Прошли еще милю.
— Ну все — это уже издевательство! — Кир говорит.
Уже до издевательства я дошел!.. Но должен же быть где-то Джорджтаун? Что же такое? Гляжу на них — высокую веру проповедуют, а сами даже в близкий Джорджтаун не верят!!
— Уже близко! — бодро говорю.
Качнулись вперед, переставляли ноги… И вдруг — повеяло!
За поворотом — речка. Мост через нее. Игрушечные сказочные домики, залепленные цветами… Пруды… Прохлада!
Я помню, как однажды, малышом,
Я лез в заросший пруд за камышом.
Тяжелый жук толчками пробегал
И лапками поверхность прогибал.
Я жил на берегу, я спал в копне.
Рождалось что-то новое во мне.
Как просто показать свои труды.
Как трудно показать свои пруды.
Я узнаю тебя издалека:
По кашлю, по шуршанию подошв.
И это началось не с пустяка:
Наверно, был твой пруд на мой похож!
Был вечер. Мы не встретились пока.
Стояла ты. Смотрела на жука.
Тяжелый жук толчками пробегал
И лапками поверхность прогибал.
Заседание вяло шло — старушки что-то вяло бормотали, потом главный проповедник этой Церкви, кореец Е, по-корейски на всех кричал — но переводчики не успевали, слабо знали корейский… Осталась тишина.
И тут на трибуне, как чертик из табакерки, МБЧ появился — крохотная, яростно налитая, как клюквинка, головка. Но голос мощный, все заполняющий:
— Россия гибнет! Коммунисты оставили после себя пустыню! Идеалов нет! Наша церковь скомпрометирована! В России — духовный сифилис! Бог может к нам прийти только с Запада!
— На большую деньгу, видать, нацелился! — шепнул мне Жоз.
МБЧ сбежал с трибуны под бурные овации! Для этого, видимо, и вызывали нас?
И вдруг я оказался на трибуне. Что вынесло меня? Никогда бы такого о себе не подумал! Президиум недоуменно переглядывался: не предусмотрено было!
— Мой уважаемый друг и любимый соотечественник, — (поклон в сторону МБЧ), — на мой взгляд, крупно ошибается!
Дождался, пока на все языки перевели, включая корейский.
Кореец недоуменно вытаращил свои узкие глаза.
— У нас никогда не было — и нет — ни духовного вакуума, ни духовного сифилиса!
— У вас была коммунистическая идеология! — выкрик почти без акцента.
— Не было у нас коммунистической идеологии!
Слегка отстающий, как эхо, перевод… недоуменный ропот зала.
— И не надо нам заполнять вакуум — у нас его нет! Мы отлично живем, лучше вас!
Тишина… И вдруг как чертик из табакерки, но на этот раз уже в зале, МБЧ вскочил, бешено зааплодировал. Подхватили!
Все по бокам меня хлопали, пока я шел к своему месту. МБЧ впился поцелуем:
— Ты молоток! Правильно им врезал! Я сам так думаю! Со мной будешь работать!
Да?
Ночью мы шастали с ним по Вашингтону, искали центр сексуальной жизни в этом городе, но так и не нашли. Темные пустые улицы, иногда — старые бездомные негритянки, нахохлившись, на скамейках сидят, почему-то поставив ступни в картонные ящики с напиханными тряпками… Для тепла?
Зато когда мы вернулись в отель, оказалось, что Соня и Жоз закрылись в номере еще до ужина и выходить не хотят, даже чтобы выпить. Вот где центр сексуальной жизни оказался — у нас!
Прямо из «Шереметьева-2» бешеный МБЧ умчал меня на длинной черной машине в подмосковный монастырь, работающий теперь по международной программе и поэтому переоборудованный в кемпинг… Я понял так.
МБЧ бухнулся на колени на краю обрыва, размашисто стал креститься. Вдаль уходили просторы: рощи, церкви, поля. Переламываясь и выпрямляясь вновь, летела тень облака. МБЧ вскочил, скрылся за мощной стеной, снова выбежал — уже в какой-то полурясе, темной шапочке… А мне как?
Программа христиан-международников (на которую он все же вырвал в Вашингтоне деньгу) называлась с размахом — «Битва Архангела с диаволом», и МБЧ страстно исполнял обе роли. По программе, которая мне случайно попалась в руки (губы после селедки вытирал), выходило, что монастырь этот под завязку наполнен святыми и грешниками. Но он справлялся один!
Такой истовости в грехе и молитве вряд ли кто-нибудь мог достичь, кроме него! Блистательную свою карьеру в кино он начал с роли пьяницы монаха в знаменитом фильме — и в таком духе и продолжал. То и дело в монастырь приезжали съемочные группы — борьба архангела с дьяволом в одном лице еще снималась, оказывается. В нескольких сериалах одновременно! В основном мы проводили время в бане, не выходя из образа, изгоняя беса, временами принимавшего вполне конкретные соблазнительные формы!
