Однако на этот раз разговор был деловой.
— Слушай, Сережа… Мне тут дали дипломатическое задание. У нас в журнале очерк о Замятине, в набор должен был идти. А вчера кто-то поинтересовался: не в разрез ли это с мнением областной газеты? Ссылаются на твой отчет с партийного собрания. Есть мнение — очерк снять. Вот мы тут посоветовались, и мне поручили…
— Оля! — перебил ее Кулешов. — Скажи, Оля, а у вас там есть люди, которые не хватаются за телефон всякий раз, когда на себя ответственность надо взять? Или у вас таких людей отдел кадров дальше порога не пускает?
— Сережа, погоди… Ты почему так со мной разговариваешь?
— Прости… Я не имею права так говорить. Давай без всякой дипломатии. Скажи, что автор теперь не разделяет взглядов, изложенных им в статье. Хотя там и взглядов-то нет никаких. Вот ведь как обернулось!
— Сережа, я ведь серьезно спрашиваю. Что нам делать?
— Очерк у вас об изобретателе Замятине, так я себе представляю? Вот и печатайте. Подчеркните тем самым, что это его главное дело на земле!
Не дожидаясь ответа, он положил трубку. Надо немедленно все ставить на место. А как? Видимо, надо начать сначала. С того собрания, когда Замятина избрали секретарем. Проанализировать работу бюро за год. Поговорить с ребятами. Это — одна сторона. А вторая — тема гражданской активности.
Потом Кулешов снова перечитал все бумаги Вершинина, что ему дал Женя. Перечитал рукопись Лактионова. Теперь надо будет в архиве разыскать материалы комиссии по расследованию гибели танкера, если они, конечно, сохранились. Разыскать всех, кого можно, из экипажа «Северостроя». Взять у Павла оставшиеся дневники и письма. Кроме того, связаться с Акатиным, постараться найти все документы о постройке танкера. Работы предстоит много.
3
К вечеру Настя отгладила Жернакову пиджачную тройку, рубаху белую приготовила, галстук вязаный. Жилет, однако, он надевать не стал: какой-то у него в жилете вид громоздкий: словно сверху много, а снизу — ничего.
— Ну, как знаешь, — сказала Настя. — Ты уж постарайся. Все-таки Женьке учиться.
Да, уж он постарается. Он сегодня целый день думал, что бы такое ребятам сказать — они ведь специалисты без пяти минут, им просто так, про работу да про обязательства слушать неинтересно.
Кроме того, надо с Ламашем еще решить вопрос о строительстве институтской базы отдыха. Заводчане, хотя и шефствуют над институтом, всего сделать не могут, пусть морской порт подключается. Завод людей даст.
Ламаш проводил их с Кулешовым в кабинет, усадил в глубокие кресла.
— Банк все строят? — поинтересовался Жернаков.
— Строят… Куда же его теперь?
— Ну, ничего. Не переживай. Кассирше будет ближе за деньгами ходить. Знаешь, кого я сегодня встретил? Того паренька шустрого, который все про овец разговаривал. Притомился он на «материке», приехал снова кости студить. Крепкие ребята тогда подобрались!
— Всякие, — сказал Ламаш. — Я тоже третьего дня одного нашего попутчика встретил. На рынке с меня за помидоры пятерку содрал. Все эти годы, говорит, тем и промышлял. Невелика, видать, в нем крепость.
— Всякие, конечно, — согласился Жернаков. — Как на Ноевом ковчеге. Чистые и нечистые…
Потом они пошли в зал. Жернакову было не привыкать выступать на людях, но сейчас он почему-то растерялся. Ребята и девчата сидели серьезные, как на лекции, ждали, должно быть, что Жернаков поднимется на кафедру и расскажет им, как надо жить.
Он остановился возле кафедры, отпил воды из стакана.
— Вот я себя вспоминаю, — начал он. — Вспоминаю школу, комсомол. Так получилось, что нас готовили к жизни необыкновенной, воспитывали, чтобы мы были готовы всякий раз подвиг совершить. Бандита обезоружить или ребенка из горящего дома вынести, или поезд остановить, если ему крушение грозит. Вот к этому нас готовили, и хорошо приготовили: война началась, молодежь себя проявила, тут говорить не о чем.
Ну ладно, это особая статья. «К славному подвигу каждый готов», — помните, стихи такие есть? Готовы, ничего не скажешь. А вот не к подвигу если, если к работе — обыкновенной, скучной, иногда грязной — все ли к ней готовы?
