«Пожалуйста! Ну пожалуйста!» Вдруг Аннет нажала на клаксон; о господи, какую уверенность вселил в нее этот звук! Мальчишки дрогнули, попятились. Она слегка дотрагивалась до акселератора, а ей хотелось нажать на него что есть сил и умчаться прочь. Попробуй умчись, если кто-нибудь из этих окажется на дороге. Она представила себе, как глухо шмякается на землю тело, как в красноватую почву впитывается кровь… ее охватил ужас, возбуждение утихло, большая машина продвигалась осторожно, не торопясь. У нее сзади в кузове бумажные мешки из магазина, которые ни с чем не спутаешь, интересно, что сверху? Может, помидоры, груши, клубника — вполне возможно, собранные этими же самыми людьми несколько дней назад, — а может, хлеб, а может, мясо… лицо ее пылало, это был страх, а не стыд. Но когда она заговорила, ее голос звучал спокойно. «Пропустите меня, пожалуйста. Пропустите», — холодно и размеренно говорила она.
Потом все осталось позади. Автомобиль мало-помалу набирал скорость. Сзади доносились крики, но уже не ликующие, а оскорбленные, злобные; в зеркале мелькали кулаки, орущие рты, мальчишка, погнавшийся как сумасшедший за машиной, вздымая пыль. Он чем-то замахнулся, отвел за спину тощий локоть, потом сделал всем телом рывок вперед и швырнул в машину ком земли, который угодил в заднее стекло и рассыпался. Крепко сжимая баранку, Аннет вела машину: домой, скорей домой.
А рядом с ней ее мальчуган таращился в окно как зачарованный, словно он не видел эту дорогу уже много раз. Странное впечатление производила его слабая, блуждающая улыбка — она не нравилась Аннет. И сама она, нервная, возбудимая, так напугалась, что ее била дрожь, и, внезапно оторопев, увидела в зеркальце свое разгоряченное безумное лицо. Так, значит, это все-таки она, а не та сумасшедшая, так испугавшаяся детей на дороге, что сердце застучало как молот… Ну когда же, наконец, будет дом, поскорей бы до него добраться. Вот он покажется сейчас за поворотом, длинный, низкий, оранжевый кирпичный дом, а за домом деревья, они еще не выросли и не дают тени, молодые деревья, дом молодой, молодая семья. Те, кто проезжает мимо по дороге, миновав золотые поля пшеницы, видят, как выплывает из-за рощи окруженный лужайками дом, и смотрят на него в глубоком изумлении: откуда он вдруг взялся тут, и эта нежная зеленая трава на сказочных лужайках, и ограда? В двух милях от них, на автостраде, пролегающей параллельно этой дороге, есть похожие дома, а тут всего лишь несколько фермерских домишек, простеньких, типовых, да еще какие-то хибары, одни покинутые жильцами, другие — нет, и даже бензоколонка и лавка; а кроме этого, ничего. И Аннет впервые ощутила, как безрассудно, как опасно было тут поселиться, и в ушах у нее отчетливо прозвучал вопрос, который вырвался у нее, когда муж впервые посвятил ее в свои планы: «Но ведь это так далеко… Зачем тебе так далеко?» Оба дети города, и он, и она, они с наслаждением вдыхали жаркий запах солнца, и безмолвные просторы не пугали их, не заставляли почувствовать себя сиротливо. Наоборот, каждый раз, взглянув на свои земли, они все больше убеждались в том, как мудро они поступили. Дети фортуны, с какой легкостью снялись они с теплого насиженного места, где в безопасности росло бы их дитя! А отсюда пятнадцать миль до ближайшего городка, где Аннет делает покупки, а Тимми ходит в школу, и пятьдесят миль до большого города, где работает ее муж.
Аннет свернула на подъездную аллею, медленно завела машину в гараж. Все еще взвинченная, сердитая на себя, она вышла из машины и остановилась, положив на баранку руку. Хрупкая, элегантно хрупкая молодая женщина в белом платье стоит около автомобиля, слегка прикасаясь к баранке рукой, и на лице ее блуждает смутная рассеянная улыбка, а мысли заняты чем-то, что она не смогла бы определить. С ума сойти, что же это такое? Так реальна угроза, нависшая над ней (эти переселенцы ведь всего в какой-то миле), а ею почему-то овладела нерешительность, даже мальчику передалась эта инертность — обычно Тимми сразу выпрыгивает из машины и с грохотом захлопывает дверцу. Если бы он хлопнул дверцей и сейчас, а она смогла бы крикнуть: «Тимми! Я прошу тебя», она, может быть, и успокоилась бы. Но нет, он осторожно выбрался из машины, словно маленький старичок, и равнодушно толкнул дверцу, которая затворилась, тихо щелкнув, но не закрылась до конца. Некоторое время они постояли у машины, каждый со своей стороны; Аннет знала: Тимми стоит неподвижно и даже не глядит на нее. А потом она услышала его шаги. Тимми выбежал из гаража.
