— Это мы слышали, — насмешливо ответил Сорокин. — Может быть, что-нибудь новенькое скажешь нам, товарищ уполномоченный? Наверное, за эти два дня горькой болезни ты очухался? Или и сейчас все страдаешь?
— Почему ты со мной так разговариваешь? — уставился на него Скребнев. — Ты что, присоединяешься к этой банде? — и стукнул кулаком по столу.
— К какой… банде? — вплотную подошел и почти шепотом спросил его Петька.
— Вон сидят, — повел он рукой.
— Так, по-твоему, это бандиты? Товарищи, — обратился к ним Петька, — как вы попали в такую категорию? Почему он вас бандитами обзывает?
— И тебя обзовет, — заверил Петьку Сатаров.
— Обзову! — снова стукнул Скребнев кулаком по столу. — Обзову, если он поведет линию пораженцев.
— Ага, новую кличку выдумал! За это хвалю. Стало быть, пьянка с кулаками не даром для тебя прошла?
Скребнев передернулся. Уставив на Петьку глаза, он, видимо, хотел что-то ответить ему, но слово застряло в горле, и он, крякнув, опустил голову. Наступило напряженное молчание, готовое вот-вот взорваться какой-нибудь новой выходкой Скребнева. Но тот еще ниже опустил голову, положил ее на распростертые по столу руки и будто приготовился заснуть.
Илья подошел к Петьке.
— Знаешь, Петр Степаныч, — в первый раз назвал он так Петьку и задрожал, — как хотят, — пущай из партии меня выгоняют, а я сердечно заявляю: или голову сверну этому гаду, или… Не ручаюсь я, товарищ Сорокин, за свой пламенный характер. В случае чего, держите меня!
— Сам за скобу двери держись, — посоветовал Петька и подсел к Никанору.
Тот, таинственно щуря глаза, шепотом, который был слышен всем, объяснил, что Скребнев требует немедленного ареста всех баб и мужиков, которые были возле церкви, и хочет отправить их в Алызово.
— Определенно больной! — заключил Петька. — Псих ненормальный. Вроде сумасшедший.
— Поди-ка, черта с два — сумасшедший! Ты поговори с ним.
— Говорить — интересу мало. А вот скажи: караулы на местах? Ничего за ночь не случилось?
— Все в порядке. Что будет дальше…
Скребнев поднял голову, обвел всех воспаленными глазами, подозвал милиционера, вынул записную книжку и, указывая в ней на список баб и мужиков, приказал:
— Перепиши этих лиц и немедленно арестуй. Сажай в старую школу. Если тесно там будет, в церковь. Где ключи? Где от церкви ключи? — обернулся он к Петьке.
— Корова изжевала, — ответил тот.
— Ты мне будешь подчиняться как уполномоченному района или нет? Говори, не виляй.
— Нет! — ответил Петька.
Скребнева будто в грудь толкнули. Некоторое время он смотрел на Петьку так, словно в первый раз его видит.
— Подчиняться… не будешь?! — сбычив голову, прохрипел Скребнев.
— Дуракам не подчиняюсь! — резко ответил Петька.
— Дура-акам?!
Вскочил, рванулся к Петьке, схватился за маузер, но резко отодвинул ремень назад и, напыжившись, прокричал милиционеру:
— Ты слышал, что он мне сказал? Ты слышал, как он меня, уполномоченного района, обозвал? Товарищ милиционер, приказываю тебе, сейчас же пиши акт об аресте Сорокина! Немедленно арестовать его! Выгнать из кандидатов партии!.. Вышибить из комсомола! Предать революционному суду как диктатора, захватившего пост председателя самовольно организованного штаба. И весь штаб разогнать!.. Всю эту банду, всех поголовно!
Не напрасно Илья предупреждал: «Держите меня». Бросился он прямо через стол к Скребневу, протянул черные, неровные от мозолей пальцы, закричал что-то. Но кузнеца быстро схватили, усадили в самый угол, и он, посинев от злобного волнения, не мог ни кричать, ни ругаться.
— Вы, товарищ Скребнев, — сдержанно произнес милиционер, становясь против уполномоченного, — хоша и выпивши, только драки быть не должно. Этого я не допущу. Арестовывать сельсовет, штаб и ячейку не буду. А список граждан дай мне.
— Вот он, вот! — остервенело сунул ему Скребнев свою записную книжку.
Перелистав несколько страниц, милиционер тихо спросил:
— Можно ли мне для ускорения ареста не переписывать этих лиц, а просто список вырвать?
— Вырви! Вырви, только немедленно исполняй мои приказания.
Милиционер вырвал пять листков, внимательно осмотрел каждый с обеих сторон, глянул на Скребнева, и едва заметная усмешка пробежала по его лицу. Подошел к голландке, нагнулся и совершенно неожиданно, скомкав листки, бросил их в огонь.
