Она наткнулась на свертки, лежавшие у стенки гаража, и, увидев их, забыла о замке. Нагнулась, подобрала их с земли. Повернувшись лицом к дому, обнаружила, что в дверях, затянутых москитной сеткой, стоит Тимми. «Тимми, открой же…» — раздраженно начала она, но Тимми уже скрылся. На кухне она свалила бумажные мешки и свертки грудой, с трудом подавила желание заплакать, поскользнулась на линолеуме и так топнула каблуком, что по ноге побежали мурашки. «Тимми! — крикнула она, зажмурившись. — Где ты прячешься, сейчас же выходи!»
Он появился с комиксом в руках. Комикс он, конечно, захватил нарочно, он и не думал его читать. Белокурый, светлокожий, как мать, для своих лет очень сметливый, он сохранял еще на пухлой мордашке тихони нечто присущее полевым зверькам, лесным зверькам, хитрым и коварным существам, привыкшим никогда себя не выдавать. Он читал газету, как отец, с таким же вдумчивым видом; если его подбить, он начинал критиковать учительницу совсем как взрослый, чем приводил отца в восторг и ужасал Аннет (для нее и до сих пор учителя в чем-то не такие, как все люди); он знал все дни недели, все месяцы в году, все континенты мира, планеты солнечной системы, крупнейшие созвездия вселенной, когда был еще поразительно мал, — образцовое дитя, почти достигшее совершенства; но Аннет, которая смотрела на него сейчас во все глаза, вовсе не была уверена, что он не предаст ее. А вдруг, когда мальчишки заорут на дороге: «Миссус! Миссус!» — Тимми выбежит за ворота и зыркнет на нее волчонком оттуда, где сверкают белки глаз и мелькают грязные руки? И мать с сыном поглядели друг на друга, словно она вслух произнесла этот вопрос.
— Ты его чуть не убила, — сказал Тимми.
Он сказал это тихо. Таким невинным тоном, что сразу стало ясно: он отдает себе отчет в том, что эта фраза звучит дерзко. И в глазах его, внимательно глядевших на нее, опушенных ровными белесыми ресничками, что-то дрогнуло.
— Что? — спросила Аннет. — Что?
Электрические часы, вмонтированные в большую белую плиту, пощелкивали в тишине. Тимми глотнул, перелистнул свой комикс, сделал вид, что вытер нос рукой — рецидив давно изжитой привычки, — с хитроумной целью сбить ее с толку, и с важным видом взглянул на часы.
— А он бросил камень в нашу машину. Два раза, — сказал Тимми.
Эти слова он произнес уже совсем иначе. И все стало легко и просто. «Да, конечно», — сказала Аннет. И тут же принялась рассовывать покупки. Да, конечно. Через минуту и он отложил в сторону комикс и принялся ей помогать. Они работали слаженно, молча. Не глядя друг другу в глаза. Но Аннет охватило лихорадочное возбуждение: что то решилось и растет сейчас как снежный ком. Тимми, нагнувшись, чтобы положить на дно холодильника овощи, почувствовал на себе ее взгляд и покосился на мать, подняв бровки, — классическое выражение любопытства.
— Ты позвонишь папе? — спросил он.
Аннет действительно собиралась звонить, но когда об этом спросил Тимми, мысль эта предстала перед ней в своем истинном виде — ребяческая идея.
— В этом нет необходимости, — сказала она. Она старательно и шумно складывала опустевшие мешки.
Но вот работа кончена, мать и сын без малейшего энтузиазма поплелись в столовую, потом в гостиную — такое впечатление, будто им не хочется покидать кухню. Просто больно глядеть на все это: хрусталь, полировка, белые стены, плафоны цвета морской волны, белые занавеси, песочных тонов ковер, только что почищенный, ослепительно чистый, раскинут с царственным великолепием от стены до стены — ну конечно, по этому ковру никогда не ходили! Это они так скажут, если его увидят. В углу стеклянные безделушки, остроконечные, продолговатые, прозрачно-зеленые, раскрытое огромное окно соединяет их с лужайкой возле дома, окно сметает преграды, оно призывает в комнату солнце, ветер, взгляды всех, кто приближается к их дому… Аннет подходит к окну и задергивает занавеси: так-то лучше; ей стало легче дышать, она даже улыбнулась, очарованная красотой своих занавесей: такие они белоснежные, так изящно висят, ниспадая пышными складками. И к тому же несгораемые, если до этого дойдет… Аннет обернулась. Тимми стоял перед красным вращающимся креслом, словно собирался в него сесть — в действительности же совсем не собирался, — и такое странное загнанное выражение на его округлом детском личике, что ее охватил острый стыд. Как легко она успокоилась, как легко поддалась на обман. Ее владения простираются во все стороны, привлекают к ней внимание, выставляют ее напоказ, ее владения беззащитны, уязвимы, глинистая немощеная дорога ведет прямо к ним; а она стоит себе и улыбается! Наверно, поэтому Тимми так странно на нее глядел. «Нужно сделать одну штуку», — пробормотала она и вернулась в столовую. Окно было открыто. Она затворила его и заперла на шпингалеты. Подошла к регулятору, включила кондиционер.
