— Я устала ждать, Алексей. Устала.
Было раннее утро. Люба в халатике откинула занавески окна, открыла форточку.
Алексей еще лежал под одеялом, курил и хмуро слушал жену.
— Я всю жизнь только и делала, что ждала, — продолжала Люба. — Ждала, когда ты воевал с басмачами, ждала, когда гонялся за бандой Павлюка в павлоградских степях. Ждала, когда учился, когда уезжал в командировки, когда валялся в госпиталях. Я все время ждала — и дождалась. Вечером ты приезжаешь, а утром объявляешь: собирайся. Куда собираться, Алексей? Мне надоела мебель с инвентарными номерами, я жить хочу. Нормально жить, просто — жить, как все люди. Наш сын бросил школу, недоучившись, и я не могла его удержать. Его могла удержать только Маша, но девочку загнали в нору, я тебе рассказывала всю ночь о наших ЧП. И я — тоже человек. Я обязана закончить институт, в конце концов. Назло закончить, если угодно. Я в Москву хочу, я там родилась. И я никуда не поеду, Алексей. Никуда, понимаешь?
Алексей рывком поднялся с кровати. Повернувшись спиной к жене, снял пижамную куртку, взял полотенце.
— Я должна, я обязана доказать им…
Люба взглянула на мужа и замолчала, увидев ниже лопатки свежее пулевое ранение. И тихо спросила:
— Когда едем, Алеша?
— Послезавтра, Любаша. Собирайся, — Алексей пошел к дверям, остановился, вдруг усмехнувшись:
— Докажешь в другом месте. В Москве, говорят, аж два медицинских института.
— В Москве?! — ахнула Люба.
Алексей молча улыбнулся и вышел из спальни.
Была ранняя весна, и по улице областного города строем шла рота курсантов танкового училища.
Они громко пели песню, и Егор, шагавший правофланговым во второй шеренге, восторженно пел вместе со всеми.
И родная отвечала:
«Я желаю всей душой,
если смерти, то мгновенной,
если раны — небольшой…»
Высоко в небе, нестерпимо солнечном и нестерпимо синем, плыл самолет. Под ним над самой землей громоздились суровые черные тучи.
В самолете было несколько военных пассажиров весьма высокого ранга: комкоры и комдивы, среди которых — Иван Варавва. Все, как один, с орденами на ладных гимнастерках, и все — веселые. Может быть, оттого, что гуляла по рукам бутылка доброго коньяка, может быть, просто потому, что возвращались они из долгой, нудной командировки домой, в семью, в привычную жизнь к привычным делам.
— Негостеприимно Москва встречает, Ваня, — заметил пожилой, увешанный орденами комкор, передавая комдиву Варавве бутылку коньяка. — Глянь, какие тучи внизу.
— Майская гроза, — Иван сделал глоток и передал бутылку соседу. — Прямо по Тютчеву.
— Люблю грозу в начале мая, когда весенний первый гром… — продекламировал кто-то из пассажиров. Но замолчал, так как из кабины выглянул штурман:
— Москва не принимает, товарищи. Идем на запасной аэродром.
— Долгая будет посадка, — вздохнул комкор.
Самолет резко накренился, входя в разворот.
Самолет бежал по летному полю маленького аэродрома. Тучи висели над самой землей, но еще не пролились дождем. Было просто темно и душно.
Самолет остановился, и к нему сразу же подъехали черные «эмки». По одной на каждого пассажира.
— Знатно нас сегодня встречают, — с удовольствием отметил комкор. — Каждому — персональный экипаж.
Заглохли моторы.
— Эй, летуны, открывайте дверь! — крикнул кто-то из пассажиров.
После некоторого ожидания дверь открылась, и в салон ловко прошмыгнули четверо. В черных кожаных пальто, с пистолетами в руках.
— Всем сидеть! Сдать оружие! Выходить по одному! — чересчур громко выкрикнул старший.
У трапа выходивших пассажиров ожидали такие же зловещие фигуры в черном. Двое хватали очередного спускавшегося на землю военного, умело обшаривали, отбирали вещи и документы и усаживали на задние сиденья подъезжавших одна за другой черных «эмок». Быстро, ловко и молчаливо.
— Персональная машина, — горько усмехнулся Иван.
— Не разговаривать!..
Варавву тоже запихнули в машину. Сопровождающий оттиснул его на середину, справа уже сидел кто-то, и Варавва оказался зажатым с двух сторон.
Одна за другой отъезжали черные машины от самолета и по глухому шоссе мчались в Москву.
А дождя все не было. Стояла предгрозовая маята.