С трудом вспомнив наконец, что у меня есть семья, я добрался до телефона, набрал полузабытый номер. Тишина.
— Алле, — наконец тихий сиплый голос жены.
— Меня тут… похитили в рабство! — сообщил я.
— …В Америке? — как-то безразлично поинтересовалась она.
— Нет… тута!
Молча повесила трубку.
Изгнание дьявола продолжалось. К моему возвращению в парилке оказался толстый человек с нежной кожей, пошедшей розовыми пятнами, похожими на листья клена. МБЧ яростно хлестал его веником и словами:
— Ну ты, сука! Подмял под себя все средства печати! А вот, — он кивнул на меня, — гений подыхает с голоду!
На подыхающего с голоду я мало походил — скорей от чего-то другого… Но МБЧ продолжал страстно хлестать магната:
— Вот тебе!!
Толстяк наконец рухнул в предбаннике, и мы остались с глазу на глаз.
— Что ты все — МБЧ, МБЧ! — Он не унимался. — Маратом меня зови! Мои родители-революционеры не знали, что их сын ренегатом будет!
Зарыдал. Революционную страстность он, однако, от них унаследовал.
Изгнав магната, он исхлестал себя веником до крови, потом орал на меня, я на него. Полусожрали друг друга и слегка затихли, заночевали в предбаннике. Впрочем, ночевали мы тут с той самой ночи, как появились. Полностью очистились!
Ночью я проснулся от вопля.
— Батьку! Слышишь ли меня? — вопил МБЧ, стоя на коленях, как Остап Бульба перед четвертованием.
— …Слышу, сынку! — вдруг донеслось откуда-то.
И его, значит, слышит? Я был потрясен.
Утром как ни в чем не бывало приехал отвергнутый нами информационный магнат, привез выпивку, закуску, посуду. Тарелки были платиновые, рюмки золотые. Бабы, которые появились ближе к вечеру, были фарфоровые.
Заснул я головой на подоконнике. Чутко проснулся. Обрыва за монастырем не было видно. Восход был — кровь с молоком. МБЧ на коленях быстро бежал за бабой с ведрами и почти догонял.
— Нет, — понял я. — Так писать, чтобы так жить, я не смогу.
Стал одеваться.
С замиранием сердца вошел в дом. Брякает на кухне… Слава богу! Ноги мои от счастья подкосились: жена мирно пила чай — на меня, естественно, слегка дулась.
— Возьми ватрушку, — указывая пальчиком, сказала она.
Ад
Однажды гуляли с ней в любимой нашей роще. Осень была, листья спрессовались уже, пачками пружинили под ногами. Перепрыгнув канаву, пошли по улице серых облезлых дач.
— Эх, хорошо бы нам здесь дачку получить! — Она вздохнула. — Тогда бы мы Настю могли на лето забирать! На воздух бабка отпустит ее, точно! — Для убедительности она кивала маленькой расчесанной на прямой пробор головкой. — Точ-чно!
На самом облезлом домике синела вывеска «Дачный трест».
— А что? Зайдем, может? — расхрабрился я.
Выпихивая друг друга вперед, прошли через коридор к драной двери: «Директор треста Скубенная Е. Х.».
Скубенная Е. Х., закутанная в платок, с изумлением смотрела на нас.
— Вам дачу? Зачем?
— А мы дочку хотим на лето от бабки забирать! — сияя, сообщила жена.
Скубенная улыбнулась.
— А вы видели наши дачи? — спросила она. — Это ж не дача! Сортир! Хуже даже! Ни окон, ни дверей — все выбито!
— Мы согласны! — улыбалась жена.
Скубенная явно подтаяла.
— Симпатичные, вижу, люди. Но — не обещаю: очередь на пять лет!
Радостные, приехали домой, пихаясь, вошли в квартиру, помечтали и легли спать.
Утром нас разбудил звонок. Жена схватила трубку. О, слезки покатились из глазок, выставленная вперед челюсть затряслась.
— …Нам отказали! — всхлипнула она.
Снова звонок! Я с надеждой схватил трубку: может, что-то исправилось?
— Ну, здорово, — сиплый голос.
— Здорово, — неуверенно ответил.
— Не узнал?
— Н-нет.
Знакомый голос, но из какого-то прошлого. Причем неприятного.
— Сейчас узнаешь! Это Герка звонит.
— Герка?
— Да! Гера Гузов, который голову тебе бинтовал в тюряге, «лицо» тебе делал!
— А! — вспомнил, и голова сразу заболела: с той поры регулярно болит. Снова пришло его время?
Жена с надеждой на меня смотрит! Помахал ладошкой: не то! Ну а что же?
— Теперь вспомнил, падла?
— Слушаю тебя.