— Сбегай, деточка, запри окна, — сказала она, — в твоей комнате.
Зашла в спальню, затворила и там окна и задвинула шпингалеты. За окнами ничего — лужайка с подстриженной бархатистой травой, садовая мебель (ярко-красная, как пожарная машина) непринужденно собралась в кружок, словно шезлонги из металлических трубок затеяли между собой разговор. Она вошла и в ванную, там тоже заперла окно, стараясь не взглянуть случайно в зеркало, и наконец отправилась в гладильню — окно гладильни выходило на дорогу — и постояла там немного, глядя из окна. Нет, правда, никогда ей не нравился цвет этой глины — она тянется от Луизианы до Кентукки, временами красная, как кровь, пульсируя от зноя. Сейчас под яркими лучами солнца она струится, как река, и скрывается за поворотом. Ничего там нет. Из осторожности Аннет подождала еще немного. Нет, ничего. Но она чувствовала: стоит ей повернуться спиной к окну, на дороге сразу же возникнут первые черные точки — головы, лохматые жесткие шевелюры — и первые цветные пятнышки. Но ждать нельзя, у нее много дел.
Тимми все еще стоял в гостиной, по-прежнему стоял, а не сидел.
— Я сейчас вернусь, дружок, — сказала Аннет. — Побудь тут. Во дворе очень жарко. Включи себе телевизор… Мама скоро придет.
Она взяла в чулане садовые ножницы и вышла из дома, слегка покачиваясь на высоких каблуках. У нее совсем нет времени, совсем нет. Куст чайной розы дальше остальных от входной двери, зато он самый главный. Она срезала розы, отхватывая заодно и большую часть веток. Хотя она очень спешила — оглядывалась на дорогу каждые несколько секунд, — но срезала не только цветы, а и листья. Потом перешла к кустам красных роз — боже, до чего же она бестолковая! — только сейчас разглядела, что красные розы куда красивей чайных; здесь, на фоне кирпичной стены, чайные не выглядят так эффектно. Она срезала их не меньше десяти минут и даже после этого должна была себя заставить оторвать взгляд от круглой клумбы, где росли более мелкие цветы, на эти у нее уже совсем не оставалось времени, но почему-то она на них рассердилась, словно они уже успели ее предать, словно чем-то выразили свою признательность этим переселенцам, которые заявятся сюда и изорвут их на клочки! Их маленькие глупые головки кивали на жарком ветру.
Тимми ожидал ее на кухне. Он с изумлением воззрился на охапку роз. «Большую вазу», — приказала она. Возбужденная, так довольная своим деянием, что не обратила даже внимания на множество кровоточащих царапин на руках, она свалила цветы на кухонный буфет, срезала с них листья, подровняла, взяла изящную медную вазу, налила в нее воды, стала заталкивать туда розы, но тут вошел Тимми с огромной вазой из молочного стекла (свадебный подарок троюродной тетушки). Вся кухня благоухала розами, их сладкий аромат будоражил Аннет, кружил ей голову. Красота, красота — это просто необходимо иметь возле себя красоту, владеть ею, окружать себя ею! — вот сейчас-то она это поняла.
Она не убрала с буфета листья и обломки веток и быстро понесла вазы в гостиную. Отошла на несколько шагов, окинула критическим взглядом… на полированной столешнице появилось пятно, наверно, брызнула водой. И розы выглядят нехорошо, им слишком тесно, слишком много цветов, ни складу, ни ладу, одни уставились друг на друга нос к носу, те, стыдливо потупившись, пялятся на воду в вазе, те на потолок, а эти на самое Аннет. Но заниматься ими уже некогда, ее призывают другие дела, требуют ее безотлагательно. Что делать дальше? Ответ обрушился на нее как удар; ну можно ли быть такой дурой? Дверь до сих пор не заперта! Ошеломленная, она бросилась к парадной двери, трясущимися пальцами заперла ее на ключ. Как же она ухитрилась это проморгать? Может, в ней самой есть что-то такое, некий потаенный уголок, готовый вступить в сговор с мексиканцами? Спотыкаясь, она бросилась к черному ходу — даже эта дверь не заперта, а ведь она видна с дороги! Лениво жужжало несколько мух, но не до них сейчас, некогда! Запыхавшись, вбежала она в гостиную и увидела, что Тимми поправляет цветы в большой белой вазе…
