счастье сопутствовало еще меньше, чем Вильгельму II. Через несколько недель после начала своего наступления он думал уже не о Киеве, а о том, как бы удержать, в своих руках Варшаву. «Правительство» Петлюры успело и на сей раз спастись бегством, перенеся свою столицу на колесах в Западную Польшу. Салон-вагоны с трезубцем навсегда застряли в глухом тупике станции Тарнов, а их пассажирам оставалось лишь одно: стареть на чужих хлебах и, старея, ожидать очередной конъюнктуры, искать новых меценатов политической проституции, достаточно сильных, чтобы наполнить разочарованные сердца «ботокудов»[19] новой надеждой на выполнение бредовых мечтаний.
АНТРАКТ
Ждать пришлось довольно долго. Но в этом антракте между двумя действиями — первой и второй мировой войнами — люди без родины не били баклуши. С одной стороны, они вновь сучили разорванную событиями нить, связывающую их с Берлином, с другой — они продолжали спекулировать на ягеллоновской великодержавной мании Пилсудского. Чтобы не потерять формы, они подвизались одновременно во всех возможных контрразведках. Ольга Басараб самоотверженно работала для немецкой, Петро Певный — для польской, Онацкий и Островерха — для итальянской. Одни кандидаты в желтоблакитные мандарины, как Скоропадский и Коновалец, ждали лучшей поры под черными крыльями немецкой псевдореспублики, другие, как Андрей Левицкий и Дмитро Левицкий,— под белыми крыльями орла из-за Вислы.
Через своих агентов, которые были также агентами их хозяев, они и дальше пытались «стучать в сердца» украинского народа. Стучали обрезами и револьверами, стучали шпионством, саботажем и диверсионными актами, стучали лживой пропагандой. Когда в ответ на это народ стукнул их под Базаром, стукнул их на процессе нового варианта «Союза освобождения Украины», так называемой «Сшлки визволення УкраТни», ударил, наконец, по их националистической агентуре в 1933 году, они подняли бешеный вопль о «красном терроре на Украине». Карлики с заплеванными от бессильной злобы бородами разбежались по Европе и карабкались на трибуны, с которых они призывали к «крестовому походу» против Страны Советов, в частности против Украинской Советской Социалистической Республики.
В ОБЪЯТИЯХ СВАСТИКИ
Этот ералаш не случайно совпадает во времени с приходом Гитлера к власти. Не случайно Милена Рудницкая облюбовала для своих антисоветских «крестоносных» выступлений трибуну женевского «Конгресса национальных меньшинств», руководимого матерым гитлеровцем. Пенсионеров из желтоблакитной малины Гитлер благословил на свою службу.
Нужно заметить, что в то время желтоблакитники показывали пример «дисциплинированности». Как известно, так назьь ваемая «Организация украинских националистов», пытаясь ввести в заблуждение народ Западной Украины своей суррогатной «революционностью», с самого начала своего существования применяла тактику индивидуального террора против отдельных представителей польской администрации. Но достаточно было Гитлеру договориться с Беком, чтобы вожаки этой организации внезапно прекратили свой «террор». Больше того, когда некоторые дезорганизованные этой неожиданной переменой тактики члены организации отважились протестовать, они расплачивались за свой протест жизнью. Трупы юноши и девушки, дочери попа, найденные с простреленными головами на берегу одного из львовских прудов, весьма убедительно свидетельствовали о том, что для верховодов ОУН («Организация украинских националистов») интересы фашистской Германии были дороже, чем кровь и жизнь их товарищей по организации.
ДЕНЬ РАСПЛАТЫ БЛИЗОК
Но не только в июне 1941 года люди без родины показывали, на что способна каналья, превратившая политический бандитизм и предательство в свою профессию.
Еще танки гитлеровских псоглавцев не успели взять разгон, как желтоблакитники Западной Украины уже повытаскивали ножи из-за голенищ.
Едва оккупанты успели войти во Львов, как вся шайка повылезла из нор и бросилась убивать советских людей, соперничая в зверствах с фашистской солдатней. Почему? Прежде всего потому, что таков был приказ гестапо...
Польский писатель Жеромский, мечтая о будущей Польше, написал когда-то «Сон о шпаге». Желтоблакитники оказались значительно скромнее. Им снилась не рыцарская шпага, а обыкновенный шпицрутен немецкого полицмейстера.
