Иван. Останавливает ее:
— Стой, не беги. Видишь, как стучит сердце! Зачем ты убегаешь? Все равно догоню. Дай руки — ототру. Придумала — так бежать…
Видение исчезает. А сердце еще гулко стучит. Как тогда, когда Иван впервые поцеловал ее… И сразу сердце застучало еще сильнее — Иван не придет теперь к ней. Не придет. А может быть?.. Может быть, в эту новогоднюю ночь совершится чудо? Она верит в это… Она жаждет его!..
Но чуда не совершилось… Вместо него появился Анатолий. Он пригласил ее на танец. Потом весь вечер они танцевали под елкой…
Ребята делают вид, что не замечают разговора их глаз. Громко кричат, перебивают друг друга, посмеиваются над собой — и ни одним жестом, ни одним словом не выдают своего интереса к этим двоим. Какое нам дело до них — нас это не касается. А вот кто сколько подстрелил в своей жизни уток или зайцев (хотя, может быть, никто сроду и не видел живого зайца, есть же и такие!). Или кто ездил со строительными отрядами в тайгу (что такое накомарники, знаете?)… Как, вы не читали нового романа Джеймса Олдриджа (в последних номерах «Иностранной литературы» печатается) — это уж ты деградируешь…
— А что там, про любовь?
— Тебе, Миша, как девушке — лишь бы про любовь. Да про любовь нужно не читать, а творить ее!
— И как ты можешь, Михайло, работать в таком райском окружении и до сих пор не жениться! Это загадка номер один, хлопцы! — задает тон, размахивая руками и причмокивая, долговязый, с изрядной лысинкой, Василий.
— Какой там рай! — Михайло поправляет галстук, приглаживает русые волосы. — Представьте себе! Как соберется педсовет да как вцепится в тебя такая красотка…
— А о чем у Олдриджа?
— Коротко — Европа и курды. Шире — Европа и борьба народов за национальное освобождение.
— Ну и что с того? Европа одинаково толерантна и к гениям, и к гангстерам. Так-то, хлопцы! И зачем вам она? — вскакивает Костя. — Лучше послушайте новую песню, которую я вчера записал. Ее еще никто не слышал. Еще тепленькая! Александр Билаш только что показал ее в Доме композиторов. Катя, включай магнитофон!..
Комнату заполняет щемящая мелодия:
Тебя мне аист подарил весною, — Так в детстве мать говаривала мне. И что-то вдруг знакомое, родное Послышалось мне в синей вышине…
Когда песня кончилась, в комнате еще царило молчание. Казалось, каждый вспомнил свое детство, своих аистов, свою синюю вышину… И казалось — это далекое прошлое возвратилось очищением души… Первым отозвался Костя:
— Ой-ой… Гляньте, хлопцы. Уже нечего пить! Неужели мы так давно сидим? — испуганно моргал он белесыми ресницами. — Катя, у нас еще есть что-нибудь там?
— Больше нет! — отозвалась та из кухни.
— Я мигом! — вскакивает Миша и топчется на месте, дергает себя за галстук, с мольбой поглядывает на Веру.
— Куда ты, Михайло! — Вора усаживает его на место. — Посмотри, который час. Гастрономы уже давно закрыты. И… уже мне пора домой… — Она встала из-за стола. — Спасибо за угощение.
В прихожей не проберешься — столько одежды навалено. Круто пахло мокрым мехом и шерстью. Вера никак не найдет свое пальто.
— Подожди, я помогу, — Анатолий легонько отталкивает ее от вешалки и начинает сам искать пальто.
— Спасибо, не нужно. Я сама!..
— Я провожу тебя.
— Нет, нет, ведь мне рядом… Не заблужусь.
— С моей стороны было бы просто невежливо отпустить женщину одну.
— Прости меня, но такая уж я неделикатная…
— Ладно. Одевайся. Я выйду с тобой.
Она резко подняла к нему лицо:
— Я… прошу. Оставь меня.
— Ты все еще ждешь его? — Анатолий держится за ручку двери, не дает подойти. — Так он же… не придет… Не придет, ты понимаешь?
Ее тело обмякло. Как будто сломалась внутри ее уверенность, ее воинственная приподнятость. Слова Анатолия как бы оторвали от сердца хрупкие, как мартовские льдинки, нитки ее надежд… Тогда, в ту новогоднюю ночь, он сказал ей то же самое. Но Иван все же пришел. А может быть, она сама его возвратила?..
…Задыхаясь от волнения, стояла в дверях редакции. «Что с тобой, Вера? — Иван отложил в сторону бумаги. — Какие-нибудь неприятности в школе?» Оглушительный телефонный звонок. Он снял трубку и тут же положил на рычаг. «Говори же!» — «Я так долго жду тебя!..»
«Откуда ты знаешь Анатолия? Это мой старый приятель», — спрашивал он после. И какая-то болезненная улыбка вздрагивала в уголках губ. Было в этих словах что-то обидное для Веры. Может быть, Иван лучше ее знал Анатолия? И лучше ее умел истолковать его надменно-печальный взгляд. А может, Иван хотел лишь прикрыться этим недоверием?..
С тех пор глубокая, затаенная обида на Анатолия выросла в сердце. А его прямые, такие откровенные и легкие признания порождали яростный гнев… Но сдерживалась. Пряталась за деликатность.
— Я не понимаю о чем ты, Анатолий. Я никого не жду, поверь.
— Тогда почему же ты не желаешь, чтобы я проводил тебя?
— Прости, а почему я должна желать этого?
— Я не понимаю тебя. Чем я для тебя плох?
— Если хочешь, скажу… Только не обижайся! Слишком много чулок в твоей коллекции, Анатолий. У меня нет охоты пополнять ее. Это тебя раздражает… Ну, извини… Сам напросился…
— Извиняю. И скажу: ты просто не понимаешь меня.
— Понимаю. Тебе не довелось встретить настоящих женщин. В этом твоя беда.
— Ты ошибаешься. Ты нич-чего не понимаешь!
— А что ж тут понимать? Ты просто не можешь перешагнуть через собственный эгоизм.
— Это тебя… Иван научил?
— Оставь в покое Ивана. Ведь он твой друг.
