В это время капрал прогуливался в сторону фронта в совершенном своем полевом виде, то есть в потрепанном кителе с капральскими лычками, галифе и кованых сапогах. Его мучила меланхолия. В полуверсте от капрала плотной кучкой передвигались ординарцы, денщики, офицеры по особым поручениям, военные журналисты, посыльные, колесная кухня с устричным супом, телохранители и полторы тысячи единиц войск специального назначения.
Капрал шаркал каблуками о землю, вздыхал, слушал успокаивающий шум фронта, чесал ногтями покусанные вшами подмышки и чувствовал себя совершенно несчастным.
Он был одинок и никому не нужен. Все его ненавидели, хотя вслух уверяли в обратном. Кругом зрели заговоры и покушения, как сорная трава — чем больше их уничтожали, тем бурнее они прорастали. Каждый в душе желал ему скорейшей смерти. Даже к родной матери нельзя было под ставиться незащищенной спиной.
И еще жизнь лишилась удовольствий. Солдатский хлеб стал горек, солдатский табак вонюч, игра в карты опротивела, потому что ничего нельзя было выиграть, все и так можно взять. По-другому развлекаться капрал не умел и потому сильно скучал. А еще от обильной еды и частого сидения на мягком прорезался мучительный геморрой. А еще…
Все было плохо до омерзения.
Навстречу капралу со стороны передовой линии походным маршем передвигалась когорта легионеров с зажатыми в руках тугими свертками чистого белья. Когорта следовала в баню по случаю близкого дня ангела его превосходительства. Позади, самозабвенно выстукивая каблучищами, шагал огромный фельдфебель.
— Идут в баню! — подумал капрал и позавидовал простой и честной солдатской жизни, к которой имел когда-то отношение.
Когорта, перемалывая землю в пыль, шагала мимо извивающейся серо-зеленой лентой. Начищенные в честь банного дня шлемы и кольчуги блестели на солнце.
Капрал стоял в стороне, на бугорке, легкими кивками головы приветствуя проходящие войска. Неожиданно замыкающий строй фельдфебель осадил шаг, развернулся и зашагал прямо на капрала, высоко вскидывая колени и пуча глаза.
Капрал приготовился выслушать очередной приветственный рапорт. Военные фотокорреспонденты из свиты навострили телеобъективы, чтобы запечатлеть для истории очередную встречу капрала с войсками.
Фельдфебель приблизился на два шага, сдвинул каблуки, выпятил грудь и гаркнул:
— Ты па-а-чему не приветствуешь старшего по званию? Свиная ха-ря!
Черт его разберет, этого фельдфебеля. То ли он был подслеповат и не узнал капрала, то ли прибыл час назад с пополнением с другого фронта.
— Вы мне? — не понял капрал.
— Хамло! — удивился фельдфебель поведению капрала и далее, не тратя время на беседы, закатал капралу такую плюху, что тот сел на дорогу в пыль.
— А ну, встать! — приказал фельдфебель, потирая ушибленные костяшки пальцев. — Встать, недоносок!
Капрал послушно вскочил на ноги. Старые окопные инстинкты оказались сильнее вновь приобретенных.
— Кто я есть? Быстро!
— Старший фельдфебель его величества! — отрапортовал капрал.
— Кто есть ты?
— Капрал его величества.
— Кто? — переспросил фельдфебель, угрожающе приподнимая кулачище.
— Недоносок! — поправился капрал.
— Правильно, — согласился фельдфебель. — Ты недоносок! Потому что отец твой был недоносок. И отец твоего отца был недоносок, и его отец тоже был недоносок! — объяснил фельдфебель. — Встать в строй!
Капрал сказал: «Так точно!» — развернулся на каблуках, шагнул в строй и… больше его никто не видел.
Подоспевшие ординарцы скрутили фельдфебеля, осмотрели строй, но опознать среди тысячи легионеров капрала не смогли. Когорту крутили и так и эдак, разбивали на роты, взвода, солдат осматривали, допрашивали, но никто ничего сказать не мог. Когорту выстраивали вновь, личный состав пересчитывали и всегда получали на одного легионера больше. Идентификация личности по фотографическим портретам и отпечаткам пальцев результатов не дала.
Капрал пропал, словно его не было вовсе.
