«Какая-то странная! — подумал Зырянов. — Первая пригласила на вальс, а теперь даже не смотрит. Наверно, я плохо танцую».
Начался следующий танец. К Зырянову подошла Паня.
— Айдате со мной.
Он хотел отказаться, у него не было желания танцевать с другими, но Паня настояла. Танцевала она неуклюже, сбивалась с такта, скоро устала и, не дождавшись конца вальса, вывела Зырянова из круга и повлекла в коридор, из коридора на улицу.
— Идемте, я вам что-то скажу по секрету.
На улице, после яркого электрического света, было совершенно темно. Отведя Зырянова в сторону, она сказала:
— Лизка шибко задавучая. С мужиками, как кошка с мышкой, играет. Поволынит, раскалит человека, потом кинет. Я ее хорошо знаю. Мы с ней в Казахстане вместе работали. Я не такая. Дружите лучше со мной.
— Нет, нет, что вы! — отшатнулся от нее Зырянов. — Я ни с кем не ищу дружбы.
И пошел в красный уголок.
Когда проходил мимо окон и попал в полосу света, его заметил все еще сидевший на бревнышке Харитон Богданов, окликнул:
— Эй, замполит!
Натыкаясь во тьме на пни-колодины, замполит подошел к Богданову.
— Что вы тут сидите? Идемте в красный уголок.
— Денег мне надо, замполит.
— Каких денег?
— Известно каких, бумажных.
— Сколько надо?
— Четыреста.
— Куда вам такую уйму денег?
— Да вот, видишь ли, гармошку покупаю.
— Вы разве играете?
— Мало-мало кумекаю. Давно я когда-то играл. Теперь снова желание появилось. Раньше у меня хорошая была гармошка, певучая. Возле нашей деревни озерко стояло, а вокруг ракитки, песочек. Уйду туда с гармошкой — и на сердце легко станет. Вода тихая, спокойная, видно, как рыбешка всплеснется, а в другом конце в камышах утки полощутся. Сижу, играю. Уже стемнеет. Подойдет ко мне Аксинья…
— Это кто, невеста ваша, жена?
— Ну, мало ли кто. Тебе зачем знать. Аксинья — и все.
И Харитон сразу нахмурился, подобрался.
— Ну, ну. Продолжайте, — тихо, задушевно молвил Борис Лаврович, поняв, что некстати перебил человека.
— А что продолжать? Это я себе рассказывал. В уме было, на язык запросилось.
— Вот и хорошо! Если что-то на сердце есть, выскажешься и полегчает.
Замполит присел рядом на бревнышко, дотронулся рукой до плеча Харитона.
— Я вот скажу про себя. Когда был на фронте, трудно приходилось. Враг лез на Москву. Видишь, бывало, как гибнут лучшие твои друзья-товарищи: справа, слева — и в пылу, вгорячах глубокой утраты не чувствуешь, только злоба в тебе растет, ненависть. А потом, как кончится сражение, вдруг почувствуешь себя сиротой: того нет, другого нет. А какие были парни! Боль на сердце навалится, тоска. И в жизни будто ничему не рад. А подойдут к тебе оставшиеся в живых, собьются в кружок, поговоришь с ними — и снова чувствуешь себя бойцом. Как ни говори, Богданов, а на людях легче переживать потери, неудачи. На людях, говорят, и смерть красна. А вы, почему-то, сторонитесь людей…
Богданов глубоко, с шумом вздохнул.
— Эх, человек! Ну, что ты лезешь ко мне в душу? Я у тебя денег прошу. Отказать хочешь — так отказывай сразу. Я тогда к директору пойду, в Чарус. Если и там ничего не выгорит — я вам больше не работник. Был козырный туз, да показал картуз.
— Постойте, Богданов, не горячитесь… Разве вам не дали еще гармонь? Мы для всех общежитий приобрели музыкальные инструменты: патефоны, гармони, гитары, балалайки.
— Мне надо свою собственную, чтобы я мог играть, когда мне захочется. Уйду куда-нибудь в сторону подальше от людей и поиграю про то, что у меня на сердце… Гармошку я уже приглядел, присватал: тальянка двухрядная, парнишка продает.
— Ну ладно, зайдите завтра в контору.
— Благодарствую.
Зырянов возвратился в красный уголок. Там все плясали кадриль, стенка, на стенку. За распорядителя был Фетис Федорович. Он задавал тон, выкрикивая фигуры, какие надо танцевать по порядку, и показывал, как их выполнять. В паре у Березина была Лиза Медникова. Он не по-стариковски, легко повертывал свою партнершу. Увидев вошедшего Зырянова, сказал:
— Ну-ка, Борис Лаврович, смени старика!
Лиза сама подбежала к Зырянову, схватила за руку и повлекла на середину зала.
— Где вы были? — спросила она с упреком. — Эх, Борис, Борис! Я думала, вы ушли совсем.
