Холода он по-прежнему не ощущал. Но почему зима такая мягкая? Где он – на Севере или на Украине? Все вроде такое знакомое, даже улицу Мира вспомнил, а в географии никак не сориентируется. Всему виной то, мрачно подумал он, что его запутал этот дизель-электроход. Но ведь он чувствовал, как мягко покачивается на волнах судно, слышал, как хлюпает вода у борта, даже гул моторов внизу. И топот матросни, и матерщину боцмана…
Скорей всего не на Севере. Там зимой в тапочках и трусах не побегаешь. А если и побегаешь, то очень недолго.
Нужно решить вопрос с экипировкой. Он вошел в первый попавшийся подъезд и поднялся на третий этаж. Три – его счастливое число. Магическое.
Послышались шаги, дверь открыл мужик тоже в трусах и тапочках, но он вписывался в обстановку – ночью в собственной квартире в чем хочу, в том и хожу. А Матвей никак не вписывался – посетитель, стоящий на лестничной площадке, да еще в такое глухое время.
– Извините, – сказал он, кашлянув, – меня только что ограбили. Возвращался с вечеринки, встретили трое… наставили… джинсы, югославские туфли… кинули вот тапочки, чтоб не простужался.
Свиные глазки мужика ошарашенно ощупывали его фигуру.
– Вы… – выдавил наконец он, – в милицию хотите позвонить? У меня нет телефона!
– Что там милиция, – махнул Матвей рукой. – Мне домой как-то добраться нужно. Живу далеко. Не найдется ли у вас каких-нибудь старых штанов? Завтра я вам обязательно занесу.
Мужик сразу же подобрался.
– Нет. Ничего нет. Ничем не могу помочь.
И тут же испуганно захлопнул дверь, будто и его собирались ограбить. Теперь Матвей точно знал, где находится.
Нет, он не на Севере. Там и квартиры, и души людей нараспашку. Он вспомнил, как ему передали ключи от квартиры совершенно незнакомого человека, и он жил там полгода, пока хозяин находился в отпуске. Даже мелочь, рассыпанную на телевизоре, с места не стронул! Честность человека там считается аксиомой, и нужно сделать что-то недостойное, чтобы тебя стали считать жуликом. А тут все наоборот. Сколько бы честных и благородных поступков ты ни совершил, все равно тебя считают жуликом. «Не может быть, чтобы не крал. Все крадут…»
«Свинорыло! – думал Матвей, спускаясь по лестнице. – Таких здесь тьма. «Ничем не могу помочь» – вот их жизненное кредо. Машина, дача, десять или двадцать тысяч на книжке, а ничем не может помочь… Рваных штанов у него нет!
У меня ни гроша, у всех моих знакомых по нарко – вошь на аркане, сколько же тогда лежит в чулке у этого?» И тут его осенило: «Как же он отдаст свои рваные штаны, если сам всю жизнь в них ходит? Что завтра натянет?»
Он горько рассмеялся, стало немного легче.
Нужно было начинать с другого конца. Он вышел и окинул взглядом фасад многоэтажного дома. Ага, одно окошко светится! «Если там гудят, то меня встретят нормально. Может, и допинг получу…»
Вошел, вычислил квартиру и позвонил. Открыла пожилая женщина с заплаканными глазами. И даже не удивилась.
Матвей, стуча зубами, – холод уже начал действовать, – повторил байку про ограбление. Выглядело – вкупе со стучащими зубами – правдоподобно.
– Может, у вас муж есть, так какие-нибудь штаны…
– Мужа у меня сейчас нет, – ответила она печально. – Но штаны я вам дам.
Ушла и вынесла… новенькие джинсы в целлофановом пакете, сквозь который виднелись разные блямбы «Made in…».
– Может быть, такие, какие с вас сняли, – она вдруг посмотрела на него мудрым всепонимающим взглядом. – Кажется, подойдут.
Матвей трясущимися руками разорвал пакет, натянул джинсы – точно, впору. Блямбу на нитке не стал срывать, засунул внутрь.
– Я никогда никого не обманываю, – сказал он. – Завтра же их верну. И с процентами.
Она слабо и неопределенно махнула рукой:
– Носите…
Потом посмотрела на его ноги:
– У вас, кажется, и ботинок нет?
– Югославские были… отобрали, – когда-то у Матвея действительно были югославские ботинки, вот и запомнил.
Она молча ушла и вынесла коробку с новыми туфлями. Импорт.
– Не югославские, но все же…
Матвей смотрел то на нее, то на коробку. Все плыло перед глазами.
– Да где ваш муж-то?
– Далеко… Там, где и другие мужья.
Надел туфли – и они по размеру.
– Ну… ну, – он не находил слов. – Вы сами не знаете, какая вы женщина! Какой человек!
Она только покачала головой.
– Спасибо! Завтра принесу! Землетрясение не остановит. На пороге он задержался.
