Я не знаю, почему огонь так подействовал – у меня было видение: ребенок, еще живой, обгорающий в пламени. Может быть, он вылетел через ветровое стекло и упал на двигатель; я спросил сестер, не видели ли они на двигателе горящего, тающего ребенка? Они ответили: «Нет. А ты?» «Не-а…» – на следующий день я просмотрел газеты, убедиться, что не ничего было. Позже вечером я сидел возле бассейна, думая об этом, пока не заснул, но не раньше, нем бассейн почернел, – из-за ветра отключаюсь электричество.
И я помню, что в это время начал собирать вырезки из газет: о двенадцатилетнем мальчишке в Чино, случайно застрелившем брата; о человеке в Индио, пригвоздившем своего ребенка к стене или двери, я не помню, а затем убившем его выстрелом в лицо; о пожаре в доме для престарелых, когда сгорел двадцать один человек; о домохозяйке, которая везла домой детей из школы и, слетев с пятиметровой набережной, погибла на месте с тремя детьми; о человеке, хладнокровно и намеренно переехавшем свою жену где-то возле Рено, так что ее парализовало ниже шеи. Я тогда собрал много вырезок, но, думаю, можно было собрать еще больше.
* * *
Субботний вечер, и такими субботними вечерами, когда пойти некуда, концертов в городе нет, а все фильмы просмотрены, большинство людей сидят по домам, приглашают друзей зайти и говорят по телефону. Иной раз кто-нибудь заезжает, поговорит, выпьет что-нибудь, затем вновь садится в машину и едет еще к кому-нибудь. Иногда субботними вечерами три-четыре человека ездят от лома к дому. А кто-то катается в субботу с десяти вечера почти до утра. Заезжает Трент, рассказывает, как «парочка еврейских принцесс-истеричек» якобы видели в Бель-Эр каких-то монстров; идет разговор об оборотнях. Кто-то из принцессиных подружек будто бы исчез. Вчера вечером в Бель-Эр шел розыск, ничего не нашли, за исключением – здесь Трент ухмыляется – трупа изуродованной собаки. Еврейские принцессы, которые, по словам Трента, «вообще без башки», поехали ночевать к подруге в Энчино. Трент говорит, что у еврейских принцесс, видимо перепивших диетколы, была своего рода аллергическая реакция. Может быть, соглашаюсь я; но история меня тревожит. После ухода Трента я пытаюсь позвонить Джулиану, но никто не отвечает, я пытаюсь понять, где бы он мог быть. Вешаю трубку, уверенный, что слышу, как кричат в соседнем доме, ниже по каньону, закрываю окно. Еще слышен собачий лай, «KROQ» играет старую песню Doors, на тринадцатом канале «Война миров» [27], я переключаю на какую-то религиозную программу, где проповедник вопит: «Дайте Господу вас использовать. Господь хочет вас использовать. Расслабьтесь и позвольте Ему вас использовать, вас использовать. Расслабьтесь, – продолжает он свое песнопение. – Использовать вас, использовать». Я пью джин с подтаявшими кубиками льда и, кажется, слышу, как кто-то ломится в дом. Дэниел по телефону говорит, что это, вероятно, мои сестры, пытающиеся достать что-нибудь выпить; из теленовостей я узнаю, что вчера ночью на холмах четверо были забиты насмерть, и большую часть ночи не сплю, глядя в окно на задний двор и ожидая оборотней.
* * *
В новом доме Ким, на холме, возвышающемся над Сансетом, ворота открыты, но кажется – машин немного. Вслед за Блер я подхожу к двери, звоню, проходит много времени, прежде чем кто-то отзывается. Наконец Ким открывает дверь. Она одета в обтягивающие потертые джинсы, высокие кожаные ботинки, белую майку; курит косяк. Затянувшись, перед тем как обнять нас, говорит: «С Новым годом», ведет в холл с высоким потолком, говорит, что въехала лишь три дня назад, что «мать в Англии с Мило» и времени обставиться не было. Но на полах ковры, говорит она, и это хорошо, а я не спрашиваю почему. Она говорит, что дом довольно старый, человек, которому он принадлежал раньше, был наци. Во внутреннем дворике стоят огромные горшки с маленькими деревьями и нарисованными на них свастиками.
– Их называют наци-горшками, – поясняет Ким.
Мы идем за ней вниз. Там всего человек двенадцать-тринадцать. Ким говорит, что сегодня вечером должны играть Fear. Ома представляет Блер и меня Спиту, другу барабанщика. У Спита очень бледная кожа, бледнее, чем у Мюриэль, короткие жирные волосы, серьги в ушах и темные крути под глазами. Спит в бешенстве; поздоровавшись, он требует у Ким, пусть что-нибудь сделает с Мюриэль.
– Почему? – спрашивает Ким, затягиваясь.
– Эта сука сказала, что я похож на мертвеца, – жалуется, выкатив глаза, Спит.
– О, Спит, – говорит Ким.
– Она говорит, от меня несет мертвечиной.
