На воздух я выходил только ранними вечерами. Это время я проводил возле бассейна, посасывая замороженные банановые леденцы, читая «Геральд икзэминер», во дворе была тень, бассейн полностью замирал, за исключением случайной ряби, вызванной большими желто-черными пчелами с огромными крыльями и черными стрекозами, падающими в бассейн, сведенными с ума сумасшедшей жарой.
Последнее Рождество в Палм-Спрингс я лежал в кровати, голый, но даже с включенным кондиционером, с вазочкой льда, часть которого лежала завернутая в полотенце рядом с кроватью, я не мог остыть. Картины поездок по городу, горячий ветер на плечах, раскаленный воздух, поднимающийся из пустыни, не давали заснуть, я заставлял себя встать среди ночи, спускался на улицу к освещенному бассейну выкурить косяк, но едва мог дышать. Я все равно курил – только бы уснуть. Оставаться снаружи дольше я не мог. Странные огоньки и звуки у соседей; я возвращался наверх в свою комнату, запирал дверь и засыпал.
Проснувшись днем, я схожу вниз, дедушка говорит, что слышал странные вещи ночью, а когда я спрашиваю, что за странные вещи, он говорит, что сам не понимает, пожимает плечами, наконец говорит, что, должно быть, просто почудилось, ничего не было. Всю ночь лает собака, когда же я просыпаюсь и велю ей замолчать, она – с выпученными глазами, трясущаяся, задыхающаяся – выглядит обезумевшей, но я так и не выхожу посмотреть, почему она лаяла, опять запираюсь в комнате и кладу на глаза холодное мокрое полотенце. На следующий день возле бассейна – пустая пачка из-под сигарет. «Лаки страйк». У нас никто не курит сигарет. На следующий день отец ставит новые замки на все двери и ворота, а мать и сестры, пока я сплю, убирают рождественскую елку.
* * *
Несколькими часами позже звонит Блер. Она говорит, что в новом номере «Пипл» фотография ее с отцом на премьере. Еще она говорит, что пьяна, одна дома, а родители где-то на той же улице, у кого-то в просмотровой, глядят черновой монтаж нового отцовского фильма. Она также говорит, что голая, в постели и ей не хватает меня. Слушая, начинаю нервно ходить по комнате. Смотрюсь в зеркало на внутренней стороне дверцы платяного шкафа. Взгляд падает на коробку из-под ботинок в углу шкафа, и под разговор я ее просматриваю. В коробке фотографии: мы с Блер на школьном балу; один из нас в Диснейленде «Ночью выпускников»; вдвоем на пляже в Монте-рее и парочка кадров с вечера в Палм-Спрингс; фотография Блер в Уэствуде, которую я сделал в тот день, когда у нас рано кончились уроки, с инициалами Блер на обороте карточки. Еще я нахожу свою фотографию: в джинсах, без рубашки и ботинок, я лежу на полу в темных очках, волосы мокрые; стараюсь вспомнить, кто ее сделал, но не могу. Разглаживаю ее, пытаясь взглянуть на себя. Думаю о ней еще немного, потом откладываю. В коробке есть и другие фото, но я не могу смотреть на них – старые фото, мои и Блер, я убираю коробку обратно в шкаф.
Закуриваю сигарету, включаю MTV, выключаю звук. Проходит час, Блер продолжает разговаривать, говорит, что я ей все еще нравлюсь, нам снова надо быть вместе, то, что мы не видели друг друга четыре месяца, не причина расходиться. Я говорю, мы были вместе, имея в виду последнюю встречу. Она говорит: «Ты знаешь, о чем я». Сидение в комнате, разговор начинают меня ужасать. Я смотрю на часы. Почти три. Я говорю, что не помню, какими были наши отношения, пытаюсь перевести разговор на другие темы: кино, концерты, ее дела. Когда разговор заканчивается, уже почти рассветает. День Рождества.
* * *
Рождественское утро, я крепко укокошенный, одна из сестер подарила мне дорогой, в кожаном переплете, дневник, с большими белыми страницами и числами вверху, элегантно оттиснутыми золотом и серебром. Я благодарю и целую ее, она улыбается, наливает себе еще шампанского. Как-то летом я пытался вести дневник, но у меня не вышло. Я путался, записывал что-то просто так, лишь бы записывать, потом понял, что для дневника этого мало. Я знаю, что не использую и этот, вероятно, возьму его в Нью-Гэмпшир, где он три или четыре месяца пролежит на моем столе, невостребованный, чистый. Мать наблюдает за нами, сидя на краю кушетки в гостиной, потягивая шампанское. Сестры разворачивают подарки равнодушно, с безразличием. Отец выглядит подтянутым, строгим, выписывает чеки сестрам и мне. Я не понимаю, почему он не мог выписать их раньше, но забываю об этом, глядя в окно; горячий ветер проносится по двору. Вода в бассейне рябит.
