— Слушаю тебя.
— А ты не слушай, ты отвечай! Как чувствуешь себя?
— Н-н-н-нормально.
— Сейчас будет ненормально. Я освободился только что, в очередной раз.
— Поздравляю.
— Погоди поздравлять!
Но хотелось бы поздравить. И — все!
— Ну, вышел я и стал думать, а что хорошего я в жизни этой сделал? И знаешь, что вспомнил?
— Меня?
— Угадал, умник! Тогда мне срок обещали скостить, если я тебя изуродую. А я — полотенцем!
Послышались глухие рыдания.
— Ну, спасибо тебе!
— Погоди со спасибо-то! Дело есть!
Полотенце тянется через века.
— Я вообще занят. Не могу тебя принять. Сложные дела дома.
— А кто сказал, что я приеду к тебе? Ты ко мне приедешь!
Абсолютная уверенность: мол, сделал я тебе доброе дело — теперь твой черед.
— Куда?
— Спиртозаводск. Баба тут у меня. Решил попробовать с нею жить.
— А я-то здесь при чем?
— Хочу, чтоб ты на нее глянул!
— Так тебе с нею жить!
— Хочу, чтоб ты глянул на нее. Ты мужик добрый — если уж тебе не понравится!
Последняя, значит, инстанция? Довольно это тяжело!
— Кроме тебя, у меня никого! Эти дружки, сам понимаешь… Хорошего от них не жди!
А мне-то где взять хорошее? Самому хватает с трудом!
— Ну хорошо, я приеду. Говори адрес.
— Спиртозаводск. Улица Пленных Металлистов, дом шесть. Отдельная хата.
— Поздравляю.
— Погоди поздравлять. Дуй на вокзал.
— Слушаюсь, — повесил трубку.
Жена смотрит. Я «сделал лицо».
— Кто это?
Рассказал.
— И ты поедешь?!
— Ну а как же быть? Человек надеется!
— Да плевать он хотел на тебя. Позвонил спьяну!
— …Нет.
— А я как тут останусь?
— А что ты?
— Вот именно: я — «что»?
— Всю жизнь только с тобой куковать?
— Не кукуй! Не кукуй! Езжай!
Поезд в Спиртозаводск прибыл в пять утра.
Среди каких-то дряхлых бараков нашел улицу Пленных Металлистов — насквозь, кстати, деревянную. Спрашивается — при чем здесь металл? Иначе все представлял. Ноздри от холода слипаются изнутри. Ничего! Сейчас с Герой забракуем бабу — и пойдем вместе по лагерям!
Нашел наконец дом шесть — между двадцатым и тридцать четвертым.
Это нормально для нас!
Стучал в глухую ватную дверь, потом в окна. Зашевелились. Открыли наконец! В темных сенях стоит Гера и как-то без восторга смотрит. Видимо, более значительным меня представлял.
— А, это ты, — проговорил вяло. — Ну, проходи.
Энтузиазм дружбы, видно, прошел, пока я ехал. Сколько раз я повторял себе: не все, что говорится и обещается, надо делать! Многое, наоборот, в словах гораздо лучше смотрится, дело все только портит! Говорил себе — но напрасно! «Нет добросовестнее…» дурака!
Зашли в хату. Жена — альбиноска. Маленькая, но, чувствуется, с характером. В горнице очень чистенько, никелированная кровать, пирамида подушечек, салфеточки с кружевами.
Эх, чувствую — не удержит она орла!
На меня злобно зыркнула. Приняла, естественно, за уголовника, который приехал увлекать ее мужа в преступный мир.
Гера несмотря на ранний час в строгом черном костюме, белоснежной крахмальной рубашке, бабочке, волосы прилизаны бриллиантином. Чувствуется — и не ложился. Тем уголовники и отличаются от прочих людей, что расписания не существует для них.
Сели за стол. Жена шваркнула мне на тарелку кусок пирога. Странное изделие — со всех сторон торчат острые рыбьи хвосты, не подступиться. Сунулся пару раз — и положил обратно.
— Выйдем-ка! — Гера нетерпеливо говорит.
Вышли в холодные сени.
— Ну что… нравится она тебе? — спрашивает, заранее с угрозой.
Чувствуется — не понравятся ему оба ответа.
— М-м-мда! Нравится!
И тут же искры у меня из глаз полетели — страшный удар!
Такой, чувствуется, человек. Не терпит неправды. За правду, видимо, всю жизнь и сидел. Но правда, думаю, его тоже бы не порадовала.
Держась за стеночку, я поднялся. Ну что… экспертизу можно считать законченной?
Оделся, вышел. Гера, осерчав на мою лживость, даже не провожал. К вокзалу я словно слепой шел, закинув голову, прижимая к переносице снег. Ну что? Долг свой выполнил. До обратного поезда еще сутки. В вокзальном туалете провел их. Смотрел в тусклое, зеленое, облупленное зеркало. Вот она, морда добра! Но по сравнению с той отбивной, что Гера мне сделал в прошлый раз, — это уже здорово, большой сдвиг. То есть ничего не сделал почти, по его меркам. Так, глядишь, и человеком станет!