— Ты что? — опомнившись, метнулся к нему Скребнев.
— Арестовал, — спокойно ответил милиционер.
— Ты… тоже сво-олочь! — топнул на него Скребнев. — Тебя самого арестовать, только некому!
— Успокойся, — улыбаясь, погрозился милиционер пальцем. — У меня крепкие жилы, чтоб сердиться. Итак скажу: если друг друга мы поарестуем, подвод в селе не хватит.
— Меня арестуй, ну! Меня арестуй! — распахнул пальто Скребнев.
— Арестуйся сам. И уезжай в район.
— Нет, я не уеду так. Арестуй, отвези, и пусть знают в рике, с каким оппортунистом-милиционером пришлось мне работать.
— Успокойся, товарищ Скребнев, — еще ласковее проговорил милиционер. — У меня крепкие жилы. Мне придется еще вести тут следствие.
В это время пришел в себя Илья, про которого все уже забыли. Вскочив, он подбежал к милиционеру:
— Забери от нас гада!
Опять поднялся крик. Все кричали, кроме тихо посмеивающегося Митеньки, который все сидел на корточках возле голландки, подкладывал дрова, курил и поплевывал на огонь. В самый разгар яростной ругани распахнулась дверь. Обсыпанный снегом, в тулупе, ввалился почтальон, таща с собой объемистую сумку с газетами, письмами и повестками.
— Что за шум, а драки нет? — спросил он и закашлялся.
— Немного погодя драка будет, — пообещал Петька. — Газет привез?
— Да каких… — подмигнул почтальон. — Эх, и газет я приволок! Статья Сталина о колхозах на всю страницу.
— Давай скорее! — потянулся Петька к сумке.
— Потерпи. Разберусь маленько. И отогреться не мешает.
— О чем пишет Сталин?
— Кроет, — ответил почтальон. — И, ой-ой, как здорово Сталин кроет!
— Правильно делает! — грозно выкрикнул Скребнев.
— Да не-ет, — улыбнулся почтальон, грея руки у голландки. Я сейчас вам сам прочитаю вслух.
Потирая руки, почтальон открыл сумку, вынул «Правду», откашлялся и принялся читать. Почти половину статьи он действительно говорил наизусть. Кроме того, то и дело поглядывал на всех, словно собирался спросить: «А ловко? А здорово?»
Вряд ли, кроме Петьки, кто-нибудь видел, что делалось со Скребневым. Сначала он слушал улыбаясь, потом принялся кашлять и лохматить голову, а когда была прочитана вся статья, уполномоченный прямо побелел. Молча протянув руку к газете, он взял ее за угол и подвинул к себе.
И не прочитал, а судорожно пробежал по ней испуганно блестевшими глазами, затем осмотрел всю страницу, весь номер со всех сторон, положил газету опять перед собой, горящими глазами посмотрел на почтальона и чужим голосом, сдавленно спросил:
— Ты никому в нашем селе газет не раздавал?
— Пока нет.
Сурово нахмурив брови, он голосом, в котором слышалось приказание, произнес:
— Почту оставь здесь. Сам, коль отогрелся, немедленно езжай и радуй другие села. Газеты мы без тебя раздадим.
Почтальон так было и хотел сделать. Он и всегда-то оставлял газеты в сельсовете, но сейчас, посмотрев на Скребнева, отрицательно закачал головой:
— Такие газеты я сам вручу подписчикам.
— Что значит — сам? — повысил голос Скребнев. — Предлагаю газеты оставить в сельсовете.
— Не выйдет, — ответил почтальон.
— Я предлагаю, слышишь?
Почтальон удивленно уставился на Скребнева и пожал плечами:
— Слышу, но только я тебе, дорогой товарищ, совсем не подчиняюсь. У меня свое начальство есть.
— На территории сельсовета, где уполномоченным являюсь лично я, не только все живущие, но и проезжающие подчиняются мне. Газеты останутся в сельсовете!
Митенька поднялся, тихо подошел к почтальону и что-то ему шепнул. Тот открыл сумку, пошуршал газетами, нашел «Правду» с пометкой «Карягину» и отдал.
— Положить на место! — крикнул Скребнев.
— Свою?! — удивился Митенька и, сунув газету за, пазуху, выбежал из сельсовета.
— Подчиняешься мне или нет?! — еще более рассвирепел Скребнев, уставившись пятнистым лицом на почтальона.
Не дождавшись ответа, высоко поднял руку:
— Как уполномоченный рика заявляю, что вся сегодняшняя почта считается арестованной. Без моего ведома ни одного номера газеты никому не выдавать. Считаю, что статья… Ты, идиот, не знаешь, что у нас восстание было? Где голова…
— Она от успехов закружилась, — перебил почтальон. — Тебе статья не по носу? Газету арестовывать? Не-ет, самодурству уполномоченных не подчиняюсь. Силой газеты отобрать не имеешь права.