Солнце клонилось к закату. Истомленная непривычной для конца мая жарой, Москва заканчивала трудовой день. Звенели трамваи, гудели клаксоны троллейбусов и автобусов, которых в то время было значительно меньше, чем трамваев. И все средства транспорта в этот час были увешаны людьми.
В трамвае маршрута №6 стоял полковник Трофимов. Он был в ловко пригнанной форме, перетянутой портупеей, с наганом на одном боку и командирской сумкой на другом. На гимнастерке алел орден Красной Звезды.
— Товарищ командир, на следующей не выходите? — уважительно спросили сзади.
— Нет, пожалуйста.
Алексей потеснился, пропуская пассажира, и оказался прижатым к скамье, на которой сидели двое мужчин.
— Ты скажи, скажи мне, Федор, какого рожна им не хватало? — шепотом, достаточно громким, чтобы его мог слышать Алексей, говорил один из них. — И почет тебе, понимаешь, и слава, и пайки хорошие, и квартиры. Герои Гражданской войны…
— Тю, герои! Скажешь тоже. Сами себе они орденов понавешали, там организация целая, слыхал радио? Своих и продвигали. Вот Чапаев — это герой, никто его не продвигал.
— Погоди, Федор, погоди. А выгода им какая?
— Они своего не упустили, не боись. Думаешь, дешево нас империализму продали? Задарма? Тоже мне, нашел дураков. Да они восстание готовили, карты отдали, как пройти к нам… Остановка наша! Товарищ полковник, тут сходите?
Трофимов молча посторонился. Приятели проталкивались к выходу.
— Садитесь, гражданочки, — сказал Алексей и потеснился, пропуская на освободившиеся места двух пожилых женщин.
— А у них, поди, и дети есть? — вздохнула одна, усаживаясь.
— Конечно есть, а как же? Они — богатые, родиной торговали.
Конечное кольцо шестого маршрута Покровское-Стрешнево. Трофимов вышел вместе с последними пассажирами. Огляделся.
Напротив, на дощатом заборе, щедро исписанном матерщиной, висели плакаты — «ЕЖОВЫЕ РУКАВИЦЫ», «СМЕРТЬ ШПИОНАМ!»
Алексей опустил голову и направился к входу в парк.
Он шел по центральной аллее, задумавшись настолько, что не заметил, как с ним поздоровалась встречная пара: молодой командир с женой.
Потом пересек железнодорожные пути и вошел в военный городок, где гремело радио.
Давно уже нет этого городка, но он был. Были строго по линейке выстроенные двухэтажные щитовые домики с печным отоплением и двумя подъездами в каждом. За рядом домов тянулась цепь дровяных сараев, а в конце каждого ряда на краю огромного пустыря, ограниченного молодым сосняком, стояли двухдверные уборные с надписями «МУЖ» и «ЖЕН» и большие мусорные ящики с крышками. И все — дома, сараи, уборные и помойки — все было выкрашено в ослепительно белый цвет.
Он многим памятен — этот городок с общей побудкой и оглушительно громко работающим радиоузлом. Квартиры состояли из двух маленьких комнат и кухни без всяких удобств.
Полковник Трофимов шел по песчаному промежутку между рядами домов, назвать его улицей сегодня не поворачивается язык.
— Здравствуйте, полковник Алеша.
Очень миловидная молодая кокетка улыбалась весьма игриво.
— Здравствуйте, Маруся.
— Ждем вас завтра вместе с супругой-доктором. Не забыли, по какому поводу?
— Ну, как можно, Маруся. Помним, будем. Николаю привет.
«…Кровавые наймиты империализма свили змеиные гнезда в самом сердце нашей родной Красной Армии», — поведало вдруг замолкавшее на минуту радио.
Под его звуки Трофимов вошел в подъезд последнего дома.
По правой стороне от лестничной площадки располагались однокомнатные квартиры, обставленные очень простой и порядком изношенной мебелью с инвентарными номерами, привинченными на самом видном месте.
Люба Трофимова поставила последнюю тарелку на кухонный столик, и тут же хлопнула входная дверь. Тарелки, правда, были без инвентарных номеров, но зато с надписью «Красная Армия». И тарелки, и кружки, и вообще все, что окружало Трофимовых, было собственностью Красной Армии. Кроме книг, Любиных платьев и белья.
Вошел Алексей. Молча поцеловал жену, вымыл руки над чугунной раковиной.
— Как поживают крысы?
— В тоске. Ты очень хорошо заделал дыры.
— Все равно прогрызут.
Алексей сел к столу и закурил. Люба промолчала, но демонстративно открыла форточку. И сразу же донеслось радио:
«…Наши отважные чекисты схватили за руки двурушников в форме Красной Армии…»
— Закрой!.. — вдруг, не сдержавшись, крикнул Алексей.
