Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта

Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Спасибо», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!

Великие традиции той литературы, что получила название «фантастического или магического реализма» и представлена бессмертными поэмами Гомера, Фирдоуси, Данте, Шекспира, Свифта, Гете, Гоголя, а в наши дни Кафки, Булгакова, Голдинга и Маркеса — эти живоогненные традиции вдохновляли и поддерживали меня в моем многолетнем труде.

Во славу русского вольного неубиенного неуморенного неудушенного Высокого Слова воздвигнута эта поэма.

Мучила меня в долгие дни сочиненья одна неуходящая неотвязная картина: человек в одиночку строит возводит пирамиду Хеопса. На это и тысячи жизней не хватит.

А хватило одной.

Поэма создавалась с 1970 по 1982 год, в эпоху застоя, когда мало кто верил в час Возрожденья. Но этот час наступил.

И срок поэмы тоже. Тут мои упованья…

Памяти моего отца Касыма Зулъфикарова, который любил петь ночью, которого безвинно убили в 37-м году и бесследно зарыли в Сибири, как и миллионы других…

Отец, прости меня, что я не знаю, где могила твоя, где гонимые невинные кости твои, которым и ныне нет успокоенья…

Если бы библейский отмстителъный ветер поднял из земли кости всех невинно несметно убиенных, то страна моя навек утонула бы в белесой гневной метели костей.

Но душа моя с тобой…

И тут последнее упованье утешенье…

А что еще остается земному скоротечному человеку?..

Но есть, есть вечная встреча там…

Не может быть, чтобы её не было…

Может, там я впервые скажу слово «Отец», которого не знал на земле, как и миллионы моих братьев и сестер, соотечественников-сирот…

В это я смиренно и непобедимо верую.

…Кто это, не умерев, смеет идти через

царство мертвых?..

И вот я ухожу в живые изумрудные волны Кафирнихана…

Я иду по зеленым многодальним хиссарским апрельским холмам горам и тысячи весенних новорожденных ручьев-родников-агнцев бегут извиваются сочатся с гор и кишат лепечут под моими ногами как пенные добрые змеи!..

И я снимаю туфли (зачем мне теперь туфли?) иду нагими ступнями.

Мне сорок лет и тело мое еще молодое крутое густое, как приречный валун, а ступни старые растраченные.

У человека всегда прежде всего стареют ступни… а позже всего — глаза…

Ибо ступни во тьме, а глаза во свете…

…И ты безбожник грешник как ступня твоя пребываешь во тьме — ты дряхл!

И ты верующий осененный, как глаз твой, пребываешь во свете — и ты млад блажен!

И иду я босой по ручьям родникам и ручьи родники щекочут мои ступни и пенистые ярые вешние ручьи родники живые бегут под моими ногами сосут ноги мои…

Древний китаец Лао Цзы ты говоришь: «Как море и реки становятся хозяевами всех потоков горных, ибо они ниже, так и человек ниже всех становится хозяином всех людей…»

И последний становится первым…

Да Китаец?.. да…

И усопший Поэт становится живым Пророком.

И безвестный поэт в гробу еще свежем парит реет летает над миром живых!..

Да Китаец!..

Ибо сказано: «Слава — это солнце мертвых».

И смерть — главный тайный читатель и союзник и наследник и радетель и сподвижник безвестного певца молчащего поэта.

И она открывает все двери закрытые прежде.

И она закрывает гроб небесный и открывает все земные двери. Да.

Воистину!

Но хоть бы одна из дверей земных отворилась при жизни поэта… Да…

…И вот я скоро умру я скоро сойду в ярые изумрудные ледовые волны волны волны Кафирнихана в волны живых шелковых гладких гладких изумрудов.

Я скоро сойду в дремучие текучие зыбкие осиянные шелковые саванные волны Кафирнихана и завернусь в текучие простыни пенные саваны коконы шелковые погребальные…

Ах! Придешь ли, усопший Учитель Конфуций с Тутового Двора?..

Ах, придешь ли, Учитель…

Иль ты уже вернулся к своему истинному состоянию…

А мы все еще люди!.. все еще люди…

Но скоро! но скоро мы встретимся там Китаец.