Он почувствовал, как ее горячая ладонь сжала его руку. Он с благодарностью взглянул Лизе в глаза, она в ответ ласково улыбнулась.
— Я завтра должен уехать в Чарус, — сообщил он как будто что-то очень важное, значительное.
— Почему? — удивилась она.
— Там дела.
— Но вы еще приедете сюда?
— Обязательно, обязательно.
— Ну да, у вас шесть участков, вам везде надо побывать.
В ее голосе он услышал иронию. В самый разгар танцев, когда время давно перевалило за полночь, Березин отозвал Мохова в сторонку.
— Яков, пора кончать! Начало сделано. Теперь смотри, чтобы красный уголок не пустовал. Составь план работы, приди ко мне и покажи. Потом мы его обсудим на партийной группе.
— Ладно, Фетис Федорович… Мы еще немножко потанцуем. Завтра ведь выходной!
— Мне не жалко, веселитесь. Я уйду, так чтобы беспорядка тут не было.
— Об этом не беспокойтесь, Фетис Федорович.
— Ну, ну.
Первые дни после приезда в Чарус Нина Андреевна была поглощена хлопотами по устройству своей маленькой квартирки, приему медпункта и пополнению аптечки медикаментами. Ее девочки, Соня и Рита, не отходили ни на шаг и все спрашивали об отце. Нина Андреевна гладила девочек по головкам и говорила:
— Вот устроимся хорошенько, будет у нас уютно, тогда и позовем папу. Преподнесем ему сюрприз.
И вот наступил день, когда Нина Андреевна смогла осмотреть лесные участки и побывать на самом дальнем из них, на Моховом, где находился ее муж. Сопровождать ее взялся Зырянов, ехавший по своим делам. Помогая Нине Андреевне взобраться на седло, он спросил:
— Ездить-то умеете?
— Конечно! На фронте вот так же, бывало: сумка за плечами и кочуешь вместе со своим подразделением.
Кони сначала шли рядом, Нина Андреевна и Зырянов оживленно разговаривали о том, о сем, как давнишние знакомые. Потом дорога стала хуже и хуже, пришлось ехать гуськом, объезжать мочежины, крутые ложки. Когда же углубились в глухой лес, лошади брели по колено в грязи. Скоро выбрались на увал, дорога здесь была сухая и гулкая; внизу на многие километры расстилалась заболоченная лесная долина, над которой кое-где торчали, как сторожевые вышки, одинокие сухары.
Нина Андреевна думала о предстоящей встрече с мужем, перебирала в памяти события минувших лет.
…В сороковом году она окончила Московский мединститут и поехала работать в город на Волге. Там познакомилась со статным красивым парнем. Поженились. Вскоре началась война. Багрянцева мобилизовали в армию, направили в военное училище, а она ушла добровольцем в санитарный батальон.
В конце войны работали на военном аэродроме. Здесь они встретили день победы. Казалось, все было хорошо. Впереди была мирная, счастливая жизнь. Однако жизнь пошла по-иному.
Николай стал выпивать. Сначала пил по воскресеньям, по праздникам, а затем и в будничные дни. Появились друзья-приятели. Однажды он втянул в свою компанию командира корабля, отправляющегося в рейс. Самолет потерпел аварию. Началось следствие. Виновника попойки разжаловали, лишили орденов, исключили из партии, в которую он вступил еще в военном училище. С апелляцией Багрянцев дошел до ЦК партии. Там ему посоветовали искупить вину честным трудом. Дали двухгодичный срок. С путевкой Министерства лесной промышленности прибыл он в Чарус.
…Зырянов, сдерживая лошадь, следовал позади. Он проникся к этой женщине чувством большого уважения. Ведь не каждая рискнула бы отказаться от удобств городской жизни и поехать в лесную глухомань, кочевать с санитарной сумкой из одного лесоучастка на другой. Тут требовался действительно твердый характер и мужество.
На развилке двух дорог Багрянцева остановила своего коня.
— Два пути — куда идти? — спросила Нина Андреевна, улыбаясь.
Лицо ее показалось Зырянову очень красивым и одухотворенным.
Он направил свою лошадь по дорожке, спускавшейся к болотистой долине.
— Тут уже недалеко. Проедем с километр по кромке топей, свернем на слань[1], а там и Моховое. Оно находится как раз среди болота.
— Странно, почему люди поселились в болоте? — спросила Нина Андреевна.
— Тут старинное поселение сектантов-скрытников.
— Старообрядцев, кержаков?
— Не совсем так. Тоже религиозная секта, только на свой лад. Люди уходили в леса, прятались от антихриста. Не признавали царя, чиновников, никаких властей. Жили своей общиной, никому, кроме своего старшины, не подчинялись. Не платили сборов, податей. Питались птицей, зверем, грибами-ягодами и молились богу.
