— Это страшно.
— Гораздо более, чем ты предполагаешь. Сейчас им дают займы, их поддерживают.
— Надо бы увидеться, поговорить.
— Я бы тоже хотел.
Игорю Рокотов не стал рассказывать о своих делах, да и тот не задавал вопросов.
Сложно все. А может быть, не прав он, что начал с Дроновым разговор о своих срывах? Может быть, действительно надо ждать оценки со стороны? Начальству виднее, как говорят некоторые. Вот свеклу убирают не хуже других. Вывозка налажена неплохо. Все, что выкопано, сразу же доставляется на сахарные заводы. До передовиков недотянули, ну да и не в отстающих. Теперь нет нареканий и вечных напоминаний из обкома: «Отстаете… Исправляйте положение». Обмен партийных документов тоже идет как надо. Скоро закончим. Так в чем же дело? Может, и выправилось бы как-то?
Эта мысль посещала его все чаще. Ночами просыпался, ходил по квартире. Знал, что разговоры о его дальнейшей карьере волнуют досужих кумушек. Да и не только их. Пришел как-то Сашка. Со дня похорон Дорошина виделись только издалека. А тут сам явился, да еще домой. Вынул из кармана бутылку, поставил на стол:
— Удивляешься?
Рокотов не ответил. Молча пошел на кухню, принес ветчины, сыру, поставил чайник.
— Ну?
— Пацаны мы с тобой, Володька… Прости. Смерть старика на тебя взвалил… Не берегли мы его все.
Только теперь понял это. Крутов — не фигура. Да и его эта беда подкосила. Что будет, а?
— Что-нибудь будет.
— Разговоры про тебя идут — это верно?
— Насчет рудника? Верно. Прошусь.
— Идеалист. Так никто не уходит. Чего добиваешься?
Один и тот же вечный вопрос. Сколько людей уже задавало ему его, а уж сколько хотело бы задать? А все просто. Человек может быть хорошим инженером, отличным организатором, но не обязательно, чтобы из него получился хороший партийный работник. Здесь нужен не сухой рационализм, не умение кричать и наказывать, а что-то большее, что-то от комиссаров гражданской и партийцев первых пятилеток, от политруков великой нашей войны, где вновь прогремела на весь мир слава о русском мужестве и душе. И он, коммунист Рокотов, отдавал себе отчет в том, что в этой работе он не сможет давать людям то, что от него ждут. Может быть, нет в нем дара психологизма, нет умения понять скрытые возможности человеческого характера, умения мобилизовать его. Он из тех, кого называют технарями. И он не имеет права обманывать ожиданий людей, доверяющих ему.
Сашке он не сказал всего этого. Зачем ему? Он быстро бросается в панику, сейчас сразу начнет собираться в другое место. Пусть лучше считает все по той схеме, что и Михайлов: Рокотов чувствует шаткость своего положения и готовит на всякий случай почву для ухода. Так сказать, делает хорошую мину при плохой игре.
Они сидели допоздна. Как когда-то в институте. Тогда все было куда проще, яснее. Тогда были перспективы, надежды, мечты, а завтрашний день был удивительно четко спланирован. Сейчас они не знали одного: как распорядится судьба положением каждого из них?
— А если не дадут рудник? — спросил Сашка.
— Работа найдется.
А может, спешишь? Может, образуется?
— Мне ясно одно: я занимаю чужой кабинет, получаю чужую зарплату… Я инженер… Дайте мне мою работу, я уверен, что справлюсь с ней… Рудник, карьер… даже смену в шахте. Это мое, понимаешь?
— Не будет у тебя карьера, Рокотов… — Сашка закурил, толкнул окно. Створки раскрылись, и в комнату ворвался шум ночной улицы. И ветерок, уже не такой теплый, как месяц назад, и не запах цветов он принес с собой, а аромат, настоянный на полыни и прелых листьях, вестник вступившей в свои права и подсчитавшей наследство лета осени. — Ты делаешь вечную ошибку, Рокотов, ты спешишь.
Это он тоже слышал. От Гуторова. От вечного своего советчика. Так зачем же по каждому поводу искать решения у других? Он знает, как добывать руду. Это дано не всякому. Он умеет это делать. И он должен заниматься именно этой работой.
Сашка-Сашка… Ты молчишь. А понять, о чем ты сейчас думаешь, ведь очень даже просто. Ты хотел бы сказать, что немало людей, которые знают, что они не на месте, спокойно сидят в своих креслах и не собираются уходить. Они ждут, пока им скажут об этом: И даже когда скажут, то им обязательно найдут другую работу, ничуть не менее оплачиваемую, потому что они уже получили навыки администрирования. И пусть это даже не в той сфере, откуда они ушли, и пусть они ненавидят свое нынешнее дело и презирают те обязанности, которые им приходится выполнять, все равно они будут ждать очередного напоминания о том, что это не их дело. И такому «руководителю» все равно куда идти: то ли в железнодорожный транспорт, то ли в филармонию. Живут и работают такие, и они счастливы, так почему же ты, Рокотов, поступаешь не так? Почему?
