мое «нет» правдивыми, — все же попытался взять хотя бы словесный верх Кнып.
Черная «коробочка» лондонского такси быстро увезла в ночь потрясенного гроссмейстера.
1984
Белфаст является оккупированным городом дольше, чем любой европейский город в этом столетии.
Из английских газет
Конечно, отправляться одному на Фоллс-роуд [8] небезопасно. Конечно, лучше вдвоем. Особенно здесь, в Белфасте. Тут никого не заботит, кто ты, из какой страны. Заботит, и очень, другое: на чьей ты стороне. Когда стреляют, когда идет война... Впрочем, никто не хочет называть это войной. Но это — самая настоящая, безжалостная, бесконечно затянувшаяся... да, это — война!
Ветлугин остановился на центральной площади около муниципалитета — массивного, с колоннами здания, когда-то белокаменного, но давно уже почерневшего от копоти. Воздвигали его еще в те времена, когда Британия правила на морях, а в соседней Ирландии лишь немногие мыслили о свободе, независимости и республике.
Тот январский денек в Белфасте оказался одним из самых скверных в году. Небесную высь закрывала серая ватная тучность, цеплявшаяся за крыши домов, заползавшая в улицы. Порывистый, свирепый ветер падал откуда-то сверху и хлестко бил крупным холодным дождем. Между его порывами над городом висела водянистая тусклая хмарь. И в полдень было так сумрачно, как бывает лишь вечером. Вообще трудно представить, какой давяще ненастной случается ирландская зима...
Рядом с Ветлугиным затормозил, выплывший из мокрого сумрака, армейский бронетранспортер, которые называют «сарацинами». Из него стремительно выскочили двое. Они были в зеленых с коричневыми разводами плащах и малиновых беретах. Из-под плащей торчали вороненые дула карабинов. И начался очередной в Белфасте «танец патрулей».
Да, патрули в Ольстере не ходят размеренным шагом, скучно переговариваясь и пугая своим видом. Они танцуют! Вот и сейчас первый из выскочивших солдат, пригнувшись, вжав голову и озираясь — больше поглядывая вверх, на подкрышные ряды окон, туда, где мог хорониться снайпер, — двигался, пританцовывая, зигзагообразно. Палец правой руки онемел на спусковом крючке. Второй, в общем-то, делал то же самое. Но, пританцовывая, он пятился по следу первого. И, таким образом, получалось, что они ведут круговой обзор. Однако пятиться, естественно, было менее удобно, и потому метров через тридцать по команде они сталкивались спинами и, резко повернувшись, менялись местами. В таком «патрульном танце» требовалась хорошая выучка.
«И это продолжается уже который год! — думал Ветлугин, наблюдая за танцующими солдатами. — И они не скрывают своего страха. Потому что они боятся быть убитыми. Да, они знают, что здесь война. О чем бы ни заявляли в Лондоне вестминстерские политики. Ведь солдаты — именно они! — являются мишенями для снайперов ИРА [9]...»
«Может быть, вернуться?» — мелькнула предательская мысль. Ведь на Фоллс-роуд и армейских патрулей не встретить... Там правят те, которых уже столько лет не может победить Ее Королевского Величества Елизаветы II профессиональная армия. Не может или не хочет? Нет, пожалуй, не может. И там, на Фоллс-роуд, какой-нибудь пятнадцатилетний мальчишка примет тебя за полицейского сыщика...
Да, небезопасно. Конечно, риск. И конечно, лучше вдвоем. Сыщики ведь по двое не ходят. Значит, случайные незнакомцы. Это поймет и мальчишка...
Ну, дорогой, тебя охватил тот же страх, что и пританцовывающих патрулей, — скривил улыбку недовольный собой Ветлугин. Но все же это не страх, оправдал он себя. Просто неразумно соваться одному в катакомбы Фоллс-роуд. Лучше бы с Павлом. В таких ситуациях лучше всего с ним. У него всегда хватает юмора и спортивной злости, и сомнения его не гложут. Но он действительно в это время не может. Наверное, уже диктует репортаж в Москву. У него железное правило: писать и передавать с места события. К тому же к ленчу придет Джимми Синклер. Об этой встрече они условились еще из Лондона. Но разве можно было предположить, что именно в этот день и именно в ленч-тайм представится возможность взять интервью у бывшего узника трагически знаменитого блока «Эйч» тюрьмы-концлагеря Мейз-призон? Нет, невозможно...
Ему вспомнилось, как три дня назад они стояли с Павлом на обочине шоссе Белфаст — Дублин и, растерянные, пораженные, вглядывались в нереальные, инородные строения среди пустой черно-зеленой равнины, по которой разгуливали стаи белых чаек. Вглядывались в мощные, железобетонные бараки и вышки, обнесенные мотками колючей проволоки, освещенные так, что в серый промозглый денек представлялись фантастической огненной цитаделью — неземной, инопланетной, подступа к которой — нет. Повсюду таблички: «Опасно», «Запрещено, «Нет проезда!» Это сверкала электричеством Мейз-призон, откуда, как казалось, немыслимо выбраться...
Но почему они все же выпустили Шина О’Хагэна? После тринадцати месяцев в бараке номер четыре неприступного блока «Эйч»? Почему?..
Наконец подкатило такси. Шофер оказался пожилым человеком с усталым, одутловатым лицом и беспокойными глазами.
«У них у всех здесь беспокойство в глазах», — отметил Ветлугин.
— На Фоллс-роуд? — поразился таксист. — Неужели вы в самом деле, сэр, думаете, что я туда поеду?! — Он смотрел на Ветлугина с искренним недоумением.
— Я иностранец, — сказал Ветлугин.
— Все мы, сэр, скоро станем тут иностранцами, — грустно заметил таксист. — Понимаете, — пояснил он, — я вернусь с этой проклятой Фоллс-роуд без машины. Если вообще мне удастся оттуда выбраться!
Ветлугин понял, что он протестант. Впрочем, так и должно быть: он ведь при деле. Ему вспомнилось, как, притупив взоры, им с Павлом объясняли, что на знаменитых Белфастских судоверфях из десяти тысяч имеющихся рабочих мест только четыреста предоставляются католикам. И на каждое «католическое место» существует так называемый лист ожидания, в котором до двадцати претендентов. Безработных! И большинство этих горемык так всю жизнь и ждут, пока работающий счастливчик или загнется, или выйдет на пенсию.
«При чем тут протестантство, католицизм?» — раздраженно подумал Ветлугин. Ведь многие, как из тех, так и из этих, только на Рождество — и то не всегда — посещают церкви. Суть другая: «протестанты» — граждане высшего сорта; «католики» — низшего. Для первых — все, и прежде всего работа. Для вторых — ничего или почти ничего, и потому они протестуют.
И еще ему вспомнилось, как накануне он и Павел долго беседовали с католическим пастором Лэнгри. Дети, сказал пастор, все чаще спрашивают: «Святой отец, почему мы католики?» Действительно, почему они католики?! А в заключение беседы святой отец высказал