* * *
Солнечная теплая пятница после Рождества, я решаю, что мне надо поработать нал загаром, и с компанией ребят – Блер, Алана, Ким, Рип, Гриффин – еду на пляж. Подъехав ко входу раньше остальных, я сижу на скамейке, пока служитель паркует мою машину, и жду, глядя на песочное пространство, встречающееся с водой там, где кончается земля. Исчезни здесь. Я смотрю на океан до тех пор, пока в своем «порше» не подъезжает Гриффин. Гриффин знаком со служителем, они разговаривают пару минут. Скоро в новеньком «мерседесе» подъезжает Рип, он тоже, кажется, знает служителя, а когда я представляю Рипа Гриффину, они смеются, говоря, что знакомы, я думаю, спали ли они, мне становится так дурно, что я вынужден сесть на скамейку. Алана, Ким и Блер подъезжают в чьем-то «кадиллаке».
– Мы только что завтракали в загородном ресторанчике, – говорит Блер, приглушая радио. – Ким сбилась с дороги.
– Я не сбилась, – говорит Ким.
– Она не верила, что я помню, где мы были, пришлось остановиться на бензоколонке, чтобы спросить дорогу, и Ким взяла у работающего там парня телефон.
– Он был классный, – восклицает Ким.
– Ну и что? Он качает бензин! – вопит Блер, выходя из машины; она великолепно смотрится в закрытом купальнике. – Вы крепко сидите? Его фамилия Лось.
– Мне все равно, как его фамилия. Он абсолютно классный, – повторяет Ким.
Гриффин протащил на пляж ром и кока-колу, мы допиваем, что осталось. Рип практически стянул плавки, открыв линию загара. Я слишком мало намазал кремом для загара грудь и ноги. Алана привезла портативный магнитофон и раз за разом проигрывает одну и ту же песню INXS; беседа о новом альбоме PsychedelicFurs; Блер каждому рассказывает, что Мюриэль только что вышла из «Седарз-Синай»; Алана вскользь упоминает, что звонила Джулиану – спрашивала, не хочет ли он пойти, но никого не было дома. Постепенно все замолкают, сосредоточиваясь на солнце. Начинается какая-то песня Blondie, Блер и Ким просят Алану включить погромче. Мы с Гриффином идем в раздевалку. Дебора Харри спрашивает: «Where is my wave?» [26]
– В чем дело? – спрашивает Гриффин, разглядывая себя в зеркале над раковиной мужского туалета.
– У меня напряг, – говорю я, обливая водой лицо.
– Все будет нормально, – говорит Гриффин. На пляже, под солнцем, глядя на Тихий океан, кажется, можно действительно поверить Гриффину. Я обгораю, заезжаю в «Гельсон» за сигаретами и бутылкой «Перье». Продавец говорит о статистике убийств и, взглянув на меня, почему-то спрашивает, как я себя чувствую. Не ответив, я быстро выхожу из магазинчика. Вернувшись к машине, нахожу на переднем сиденье ящерицу. Приехав домой, принимаю душ, включаю музыку, а потом не могу заснуть; загар неприятен, от MTV болит голова, и я принимаю несколько таблеток нембутала, которые Гриффин отсыпал мне на стоянке у пляжа.
* * *
На следующее утро я просыпаюсь поздно от рева Duran Duran из комнаты матери. Дверь открыта, на большой кровати валяются в купальниках сестры, пролистывая старые номера «GQ», смотрят без звука порнофильм на видео. Я сажусь на кровать тоже в одних плавках, они говорят, что мать ушла на ланч, горничная в магазин, я смотрю фильм минут десять, думая, чей он – матери? сестер? Рождественский подарок друга? Человека с «феррари»? Мой? Одна из сестер говорит, что ненавидит, когда показывают, как парень кончает, и я, спустившись к бассейну, начинаю плавать туда и обратно.
* * *
Когда мне было пятнадцать, я, только научившись водить машину в Палм-Спрингс, брал отцовский автомобиль, пока родители и сестры спали, и глубокой ночью, опустив верх, катался по пустыне, слушая на полную громкость FleetwoodMac или Eagles; в тишине, пригибая пальмы, дул горячий ветер. Однажды ночью мы с сестрами вместе взяли машину, ночь была безлунной, ветер сильным, я только что сбежал с вечерины, которая выдалась довольно унылой. «Макдональдс», куда мы собирались заехать, был закрыт из-за ветра, оборвавшего электропровода, я очень устал, сестры ругались, и уже по дороге домой в миле впереди я увидел то, что принял сначала за (фейерверк. Подъехав ближе, я понят, что это не фейерверк, а «тойота», припаркованная под изрядным углом к обочине, капот открыт, из двигателя бьет пламя. Ветровое стекло разбито, на бордюре, плача, сидела мексиканская женщина. Позади нее, глядя на вздымающееся пламя, стоят двое или трое детей, тоже мексиканцев, и я удивился, почему не остановились помочь другие машины. Сестры перестали ругаться, велели мне остановить машину, чтобы посмотреть. У меня был порыв остановиться, но я этого не сделал. Я притормозил, а потом резко прибавил, вогнав обратно кассету, которую, заметив огонь, вытащили сестры, включил ее на полную громкость и гнал не останавливаясь на красный, до самого дома.