И Ряднова нет. В отпуске хуторянин. Наверное, картошку у матери копает. Красиво живет человек. Всегда в колее. Знает, что можно и что нельзя. И никогда не поступит иначе, не уйдет от своей колеи ни на сантиметр. Может, так и надо жить? Вот он одобрил бы поступок Рокотова. Он бы сказал: «Точно. Себя надо уважать и людей тоже». Он всегда говорит самую суть, Петр Васильевич Ряднов.
Сашку Рокотов понимает. Он поставил на него, он поверил в трудного, но кое-что умеющего делать Владимира. А сейчас ушел Дорошин. Собирается покинуть свой пост Рокотов. И вот Сашка остается совсем один. А у него планы, мечты, и все правильно, потому что он уверен в своих силах и ему нужны те, кто мог бы дать ему добрый совет. А может, и поддержать. И он сейчас думает об осуществлении своих планов. Может, бросить все и искать новую стартовую площадку?
Да, странный был тот разговор. Говорилось в сотни раз меньше, чем думалось. И каждый из них хотел, чтобы другой сказал яснее, точнее. Ждал и не слышал нужных слов.
Да, Сашке было о чем задуматься. На следующий день после похорон Дорошина Крутов уже, назначенный исполняющим обязанности генерального директора, ликвидировал мыслительную и переселил туда часть людей из КБ. Главный конструктор тотчас же нагрузил Сашку обычными рабочими делами и вел себя с Григорьевым точно так, как с другими подчиненными. Конечно, Крутов не имел того полета мысли и был человеком другого склада, чем покойный шеф. Он жил сиюминутностью и не думал о послезавтрашнем дне. Ему не нужны были идеи, ему нужен был план. И «мыслители» ему уже тоже не были нужны. Вот вернется из отпуска Петя, а его стол уже зажат в самом углу, а чайник и посуду унесли в приемную. Оставили только знаменитую дорошинскую кружку, из которой пивали чай пять или шесть поколений «мыслителей». Стоит она сиротливо на шкафу, из которого по приказанию главного конструктора вынесены и сданы в архив все наметки будущих работ. Сейчас в этом шкафу чертежница Оля хранит чернила, линейки, резинки, — словом, то, что нужно для обыденщины, для тоскливого бескрылого профессионализма. И в комнате теперь нельзя грохнуть взрывом смеха, потому что это помешает коллегам. И даже анекдот нужно рассказывать только в отсутствие старшего инженера проекта, занявшего стол, где раньше любил сидеть сам Дорошин.
Нет, его пока не тревожат. Однако все чаще и чаще главный берет к себе его работу и покачивает головой, разглядывая ее. Когда-то Сашка говорил с ним на равных и это сходило. Теперь нет шефа. А главный нет-нет да и заметит ехидно:
— Прилежания маловато, коллега… Привыкли вы к тому, что после вас другие начисто сделают. Это профанация нашей профессии. Мы — пчелы, которые должны иметь одну категорию таланта — старательность и трудолюбие. Времена гениальных одиночек прошли, увы… Сейчас работа конструктора — это не озарение, а плановый объем работ… Конвейер, если хотите.
А Сашка с этим не согласен. Но не спорит, потому что у него сейчас время решений. А когда он решит, тогда скажет все.
Если б не уходил Рокотов! Он смог бы доказать Крутову необходимость мыслительной. А теперь кто скажет слово в их поддержку? А когда Пашу узаконят официально, тогда он все нарушит. Он — прагматик. Ему не нужно высоты. И отвлеченных материй. Он куда приземленнее Дорошина.
Не получилось откровенной беседы, одним словом. И Сашка подался на службу, попрощавшись чуть даже суховато, погруженный в свои проблемы и переживания, не заметил даже, что надел шляпу задом наперед.
А Рокотов принялся звонить в Матвеевку. Дежурная сестра в больнице подняла трубку:
— Вера Николаевна? Вы знаете, ее нет… Она ушла сразу после обеда. Хорошо, я сбегаю…
Он сидел, не отнимая трубки от уха… Сейчас, бесспорно, не время для разговоров о браке… У него есть принцип: такие вещи предлагаются только один раз… Как-то, когда они гуляли вдоль пруда, Вера сказала, совершенно без всякой связи:
— А сейчас ты мне уже не предлагаешь руку и сердце…
— Я предложил. Ты ведь думаешь.
— Да, думаю… Иной раз мне кажется, что я с ума сойду от этих мыслей.