* * *
Перед развернутым строем водили престарелую мать капрала и других близких родственников. Мать плакала, утирала слезы и опознавала сына в каждом третьем легионере, так как все они были на одно лицо — одинаково стрижены и грязны. Родственники пожимали плечами, говорили, что если бы им показали капрала на фотографии в газете или в приемном кабинете в парадном кителе, в окружении ординарцев и порученцев, тогда бы они его опознали непременно.
Приглашенные из столицы консультанты невнятно бормотали что-то насчет мимикрии, то есть свойстве живых существ в случае опасности принимать форму и цвет окружающей их среды. Например, бабочка, заметившая близко от себя птицу… Возможно, что капрал…
Безуспешные поиски продолжались две недели. В армии начались нездоровые шатания. Поползли слухи, что капрал жив, что его нарочно упрятали в каземат с глаз долой…
Оправившийся от потрясения командующий, подождав день-другой, сказал:
— Слава богу!
Вызвал караульный взвод и с его помощью арестовал, разжаловал и отправил в штрафные когорты всех ставленников капрала. Многочисленных родственников капрала он собственноручно выволок за волосья из офицерской кухни и, надавав затрещин, отослал на рытье окопов. Капральскую мамашу публично объявил старой шлюхой, а самого капрала сыном шлюхи и негодяем, водившим за нос армию. Бронзовые бюсты капрала были спешно переплавлены в плевательницы, парадные портреты и биографические книги пущены на нужды армии. Звание капрала специальным приказом по армии было упразднено раз и навсегда. Капралы спешно спарывали лычки. Их попросту не стало.
Когорту, в рядах которой затерялся капрал, командующий отправил на разминирование нейтральной полосы, после чего остаток когорты — пятьдесят легионеров — был расформирован.
На том история с капралом и закончилась. А скоро и вовсе забылась…
А потом началась форменная чехарда.
* * *
— Я поеду на войну-у! Я хочу на войну! Я счас пой-ду-у! — капризничал император, стуча ножкой о пол.
— Ах, что вы такое говорите, ваше величество! — ахали офицеры генерального штаба и не пускали императора на войну. — Посмотрите, на улице холодно, дождик!
— Я хочу-у-у! — плакал император и отказывался за завтраком от манной каши.
— Взгляните, ваше величество, что мы вам принесли, — интриговали старшие офицеры и показывали спрятанных за спиной оловянных солдатиков.
На несколько минут лицо императора прояснялось. Он с увлечением возил и переставлял солдатиков по полу, отдавал строевые команды, пытался отгрызть солдатам оловянные головы. Но потом обиженно надувал губы, хлюпал сопливым носом и жаловался генералиссимусу на генералов:
— Они не пускают меня на войну! Я хочу на войну-у! Генералиссимус промокал аксельбантами императорские слезы и говорил:
— Ваше величество! Мы обязательно отправимся на войну! Поспим часик и непременно поедем. Ну не плачьте, ваше величество!
Император доверчиво смотрел на обвешанного знаками воинской доблести генералиссимуса.
— Прогони этих противных генералов, — просил он.
— Вот я вас! — грозно кричал генералиссимус, топая ногами. — У-у-у!
Император счастливо смеялся, видя, как разбегаются испуганные генералы генерального штаба, и тихо засыпал на плече бравого генералиссимуса. Спящего императора осторожно переносили на кровать.
Но, видно, в императора вселился бес.
Во время второго завтрака, между земляничным киселем и фруктовым пудингом, император нахмурился и сообщил присутствующим родственникам, офицерам, иностранным послам, прислуге, денщикам и журналистам свою высочайшую волю.
— Мы отбываем на войну, дабы собственноручно возглавить наступление! Мы так хотим!
Засим, не откладывая ни на минуту, император через казну выписал себе царские прогонные для следования на фронт и обратно.
Иностранные посланники захлопали в ладоши, пораженные государственной сметкой императора. Адъютанты закричали:
— Браво! Брависсимо! — Аплодисменты перерастали в бурную овацию.
Офицеры штаба, расталкивая друг друга локтями, побежали в канцелярию выписывать командировочные.
Императорский каприз обрел форму приказа. Теперь отменить его не смог бы и сам император, потому что деньги были получены и застегнуты в кошельки.
В столовой раскатали оперативную карту.
— Какой участок фронта соблаговолит посетить его величество? — спросили генералы. Император не понял.
— Ваше величество, куда вы поедете? — перевел генералиссимус.
— Сюда, где зелененько, — соблаговолил выбрать император, ткнув оттопыренным пальчиком прямехонько в высоту № 6725.
Генералы разбежались по штабам готовиться к отъезду.