– Ну ладно, Спит, кончай, – просит Ким.
– Ты знаешь, я больше не держу дохлятины у себя в комнате. – Он смотрит на Мюриэль со стаканом пунша, смеющуюся в конце длинного бара.
– Ой, она замечательная, Спит, – говорит Ким. – Просто сегодня приняла шестьдесят миллиграммов литиума. Она устала. – Ким поворачивается ко мне и Блер. – Ее мать только-только купила ей за пятьдесят пять тысяч «порш». – Опять смотрит на Спита. – Можешь поверить?
Спит говорит, что не может, что постарается успокоиться, обдумывает, какую поставить музыку.
Ким говорит ему:
– Ну же, – а потом, прежде чем он успевает двинуться к стерео: – Слушай, Спит, не опускай Мюриэль. Просто молчи. Она только вышла из «Седарз-Синай» и как только выпьет, все будет в порядке. Она просто немного напрягается.
Спит пропускает это мимо ушей, достает старую пластинку Oingo Boingo.
– Могу я поставить эту?
– Слушай, давай попозже, а?
– Ким-бер-ли, мне становится скучно, – цедит он сквозь зубы.
Ким вынимает из заднего кармана косяк, протягивает ему.
– Остынь, Спит.
Спит благодарит, садится па кушетку возле камина, задрапированного гигантским американским флагом, и долго глядит на косяк, прежде чем закурить.
– Да, вы двое отлично выглядите, – говорит Ким.
– Ты тоже, – отвечает Блер.
Я киваю. Я усталый, немного удолбанный, на самом деле не хотел идти, но Блер заехала ко мне, мы пошли купаться, затем в постель, и тут позвонила Ким.
– А Алана придет? – спрашивает Блер.
– Нет, она не может. – Качая головой, Ким делает еще одну затяжку. – Собирается в Спрингс.
– А Джулиан? – спрашивает Блер.
– Не-а. Слишком занят, все время ебется за деньги с адвокатами с Беверли-Хиллз, – вздыхает Ким, затем смеется.
Я собираюсь спросить, что она имеет в виду, но внезапно ее кто-то зовет, и Ким, сказав: «Ой, черт, алкоголь прибыл», выходит, я смотрю за большой освещенный бассейн на Голливуд; под неоновым малиновым небом покрываю огней, Блер спрашивает, все ли со мной в порядке, я отвечаю: «Конечно».
Молодой парень, лет восемнадцати-девятнадцати, вносит большую картонную коробку, ставит на стойку бара, Ким что-то подписывает, дает ему чаевые, он говорит: «С Новым годом, чуваки» – и уходит. Ким вынимает из ящика бутылку шампанского, со знанием дела открывает ее.
– Все берите бутылки. Это «Перье-Жуэ». Охлажденное.
– Ты убедила меня, крысюга, – подбегает Мюриэль, обнимает Ким, Ким дает ей бутылку.
– Спит обиделся на меня? Я только сказала, что он похож на мертвеца, – говорит Мюриэль, открывая бутылку. – Привет, Блер, привет, Клей.
– Он рвет и мечет, – говорит Ким. – Погода такая или еще что-то.
– Он просто слабоумный. Говорит мне: «Я раньше хорошо учился в школе, до того как меня вышибли». А? Ну что это, блядь, значит? – спрашивает Мюриэль. – Кроме того, этот идиот прикуривает от паяльной лампы.
Ким пожимает плечами, делает еще глоток.
– Мюриэль, ты выглядишь превосходно, – отмечает Блер.
– О, Блер, ты выглядишь изумительно, как всегда, – говорит Мюриэль, делая глоток. – Ой, господи, Клей, ты должен дать мне поносить эту жилетку.
Открывая бутылку, я смотрю вниз. Жилетка всего-навсего в серо-белую клетку, один из ее квадратиков темно-красный.
– Похоже, что тебя пырнули. Пожалуйста, дай поносить, – умоляет Мюриэль, дотрагиваясь до жилетки.
Я улыбаюсь, глядя на нее, потом понимаю, что она абсолютно серьезна. Слишком усталый, чтобы отказывать, я стягиваю жилетку и передаю ей, а она, смеясь, надевает:
– Я отдам, отдам, не волнуйся.
Назойливый фотограф снимает всех в комнате. Он подходит к каждому, наставляет камеру в лицо, делает два-три кадра, потом приближается ко мне, вспышка на секунду ослепляет, я делаю еще глоток из бутылки. Ким принимается зажигать по всей комнате свечи, Спит ставит альбом X, кто-то к одной из голых стен пришпиливает воздушные шары, и те, полунадутые, висят, словно прилипнув. Дверь, ведущая к бассейну и на веранду, открыта, к ней тоже приколота пара шариков; мы выходим наружу, к бассейну.
– Чем занимается твоя мать? – спрашивает Блер. – Она больше не гуляет с Томом?
– А ты где это слышала? В «Инкуайере»? – смеется Ким.