Сейчас многие в космонавты хотят, на Луну, на Марс. Хорошо! Только сперва надо ракету построить. Тоже заманчиво. А кроме ракеты — кто-то им концентраты питательные должен делать, картошку чистить, чтобы из нее эти самые концентраты приготовить. Руду добывать, уголь копать. Какая там особая романтика, если в забое целый день, чумазый, потный, норму дать надо, электричество экономить, крепежный лес за зря не расходовать.
Я специально сейчас не буду говорить о том, что в каждой работе свои радости есть, свое понимание дела. Я хочу сказать, что кроме романтики и других разных вещей есть долг перед людьми. Есть слово «надо». Не верьте, что каждый человек всегда и обязательно испытывает радость от своей работы — иногда он испытывает просто усталость и ничего больше.
В жизни сплошных праздников не бывает. Не верьте, повторю вам, когда кто-нибудь очень прыткий да шустрый будет призывать: «Трудитесь так, чтобы ваша работа была праздником!» Работа — это будни, обыкновенные будни; утром надо просыпаться чуть свет, становиться к станку, а станок дребезжит, заедает… И заказ срочный, гонишь без оглядки, детали идут в брак, ты нервничаешь, мастер грозит оставить тебя без прогрессивки.
«Что-то уж больно мрачно», — подумал Жернаков, но решил, что ничего: пусть не думают, что у человека на работе душа только и делает, что поет да радуется — ей, душе, другим заниматься надо, порядок да совесть в человеке соблюдать».
— И ничего! Придешь на работу, зажмешь себя в тиски, закрутишь покрепче и давай по себе же напильником водить — это чтобы жирок не завязался.
— Значит, и вам было скучно работать? — спросили из зала.
— Мне-то? Еще как! Вот, например…
Он задумался. Например… Хм. Как тут ответить? Ведь ему никогда скучно не было. Нет, не было. Даже когда шел большой поток и каждый день повторялись одни и те же операции, та же технология. Не было ему скучно, потому что этот мир стружек, разогретого масла, дзиньканья деталей — это его мир, его дом, и в другом доме, как сказал сегодня Сергей, для него и новости — не новости, и хлеб — не хлеб, и фамилии чужие… А все-таки было скучно. Было, когда его несколько лет назад назначили мастером. Случилась такая производственная необходимость. «Надо», — сказали ему, и он стал мастером. Он умел быть мастером — это не отнимешь; но он не хотел им быть, и как только представилась возможность, снова стал к станку.
— Да, — повторил он. — Было мне скучно, когда я не своим делом занимался. К этому я и веду. С мужества мы с вами разговор начали, с того, что в обыкновенной работе, в буднях трудно проявить свои высокие качества. Нет! Я вот считаю, что самое большое мужество — это в простом деле найти свое место, такое, чтобы не мыкаться, не хныкать, не искать праздников особых, а работать и быть от этого счастливым человеком.
Вы, наверное, знаете, что два дня назад шофер Павел Вершинин спас автобус с людьми. Павел до этого работал у нас на заводе, тоже шофером. Он закончил десятилетку, потом курсы водителей, сел на машину — и все! Утром — рейс, в обед — рейс, вечером — ремонт. Так каждый день.
И тут Жернаков запнулся. Подумал: стоит ли сейчас говорить об этом? Ведь Паша, как ни крути, действительно подвиг совершил. А с другой стороны — я его геройство не умаляю, все, что ему положено, отдаю. Зато ребята пусть подумают.
— И вот надломилось в нем что-то. «А почему я — шофер? — говорил он. — Может, я в полярники хочу? А может — ничего не хочу». А я ему не верю! Таких людей не бывает, которые ничего не хотят. Бывают люди, которые не умеют хотеть, потому что их не научили.
И вот случилось, понимаете, необъяснимая вроде вещь: оказалось, что ему легче было наперерез катку кинуться, чем с собой в собственной своей жизни разобраться. Все это я говорю вам, потому что вы скоро будете детей учить. Вот и учите их не только тому, что людей надо спасать в трудную минуту, но и тому, что людям надо служить постоянно.
— Можно мне вопрос задать? — спросил высокий парень с девичьей прической. — Я читал недавно о том, что тракторист трактор спас, а сам сгорел. Неужели у нас трактор дороже человека, раз его поступок подвигом называют? А если нет, то зачем тогда об этом рассказывать?
— Тетюха ты! — обрушился на него сосед. — Да он что, на счетах подсчитывал, что ли, чему какая цена! Он поступок совершил, думать-то некогда. Мог бы и не погибнуть, да вот погиб.
— А Вершинин думал? — тут же подхватила девушка в косынке. — Если бы он думал, знаешь, сколько бы гробов в городе было?
— Тут другое дело! Тут одна жизнь за многие жизни.
