и решим, как нам быть. Почитай-ка сестра, — просит она хозяйку, присаживаясь к столу, — для успокоения души что-нибудь. Из первого послания святого апостола Павла к коринфянам, там хорошо о любви-то сказано… Не о плотской, — обращается она к Лушке, — а великом даре господнем — любви к ближнему. Одна она дает спасение душе в этом постылом мире, да не каждому уготовано понять сердцем эту любовь…
Сестра Ирина перелистывает назад несколько страниц. По странному совпадению они с Лушкой только что читали строки из этого послания. Но тут они слышат, как гулко хлопают ворота, кто-то проходит в синей полутьме по двору к крыльцу.
— Филарет, — с беспокойством привстает сестра Ирина, но гостья останавливает ее:
— Сиди, продолжай свое дело. И не пугайся, все обойдется без шума. Не первый раз такое…
Она оказывается права. Филарет лишь на мгновение удивленно застывает, увидев жену, потом качает головой:
— Так я и знал… Ладно, Нина, с тобой мы после поговорим, а сейчас оставьте нас вдвоем с ней, — кивает он на Лушку. — Минут на несколько…
Едва за ними захлопывается дверь, Филарет говорит:
— Будут неприятности, если узнают о наших встречах, поняла? Жена подождет-подождет да и объявит обо всем во всеуслышание. Надо на время нам расстаться…
— Но… куда же я?! — предчувствуя неприятные минуты, тихо и растерянно произносит Лушка.
В один миг, несколькими словами смял Филарет ее недавнюю насмешливую уверенность, и от этого образ Нины мелькает в каком-то недосягаемом спокойном ореоле. «Значит… он и не думает разводиться с женой?! Но… как же нам быть?»
— Я узнавал, тебе можно на время вернуться домой. Там все утихло, — спокойно советует Филарет. — А я стану приезжать, там тоже община организовалась.
— Домой?! — изумляется Лушка. — Нет, нет! Не поеду я… У меня же… скоро ребенок будет…
Она ждет, как встрепенется сразу Филарет, узнав, что она стала матерью его сына или дочери, бросится к ней, и вмиг все изменится.
Но он, настороженно оглядев быстрым, рыщущим взглядом ее фигуру, даже не делает шага к Лушке, лишь говорит после молчания:
— Ты… уверена в этом?
— Да…
— Это лишнее… Надо было предостерегаться. Посоветовалась бы с сестрой Ириной, она женщина опытная. А теперь, что ж… Аборт будешь делать.
Словно тяжесть оседает вдруг на Лушкины плечи. Как? Он отказывается от собственного ребенка?
— Нет! — вскрикивает она со злостью. — Ничего я делать не буду, ясно? И не стыдно тебе, после всего, что было между нами, говорить такие слова?
Филарет нехотя усмехается:
— Глупая ты… Так придется сделать, если не хочешь лишних неприятностей. Зачем он тебе — ребенок?
— Нужно! — вспыхивает Лушка, пропитываясь все большей неприязнью к этому красивому мужчине, странно отдалявшемуся от нее. — Нужно, ясно?
Филарет молча проходит по комнате и, вздохнув, с усмешкой говорит:
— Ладно, как хочешь… Но домой тебе придется ехать, сама понимаешь. Вместе поедем, хорошо?
Лушка отводит затуманенный слезами обиды взгляд:
— Сама поеду… Одна…
— Но разве тебе не хочется, чтобы я поехал?
— Нет, — доносится до него подрагивающий голос Лушки.
— Смотри, тебе лучше знать, — пожимает плечами Филарет и идет к порогу — звать жену и сестру Ирину. Он не случайно пришел к сестре Ирине, совсем не для того, чтобы увидеть Лушку. Вот уже третью ночь в те дома, где ночует он, внезапно является милиция. Первую ночь он вовремя успел улизнуть незамеченным через окно, а две другие ночевал в тайниках. Только это пока и спасает его. И у Филарета все больше крепнет мысль, что кто-то из братьев и сестер сотрудничает с милицией, наводя ее на след именно с наступлением темноты. Днем, вероятно, тот человек сам боится слежки братьев и сестер во Христе. Кто же он — этот Иуда?
Сестра Ирина перед этим высказала ему свои подозрения в отношении Тимофея Яковлевича. Филарет отмахнулся от этих наговоров, зная, как фанатически предан общему делу тот. Именно по настоянию Филарета поручили Тимофею Яковлевичу быть проповедником. Лучшей кандидатуры подыскать было просто невозможно. В доме у него всегда людно от приезжих и местных тунеядствующих братьев и сестер, и любая вещь из обихода Тимофея Яковлевича принадлежит всем, кто переступил порог его дома.
И против этого человека сестра Ирина выдвинула тайное обвинение в том, что он сотрудничает с милицией. Неужели она права?
Отослав сестру Ирину и жену в дом, Филарет выходит на улицу. Тимофей Яковлевич живет недалеко, можно сесть напротив его дома, там есть возле палисадника скамейка. Сейчас темно, никто не заметит, что Филарет ведет наблюдение за воротами. До поздней ночи просидит, а все-таки узнает, куда ходит вечерами старый.
Шумит в деревьях возле домов ветер, вечерняя улица пустынна, лишь Филарет одиноко бредет по мосткам, зорко, украдкой, поглядывая по сторонам. Но что, если старик и впрямь связан с милицией? Как с ним поступить тогда?
«Ладно, там видно будет», — решает Филарет, усаживаясь на избранной им скамейке.
Тимофей Яковлевич читает евангелие. И не просто для отдыха души. Почему-то именно в этот ненастный вечер вспомнил слова того кудрявого парня, явившегося недавно с комсомолией к ним на моления.
«Концы с концами, говоришь, не сходятся в священном писании? — размышляет он, раскрывая книгу. — А вот мы сейчас проверим тебя, милок, да постараемся эти концы обмыслить. Не может так быть, чтобы сосунок заметил то, что не видно нам, старым людям…»
Только с этой целью и сел Тимофей Яковлевич за книгу. Знает, что сказанное одним противником повторится в спорах и другими, и надо быть готовым дать достойный ответ антихристам.
«Так, вот оно евангелие от Марка… «Идите за мною, и я сделаю, что вы будете ловцами человеков». Слово уж больно нехорошее — «ловцами». Хотя они же, братья Симон и Андрей, рыбаками были. В сети, значит, человеков должны теперь ловить. Тьфу, окаянная мыслишка, негоже так думать про Иисуса Христа… Ну, ну, дальше… Ага, вот… «И все ужаснулись, так что друг друга спрашивали: что это? Что это за новое учение, что он и духом нечистым повелевает со властью и они повинуются ему?» Со властью повелевает, хм… Повинуются, значит, имеет власть Иисус Христос над нечистой силой. Почему же не отправит ее в геенну огненную? И ему легче было бы, да и нам спокойно жилось бы на земле. Может это сделать, но не хочет. Почему? Много нагрешили люди, и это им в наказание? Но коль остались по воле Иисуса Христа на свете нечистые силы, грехи людские все будут умножаться? Зачем же их умножать? Тут что-то не то. Может, я неверно толкую эти слова? Хм… А этот, кудрявый-то парень,