И вот уже на поезд я шел, а мысль глодала: на хрена я приезжал? Ну, исполнил свой моральный долг… как понимал его Гера, — а еще? Что-то должно быть еще — у меня-то? И когда по платформе уже шел, на вокзал оглядываясь, вспыхнуло: Спиртозаводск! В действительности город немного иначе назывался. Не зря съездил. Спиртозаводск!
Входя в прихожую, загрохотал пустыми бутылками. Та-ак!
Жена лежала, распластанная, поверх одеяла, почти уже прозрачная.
— Я не могу жить без Насти! — зарыдала.
— А без этого? — поднял бутылку с тумбочки. — Можешь?
Упала ничком. Хотел я метнуться в ванную — но там кто-то был. Булькал солидно. Дверь распахнулась. Кир появился как немой упрек.
— Если так продолжится, — проговорил он сухо, — она скоро исчезнет! Совсем!
Проводил Кира до метро, шел обратно. Какой-то желтый желвак в тучах прорезался. Вскинул голову туда.
— Послушай… Клянусь! Никогда больше ничего не попрошу у Тебя! Только спаси ее! Помоги!
Огляделся — кругом мусор, грязь, коробки после торговли… увидел старинный люк с чугунной молнией, опустился на одно колено.
— Вот видишь? Стою! И прошу Тебя!! Клянусь, больше не встретимся! Ни по какому поводу! Единственный раз! Честно!.. Буквы? Возвращаю Тебе! Без них обойдусь! Теперь веришь? Спаси ее!
Приближались, галдя, какие-то горцы, я быстро с колена встал, прошел мимо них и еще раз торопливо на колено припал.
Чувствовал — зацепилось, а?! Домой ворвался. Жена, приподнявшись, мутно глядела на меня. Я снова глянул вверх:
— Ну… договорились?
Ворвался в свой подпол — там все гуртом на меня накинулись: Узеев, Мхбрах, Пужной, Маша Котофеева с ребенком, Канистров, Умыцкий, граф Поскотини, доктор Ядоха, Вадим Сопло, Соватти, Блукаев, Аев, Кумстон, Металлиди, Горихвост… Что делать? — у всех вопрос.
Все! Прощайте! Покидал все тяжелые буквы в чемодан, доволок до выхода! Все! Снова на небо глянул — вот!.. Отдаю! Только спаси ее.
Оставляя черную метку по снегу, до помойки доволок. Кинул в уголок. Уходя, пару раз обернулся. И все! Глянул наверх: доволен? Больше у меня ничего нет.
Теперь каждое утро долго лежу. Спешить некуда.
— Ты спишь, что ли, или притворяешься?
Ее голос. Сиплый, грубый стал. Теперь, когда с утра выпивает, уже не веселая, а злая! Что же Он там решил?
— Хотя бы помойку выкинь. На это ты способен, надеюсь?
При слове «помойка» сердце сладко забилось. Как они там — буквочки мои? Да поди уж, наверное, украли красавиц моих!
Вон как дверью жахнула! Ожила? Зато я умер.
Поднялся. Схватил целлофановый мешок, набитый мусором. Хорошо, что хоть мусор пока есть, — скоро и он кончится. До помойки добрел. С размаху мешок в бак зашвырнул. В нем бутылки брякнули, замаскированные шелухой.
Сердце оборвалось… Все напрасно? И чемодан вон с буквами стоит, не нужный никому! Ничего не вышло.
Опустился в помойное кресло в стиле рококо, с торчащей щетиной. Вот так. Здесь буду теперь. Король помойки. Уютное, в сущности, местечко: такой домик из кирпичиков баки окружает, правда без крыши. Комары вдруг налетели, вражеские парашютисты, — несмотря на снег. Но нас не запугаешь!
Старушка с ведрышком подошла — из моих, значит, подданных? Постучала ведрышком по баку и — ко мне:
— Ты сочинитель, что ли?
Вот она, слава! Знает народ!
— А что? — гордо спрашиваю.
— Написал бы ты про них, супостатов!
— Про всех?
Мне одного Геры хватило — желвак теперь на всю жизнь.
— Да хотя б про местных! — вдруг засмеялась.
Это не мой масштаб!
— Вон стояк водопроводный голый у нас! Утепление-то сгорело, и как зима — вода замерзает! Говно нечем смывать!
Да, это было. Но это не мой масштаб. И вообще — буквы выкинуты… Вон стоят. Однако в голове замелькало: «Стояк… Стояк…» Самая первая рифма, которая приходит в голову, явно не годится. Надо подумать.
Мелко кивая, подобострастно, старушка ушла. Я гордо выпрямился на троне своем, озирая окрестности. Но недолго процарствовал.
Вдруг, черные следы по двору оставляя, трое интеллигентов подошли, двое даже в очках, но на вид озверелые.
— Ты чего это расселся тут?
— А что — нельзя?
— В темпе отсюда!
— Пач-чему?
— Это наша помойка!
— У вас… есть какие-то права?
— Права?!!. Сейчас будут!