И ты скажешь мне Китаец.

И там в роще чинар белоствольных хладных хладной мудрецов хладных у ручьев родников нешумящих…

И там стоят в тихой недвижной реке недвижные тихие чинары и стоят в реке сиреневой сапфирной мудрецы и внимают под чинарами…

А сказано: Река течет только для глупцов, для мудрецов — она стоит…

А сказано: В назначенный срок высыхают и деревья растущие в реке чинары чинары чинары среди волн уж не поящих высыхают усыхают.

Но те те те чинары не кудрявые! но те волны не барашковые! не курчавые! не каракулевые!..

Но те воды стоят стоялые уснулые и в них форели стоят уснулые.

И стоят стада рыб спящих в волнах спящих.

…Ай Господи мой путь мой путь туда ли?..

Иль не под тайные лесистые скалистые фан-ягнобские лесные водопады где восходит искрометная форель изнемогая изникая извергая?

Иль путь мой не в этих живых летящих оленьих водопоях водопадах алмазных живопылящих водяных снежнопенных?..

Но Господи… Но что я?.. Но ведь Ты назначаешь…

…Поэт. Пророк! Тимур-Тимофей куда ты?

И вот я ухожу в дремучие дремные вешние волны волны волны Кафирнихана.

И вот я ухожу Господь мой в сорок своих полных летних напоенных лет!

И вот я ухожу Господь мой ибо люблю людей и не могу боле глядеть как страдают они на земле твоей о Господь мой… да!.. ухожу!..

…И вот глядите — только что брел и пел по горам вешним ручьям родникам живой спелый ярый человек а стал усопшим а стал утопленником и вот тело его слепое последнее немое покорное распухшее неумелое уходит тонет страждет в волнах навек исходит захлебывается…

…И тут по горной дороге вешней травяной у кишлака Гарм-чашма-Хорангон пастух-локаец с китайскими древними дремными бездонными глазами вел влек стадо овец да баранов.

И все стада шли в горы к лугам к травам на вольные джайлоо пастбища а это стадо шло в город Джимма-Курган, где поэт Тимур-Тимофей жил.

И одно стадо шло понуро опущенно вяло в город.

И Тимур-Тимофей поглядел на баранов и овец, которые брели с печальными глазами слезными низкими уже земляными уже червивыми.

И поглядел на пастуха-локайца, который жевал бухарский табак-нас и глядел безучастно, а бараны чуяли чуяли чуяли и хоть полны были семян вешних необъятных но не метали в овец но не вставали над овцами а глядели холодными последними глазами.

И глядели человечьими очами.

И знали!..

И Тимур-Тимофей сказал локайцу:

— Куда ведешь стадо?

И локаец сказал засыпая:

— На бойню… На шашлык сладкий!..

Гляди — волкодавы-охранники с обрубленными ушами да хвостами скалятся!

Гляди — они последнему отсталому хиссарскому барану напоследок заживо несметный курдюк глухой лижут рвут обрывают опустошают хлебают!.. Знают!.. Ха-ха-ха!..

Нас-табак маковый дурной бредовый бедовый сладкий я ем — я пьяный я засыпаю!

И стадо уходит.

И уходит локаец с китайскими дочеловечьими добожьими глазами.

И уходят волкодавы живой курдюк лакающие и баран покорно сонно позволяет ибо знает знает знает…

А поэт а Тимур-Тимофей глядит вослед стаду и потом падает на дорогу травяную на ручей мелкий зыбкий песчаный роящийся родной падает голыми коленами и молится кричит тщится один средь гор средь ручьев слепых один средь вешнего зеленого мирозданья.

И кричит:

— О Господь мой!.. И куда куда бредет грядет это стадо?.. Эти печальные бараны?..

О Боже! а мы живем дышим надеемся убиваем порождаем а мы человеки ликуем любим падаем, а там бойня, а там обрубок! пропасть! обрыв! тьма мгла мга, безвозвратная безысходная необъятная!..

И мы знаем!..