Аннет рассердилась. Он хорошо ее понимает, хотя ему всего шесть лет, и ему известно, чего от него ждут: мать отнесет сейчас в дом покупки, а его обязанность помочь — открыть перед ней двери, раскрыть дверцы кухонных шкафов, кроме того, ему поручено загружать холодильник. Аннет, задумавшись, стояла в гараже — какая-то неприятная мысль промелькнула, только трудно определить — какая? Да, вот что — почему он выбежал из гаража? Такое чувство, будто Тимми ее предал, будто память об этом чужом мальчишке чем-то дорога ему, и он выбежал поскорей, чтобы скрыть это от матери. Ей вспомнились первые дни материнства, как глубоко она презирала себя, мать новорожденного ребенка, — она даже не хотела на него смотреть, муж с ума сходил, он просто превратился в невропата, а ее охватывало отвращение при одной лишь мысли о том, как она будет жить, верней, влачить существование молодой мамаши при грудном ребенке. Так вот во что я превратилась! Кто он мне, этот ребенок? А я? Во что я превратилась? Она влюбилась по уши через месяц после окончания колледжа и поскольку, невзирая на свою привлекательность, боялась, что не выйдет замуж, рискнула всем, отрезала себя от прежней жизни, отказалась от ее привычных атрибутов, с которыми прочно срослась, и ринулась очертя голову за этим напористым, уверенным в себе молодым человеком с таким резким голосом в какую-то новую жизнь, подозревая, что этим поступком она предала все прежнее, перечеркнула его: своих родителей, свою милую маму, и они превратились в людей, которым она пишет письма, посылает поздравительные открытки с туманными обещаниями приехать погостить…
Она вздохнула и принялась за работу. Вынула из машины свертки и бумажные мешки, вынесла их из гаража (было жарко, но не знойно), положила на землю и ловкими сердитыми движениями — на случай, если за ней наблюдает Тимми — притворила дверь и заперла ее на ключ. «Ну вот!» Но как только она повернулась лицом к дому, ее уверенность испарилась. Она смотрела, вглядывалась в дом. Бетонная полоска у стены — здесь, на юге, фундамент не нужен — закрыта кустарником, кусты усеяны розами, такими нежными, уязвимыми, яркими до безумия; большое окно на цветник, из которого, как ей кажется, кто-то постоянно исподтишка за ней наблюдает, даже трава, как по заказу, чуть клонящаяся в сторону дороги, — все это тщательно продуманное великолепие издевалось над ней, издевалось само над собой — где гарантия, что все это не уничтожат? Аннет опять преодолела апатию, снова подступавшую к ней, как дуновение смерти; в больнице, после родов, на нее накатывал такой же мрак. Она оставила свертки у стены гаража (хотя мороженое в непромокаемой обертке, наверно, уже тает) и, неуверенно шагая на высоких каблуках, быстро пошла к воротам. Заслонила рукой от солнца глаза: нет, на дороге ничего не видно. Это была красная глинистая дорога, проселочная дорога, которую никогда не заасфальтируют, и первое время они с мужем, вероятно из чувства противоречия, гордились ею. Но какая же она извилистая, Аннет этого до сих пор не замечала, а густые заросли деревьев закрывают ее, прячут повороты, так что больше чем на четверть мили ничего не видно. Какой плоский ландшафт — только сейчас она обратила на это внимание.
Аннет заторопилась. У ворот ее бесцеремонно настигло солнце. Ворота не затворялись (несколько ржавых расшатанных шпеньков цеплялись за траву), и она сразу же вспотела, пот жег ей спину, щекотал под мышками. Белое платье, вероятно, промокло, наморщилось, липнет к ногам, Аннет сдвинула ворота с того места, где они были закреплены, и стала их закрывать; они наклонились под каким-то диковинным углом и царапали гравий; потом она обнаружила, что их нельзя запереть, ей нужен замок, висячий замок, в гараже где-то есть такой, и она тут же, удивляясь собственной энергии, побежала назад к гаражу.
Ей опять вспомнился маленький мексиканец. Невиданной прелести личико, распахнутые, словно для объятий, руки, эта странная, нездоровая улыбка — навстречу ей. Впалые, как у старика, щеки, глаза навыкате, отчего они так вытаращены?.. Наверно, от голода, грязные руки, как лапки зверюшки, тянутся к ней, что-то норовят схватить, чего-то требуют… чего? Чего они у нее потребуют? Если мальчики придут и станут на дороге и будут звать ее, а она вынесет им — что-нибудь вынесет, допустим, молоко или шоколадное печенье, которое так любит Тимми, а может, даже деньги? Уйдут они тогда, скажут ей спасибо и побегут назад к своим? Продолжат ли они свой путь на север, в штаты Орегон и Вашингтон? Какая угроза надвигается на ее дом? Дом дрогнул от этой угрозы, все поплыло перед глазами Аннет. Тут растут чайные розы, она ухаживает за ними с такой любовью, пышные бледно-желтые чайные розы на фоне оранжевой стены. Их затейливо соединенные лепестки при ослепительном свете солнца кажутся такими вызывающе отчетливыми, живыми, словно они исподволь налились гневом за то, что она подвергла такой опасности их красоту.