Однако даже и этот их сон продолжался недолго, его прервала та самая рука, что вложила в их руки бандитский нож. Два вооруженных отряда, которые в первые дни войны немцы разрешили организовать галицким «ботокудам», были разогнаны немецкими офицерами — и раньше, чем солдаты этих отрядов успели освоить прусский парадный шаг. Только изрядно постаревшим и беззубым ренегатам Гиммлер разрешил еще играть в политику, которая заключалась главным образом в перепечатывании материала из «Фелькишер беобахтер» на страницах «Краковских вестей»...
Двадцать пять лет Советской власти — 25 лет украинской государственности. Фашисты не считают нас за народ, они заклятые, неутомимые враги Украины, враги ее государственности. С ними мы ведем борьбу не на жизнь, а на смерть. За их смерть, за нашу жизнь.
В жестокой борьбе объединился весь наш народ. В героизме боевых будней он строит себе памятник бессмертной славы. И чем ближе подходит день нашей победы, тем сильнее бьются простые и великие в своей простоте сердца советских людей.
И потому, чем ближе становится день расплаты, тем больший страх и отчаяние охватывают гитлеровских палачей Украины... Палачей и их подручных — людей без родины, это человеческое отребье, которое оказалось теперь за воротами истории, там, откуда есть только одна дорога — дорога позора и вечного забвения.
1942
Немецкое радио как-то сообщило о новом «благодеянии» гитлеровских властей в отношении населения оккупированного фашистами города Львова. Оказывается, что там открыта... ремесленная школа с обучением на украинском языке. В этом же объявлении говорится о торжественном открытии во Львове... кафешантана, причем вход в это только что основанное гитлеровское «культурное заведение» будет бесплатный.
При Советской власти Львов насчитывал более сотни школ с обучением на украинском языке. Немецкие же бестии цинично похваляются, что они открыли какую-то несчастную «украинскую ремесленную школу». Открыли одновременно с еще одним кафешантаном...
Это было вскоре после захвата нацистской ордой западных областей Украинской Советской Социалистической Республики, в те черные дни, когда по галицийской земле катилась еще первая волна кровавого фашистского террора. Однажды утром жители Львовской, Тернопольской, Станиславской и Дрогобычской областей прочитали в газетах, что их земли Гитлер присоединил к тюрьме польского народа, так называемого генерал-губернаторства с центром в Кракове. Сразу же после этого началось онемечивание бывшей Восточной Галиции. На улицах галицийских городов вслед за гитлеровскими солдафонами явились тупорылые физиономии немецких чиновников и купцов, а за ними потянулись их семьи, наполняя улицы нашего города картавой прусской речью.
Вскоре стали исчезать украинские вывески; вместо украинских улиц и площадей введены немецкие «штрассен» и «плаце».
Все меньше становилось украинских и польских школ, все больше немецких. Значительную часть украинских и польских книг из библиотек гитлеровские «культуртрегеры» превратили в пепел, а их место на библиотечных полках заняла писанина нацистских горе-борзописцев во главе с Гитлером, Розенбергом и Йостом.
Весь этот разбой проводился и проводится под лозунгом «Восточная Галиция — Остгалиция — должна стать немецкой». Миссию онемечивания этой испокон века украинской земли заполучил от самого фюрера специальный губернатор Галиции какой- то Ляш, и он ее проводит в жизнь так, как это привыкли делать немецкие чиновники: с прусской жестокой последовательностью и прусским тупоумием.
Гитлер и его банда любят ссылаться на... историю. Онемечивание Галиции они объясняют тем, что эта страна до 1918 года была провинцией Австро-Венгерской монархии, восприемниками которой они себя считают, да и тем, что Львов является, дескать, памятником старой немецкой культуры.
Было бы совершенно излишним переубеждать ненасытную саранчу, что это совсем не так и что с этой «немецкой культурой» во Львове не так ладно, как это себе представляют гансы и фанни с берегов мутной речки Шпрее. Во Львове нет ни одного хоть мало-мальски стоящего памятника архитектуры, который носил бы на себе клеймо «мед ин Джермани». Даже военные казармы, которых так много оставила Австрия, это по большей части бывшие монастыри с яркими следами итальянского барокко. Нет ничего немецкого ни в Волошской церкви, ни в Юре, ни, наконец, в здании театра оперы и балета. И сердца жителей Львова полны глубокой ненависти к немецким оккупантам.