– Скажите хоть, как вас зовут?
Не получив ответа, он вышел и посмотрел вокруг словно бы обновленными глазами. Оказывается, и здесь люди живут.
Теперь он был полностью экипирован. Правда, на нем одна рубашка, но она плотная и темная, издали смахивает на куртку.
Пошел не на центральную улицу – там уже могли барражировать группы захвата, а нырнул в чахлый скверик, пересек его, осторожно огляделся на выходе. Вернулся и сел на крайнюю скамейку, в нагрудном кармане рубашки нащупал сигареты, даже мордовороты их не отбирали, и спички.
Он закурил, голова приятно закружилась. Стал засовывать спички в карман джинсов, и рука вдруг сбоку ощутила что-то. Он посмотрел.
На скамейке стоял черный портфель.
Почти новый, но уже измятый, слегка обшарпанный – видно было, что владелец его не жалует, таскает всюду с собой, набивает чем попало. Руки прыгали, когда он привычно отщелкивал замок.
Так и есть. Внутри две «бомбы», или два «гуся», их по-разному называют, эти большие бутылки вина, мрачные, с таким же мрачным содержимым – низкосортной, но крепкой «бормотухой» местного производства. Стакан, пачка вафель. Больше ничего.
Это был его портфель.
Знаменитый, известный всем не только по виду, но и по содержимому. В одной конторе как-то нарисовали шарж: «Портфель М. Капусты в разрезе» – бутылка водки, огурец, стакан. Только они допустили маленькую ошибку: по одной бутылке он никогда не носил. Иногда в портфель входило до восемнадцати бутылок, почти ящик, и… одна тонкая противоалкогольная брошюрка.
А вот сейчас – два «гуся».
Но почему портфель здесь? Кто его принес, кто оставил? Кто-то знал, что он здесь пройдет?
Ладно, сначала допинг.
Сорвал тугую пластмассовую пробку, налил полный стакан вина. От него ломило зубы – уже захолодело, значит, принесли его сюда два-три часа назад. Лена?
Но откуда она могла знать? Она ведь осталась на дизель-электроходе… тьфу! на улице Мира.
Как бы то ни было, идет темная игра. И эта женщина – джинсы, туфли, все подогнано по нему, и она будто ждала его. «Носите…» Интересно, а если бы он попросил пальто?
Надо уходить. Ударом ладони он снова впечатал пробку в горлышко, защелкнул замок и, привычно подхватив портфель, быстро пошел из парка.
Не озираясь, пересек улицу, инстинктивно свернул направо и остановился, потрясенный.
Перед ним высился Дальневосточный университет.
Значит, он не на Украине, а во Владивостоке, во Владике, как называют его все моряки!
Не рассуждая, он свернул налево и пошел вдоль пологого парапета вниз. Навстречу ему кто-то поднимался. По конфигурации, расслабленной походке и склоненной набок голове он уже знал, кто это. В ушах зазвенело.
Удрав с «дизель-электрохода», он собирался поехать или в крайнем случае пойти к знакомому художнику, который всегда радушно принимал его. В тесной мансарде, почти сплошь заставленной картинами, эстампами, обломками гипсовых фигур и прочей дребеденью, он жил, уйдя от жены и всего мира, сам варил себе на электроплитке какую-то бурду и самозабвенно творил, веря в свою звезду. Когда пил, когда не пил, но выпить у него всегда имелось.
И, бывая у него, Матвей часто вспоминал своего Владивостокского друга, тоже художника. Впрочем, все художники чем-то неуловимо похожи.
Теперь этот друг брел ему навстречу.
Через несколько шагов он уже различил черты склоненного к правому плечу лица, характерной особенностью которого был свернутый набок нос. Неизвестно, то ли разбили ему нос в пьяной драке, то ли с таким он родился, – Матвей не расспрашивал, не принято это среди культурных людей.
Как-то в одном городе он познакомился со студенткой художественного училища с экзотическим именем Искра. Искра Ким. На самом деле это была не искра, а целый пожар. Она все делала самозабвенно: училась, любила, ненавидела. В ее миндальных глазах горела такая любовь и ненависть, когда она смотрела на него, что ему становилось неуютно. «А ведь я перекати-поле, – думал он уныло. – Опять сорвусь, что ей останется? Ребеночек? Невелико утешение…»
Однажды он проболтался ей, что знает всех художников города. Она так и вспыхнула. Кумиры! Ее кумиры, которых она видела только издали, изучала манеру каждого как откровение, кое-кому подражала…
– Познакомь! – попросила. – Проведи по их мастерским. Мне бы только посмотреть, как они работают…
В мансарды художников они пошли вечером. Или вечер такой был неудачный, или такая уж сложилась традиция. Когда они прошли три этажа мансард и выбрались наконец на улицу, Искра спросила:
