Хуан Гойтисоло - Памяти Луиса Сернуды

Год назад[1] в Мексике скончался самый современный поэт из блестящего поколения середины двадцатых годов: я имею в виду Луиса Сернуду. Может показаться, что смерть Сернуды, тихая и мало кем замеченная несмотря на величие и исключительное значение его творчества, подтвердила горькие предчувствия поэта, которого гражданская война заставила в 1933 году покинуть родную Испанию. Этими предчувствиями проникнуто одно из последних и самых поразительных его стихотворений, написанное незадолго до кончины и адресованное «Соотечественникам»:

Предчувствия эти, к сожалению, не были беспочвенными: тогда как политическая деятельность Альберти или, к примеру, драматические обстоятельства гибели Гарсии Лорки и Мигеля Эрнандеса обеспечивали им — независимо от собственно литературной значимости их творчества — известность и широкий круг читателей за границей (как бы компенсируя то забвение, которому были преданы их имена в Испании, особенно в период с 1939 по 1954 г.), поэзия Луиса Сернуды не только была обойдена вниманием зарубежных читателей (в том числе и многочисленных испанских эмигрантов) по причинам, о которых мы скажем ниже, но и являлась объектом последовательного бойкота со стороны франкистского режима и многих испанцев внутри страны. Факт этот уже сам по себе говорит о многом, ибо, как отмечал поэт Хосе Анхель Валенте, пренебрежение к подобным фигурам проявляется в «такой литературной среде, где даже похвала — в силу того, что в среде этой процветают невежество, корыстная лесть и всеобщий страх, — теряет какое бы то ни было моральное и объективное значение». Как говорит Октавио Пас в прекрасном эссе «Созидающее слово» (показательно уже, что единственное серьезное исследование, посвященное покойному поэту, принадлежит перу мексиканского критика), «большая часть работ, написанных о Сернуде в последние месяцы, могла быть написана о любом другом поэте». Так, менее чем через год после выхода в свет специального номера, посвященного памяти Сернуды, мадридский журнал «Инсула» посвятил другой свой номер консерватору, традиционалисту и, в общем-то, посредственному позу Леопольдо Панеро, что само по себе могло бы дискредитировать (если это не произошло раньше) подобные публикации в глазах читателей.

Понятно, что традиция эта восходит к весьма авторитетным критикам. Находясь в плену юношеских симпатий и привязанностей, виднейший исследователь Золотого века испанской литературы Дамасо Алонсо расточает своим современникам такие похвалы, перемешанные с пылкими, вызывающими улыбку заверениями в дружеских чувствах, которые заставили бы покраснеть самого Шекспира, будь они ему предназначены. И речь в данном случае идет не об Алейсандре, Гильене или Салинасе, а о таких второстепенных поэтах, как Диего, Панеро, Адриано дель Валье, Луис Росалес. Вот что пишет, к примеру, Алонсо о Херардо Диего (называя его не иначе, как «мой Херардо»): «…безусловный шедевр… мастерство поэта, достигшего расцвета сил… тончайший гений… Великолепные стихи! Они не уступают лучшим стихам Блейка (sic!)… великий художник, — . содержательная поэма, в которой автор с величайшей достоверностью сумел отразить глубокое понимание суровой Кастилии и унаследованного нами мистицизма — движущей силы наших поступков, мистицизма, который является нашей исторической миссией как сынов Испании (sic!)… самый прекрасный сонет из восхитительной книги сонетов…» А вот что говорит он о Леопольдо Панеро: «Это лучшее поэтическое произведение всех времен, написанное по-испански (речь здесь идет о весьма посредственной и — скажем прямо — старомодной поэме „Бремя человеческое“)… Я с большим восхищением отношусь к сонетам Панеро и другим его стихотворным произведениям и считаю, что некоторые из них являются шедеврами современной поэзии… В современной испанской литературе творчество Леопольдо Панеро, как ничье другое, отличается теплотой — да и не только в современной: его поэзия — одна из самых тонких во всей истории нашей литературы…» и т. д. и т. п. Любопытный штрих, характеризующий критические воззрения Алонсо: с одной стороны, он позволяет себе неуважительно отзываться о «мсье Сартре», которого, по собственному признанию, никогда не читал; с другой — рассуждает о внутренних движениях души, переживаниях, печалях и сердечных драмах, комментируя поэзию Диего, Панеро и Росалеса. Теперь мы можем понять — и даже оправдать — жестокость Сернуды («сеньора Сернуды», как называет его Алонсо), которой проникнута его поэма «Еще раз, с чувством». Любой другой на его бы месте…

В стране, где вмененное средствам массовой информации в обязанность каждодневное воскурение фимиама во славу и в интересах официальных кругов привело к такому положению вещей, когда журналы создаются исключительно ради восхваления правящего режима и публикации повторяющих друг друга, сочиняемых дежурными писаками угодливых дифирамбов; в стране, где мелкие конфликты и стычки, вызванные завистливой враждой между группировками и кланами столичного начальства, выдаются за политическую деятельность (увы, это по-прежнему единственный вид «политической деятельности», дозволенный в нашей печальной «конфедерации объединенных королевств»[3]), — в такой стране, как эта, причины сознательного и полного забвения, которому были преданы творчество и имя Сернуды, заслуживают специального изучения и объяснения.

Луис Сернуда родился в 1902 году в Севилье и прожил в этом городе до 1928 года. Будучи студентом, он слушал в университете лекции Педро Салинаса — в то время преподавателя испанского языка и испанской литературы. Эти лекции и познакомили его с виднейшими представителями новой французской поэзии — Бодлером, Рембо, Малларме, Реверди. Их творчество наряду с произведениями усердно им читаемых испанских классиков — Гарсиласо, Луиса де Леон, Гонгоры, а также Густаво Адольфо Беккера, бывшего родом тоже из Севильи, — решительным образом повлияли на формирование его личности. Когда в 1925 году появились первые стихи Сернуды, испанская поэзия уже вступила — прежде всего под влиянием романтизма Беккера, модернизма Рубена Дарио, а позднее — строгого, отточенного стиля Антонио Мачадо и Хуана Рамона Хименеса — на путь развития, который привел ее в годы диктатуры Примо де Риверы и Второй республики к небывалому расцвету. Полный отказ от сюжетности, насыщенность текста иносказаниями и аллюзиями, приоритет выразительности над содержанием — таково было творчество всех поэтов, которых сегодня называют «наследниками поколения 1898 года». Сюрреализм, теория дегуманизации искусства Ортеги-и-Гассета, заново открытые для публики произведения Гонгоры — вот источники, где черпали вдохновение Сернуда, Альберти, Александре, Гильен, Салинас, Гарсия Лорка. Как писал недавно критик Карлос Боусоньо, «испанскому сознанию, никогда — даже в XVIII веке — не умевшему быть до конца рациональным и всегда являвшемуся индивидуалистическим, оказалась особенно близкой поэзия, основу которой составили индивидуализм и иррационализм».[4]

Для Боусоньо — а его точка зрения отражает мнение большинства испанских критиков — существуют две основные тенденции в творчестве поколения 1925 года, которые «отличаются друг от друга степенью иррационализма: одна, более традиционная в этом отношении, представлена Рафаэлем Альберти, Педро Салинасом и Хорхе Гильеном. Другая — Нерудой,[5] Алейсандре и Сернудой». Оставим пока в стороне анализ последующей эволюции Неруды и Альберти, которые, начиная с тридцатых годов посвятили свою поэзию служению революции, а также Гильена и Алейсандре, чье становление началось с публикации соответственно «Песнопений» и «Истории сердца», и внесем сразу одно уточнение: если Боусоньо, рисуя такую схему, имеет в виду творчество Сернуды до выхода в свет «Облаков», то мы готовы с ним согласиться, хотя даже в этом случае с некоторыми оговорками. Но начиная с 1937 года поэзия Сернуды становится богаче как с точки зрения формы, так и с точки зрения содержания и уже никоим образом не укладывается в тот шаблон, в который пытается втиснуть ее Боусоньо. Однако он, подобно одному знаменитому официозному критику, полагает тем не менее, что «Сернуда совсем не изменился; в саду его произрастают те же цветы, что и в 1933 году. Любое проявление бунтарского духа, любой политический лозунг трогают больше, нежели эта безукоризненная с точки зрения формы лирика, по прочтении которой в душе нашей ничего не остается. Сопереживать, читая такую поэзию невозможно, она оставляет нас равнодушными». Нелепые высказывания, подобные этому, содержатся в бесчисленных работах о Сернуде, написанных как в Испании, так и за рубежом. На них можно было бы ответить следующими словами поэта: