Но чем же был вызван его необдуманный поступок? Неосознанной симпатией к девушке? Тем, что ее положение напомнило ему его собственное? Ведь он тоже защищал свое право на самоуважение, стремился к своей цели. Обращаясь к нему, она не прибегла к женским уловкам, чем всегда пользовалась в своей борьбе за жизнь. Это было очевидно. И надо отдать ей должное, даже и не пыталась прибегнуть. Их разговор, слишком короткий и враждебный, приятного впечатления не оставил у обоих. Нет, в том, что произошло, он мог винить только самого себя, да еще, пожалуй, охватившее его чувство раскрепощенности. Мысль, что он теперь свободен, шевельнулась в душе Дэвида и наполнила его тайной радостью.
Жесткошерстный терьер, любимец Клер, бросился ему под ноги, заливаясь лаем. Дэвид увидел знакомый старый дом, и эвкалипт на страже у ворот, и свет в окнах гостиной, где ждали его. Когда, поднявшись на веранду, он стал снимать промокшее пальто, в открытых дверях появилась Клер.
— О Дэвид, как ты поздно! — с тревогой воскликнула она. — Обед совсем перестоялся!
— Прости, дорогая. — Он поцеловал ее, входя в дом, и сразу же с благодарностью ощутил атмосферу тепла и семейного уюта. Темно-красные хризантемы росли в медной вазе, приветствуя хозяина. В гостиной горел камин. Вбежала Герти за его пальто и шляпой.
— Боже мой, да вы совсем промокли! — чирикнула она своим высоким птичьим голоском. — Снимайте башмаки, а то запачкаете новый ковер!
Расшнуровывая ботинки, Дэвид бросил взгляд в гостиную. Нийл, очевидно, был свободен сегодня вечером от дежурства. Он сидел перед камином, перебросив длинные ноги через ручку кресла. Гвен, примостившись подле него на диванной подушке, вязала розовый джемпер, над которым трудилась всю зиму. Увидев отца, Мифф отложила в сторону книгу и встала ему навстречу; в ее глазах светилась хорошо знакомая Дэвиду улыбка. Герти бросила к его ногам кожаные домашние туфли и вприпрыжку убежала на кухню.
— Привет, папа, — крикнула Гвен, когда он вошел в гостиную, обнимая за плечи Мифф. Нийл высвободил из кресла свою тонкую долговязую фигуру.
— Трудный день, сэр? — спросил он.
— Да, пожалуй, — согласился Дэвид.
Он наклонился поцеловать светлую головку Гвен.
— А ты, крошка, обязательно спустишь петлю, если хоть на минуту оторвешь глаза, — шутливо сказал он.
Разговор за обедом, как всегда, был легким и непринужденным. Пока Дэвид разрезал жаркое, Гвен весело рассказывала о забавных проделках ребятишек в детском саду. Герти, стоя у стула Дэвида, возбужденно пискнула:
— Мне тоже можно скушать кусочек. Миссис Ивенс говорит, что у него копыто не раздвоенное.
— У кого — у барашка? — спросил Дэвид. — Что ж, возможно, он же был еще совсем младенцем.
— Я бы не поручился за это, — Нийл не мог удержаться, чтобы не высказать свое профессиональное мнение.
— Ради бога, дайте девочке хоть раз спокойно поесть, — воскликнула Клер.
В тех случаях, когда Герти поддавалась искушению отведать жаркого, как сегодня, ее совесть можно было успокоить лишь уверением, что это «не раздвоенное копыто».
Она весело умчалась на кухню, унося с собой на тарелке ломтик «соблазна» с гарниром из овощей.
— Как твои дела, сынок? — с уважением спросил Давид.
— Мне повезло. — Нийл улыбнулся своим мыслям. — Неожиданно умер один старик, и меня попросили сделать вскрытие. Я был очень рад, потому что…
— У тебя просто какая-то страсть к трупам, — набросилась на него Гвен.
— О, пожалуйста, — взмолилась Клер, — никаких вскрытий за обедом!
— Для меня это было очень важно, — обиженно сказал Нийл. — Вскрытие помогло доказать, что мой диагноз был правилен, а старый Сентсбери допустил ошибку.
Все знали, как гордился Нийл своим недавним назначением на должность ассистента патологоанатома.
— Я радуюсь каждой твоей удаче, дорогой, — Клер ласково взглянула на сына, — но ты знаешь, меня просто мутит, когда…
— Это, безусловно, интересно, — вмешался Дэвид. — Я с удовольствием послушаю тебя, но попозже. Ты уже пересадила петуньи, милая?
— Ах, Дэвид, но ведь сегодня весь день шел дождь! — нетерпеливо воскликнула Клер. — Разве ты не заметил?
И она принялась рассказывать, что дождь смыл всю ее цветочную рассаду и произвел опустошения в клумбе хризантем; что крыша на кухне протекла и канализация тоже неисправна.
Мифф говорила мало. Она слушала нежный жалобный лепет матери, болтовню Гвен и короткие замечания, которыми обменивались отец с Нийлом, и смотрела на всех с ласковой, любящей улыбкой; ее серьезные темные глаза угадывали в лице каждого скрытые мысли и чувства.
Сама она провела день в лихорадочной работе: назревала забастовка, в конторе толпились возмущенные рабочие, надо было принимать их жалобы, проверять размеры пособий, организовывать встречи и собрания. Но ее близкие не интересовались делами профсоюза. Да и у нее самой не было желания обсуждать их с кем-либо, кроме тех, кого они лично касались.
Мифф еще раньше начала замечать в отце какую-то отчужденность и сосредоточенность. Со дня смерти Роба он утратил свою веселую беспечность и добродушную насмешливость, столь характерные для него в отношениях с семьей и друзьями.
Как странно, думала она, что смерть Роба оставила в его сердце более глубокий след, чем в сердце матери. Разумеется, Клер все еще горевала. Слезы навертывались у нее на глаза всякий раз, когда при ней упоминали имя Роба, однако опа оказалась в силах приспособиться к жизни, в которой его уже не было. И они все — Гвен, Нийл и она, Мифф, тоже. Только в отце была какая-то горькая неприкаянность; казалось, жестокие угрызения совести не покидают его ни на минуту. И все же сегодня вечером ей почудилась в его обычном угнетенном состоянии какая-то перемена: словно наступило внезапное облегчение. После обеда все перешли в гостиную, и она не удивилась, когда отец заговорил.
— Хорошо, что мы все собрались вместе. Мне надо вам кое-что сообщить.
Он повернулся и снял с каминной полки деревянный полированный кубок, в котором держал табак. Вытряхнул из трубки золу, медленно набил ее, придавил пальцем табак, поднес к трубке спичку и, затянувшись, обвел всех взглядом.
— Я ушел из «Диспетч».
— Дэвид! — первой опомнилась Клер.
— Вот те на! Но почему, черт возьми! — почти одновременно воскликнули Гвен и Нийл. Мифф, понимая, как дорого стоили отцу эти слова, в напряжении молча ждала объяснений.
— Отнеситесь к этому спокойно. — Дэвид откинулся в кресле, смущенно улыбаясь, словно напроказивший школьник.
— Ну, по крайней мере, ты мог бы мне заранее сказать, что у тебя в редакции какие-то неприятности, — жалобно пробормотала Клер, опускаясь в кресло напротив него.
— Неприятностей не было, — мягко сказал Дэвид. — Мне просто не хотелось огорчать тебя, дорогая, прежде чем я приму окончательное решение.
— Ты хочешь сказать, что сам дал себе отставку? — спросил Нийл.
— Да, пожалуй, что так, — согласился Дэвид, задумчиво потягивая трубку. — Это нелегко объяснить… Дело в том, что с некоторого времени я с отвращением исполнял свои обязанности. Это ведь не научная работа, как у тебя, сынок, а нечто совсем противоположное. Работа, в корне противоречащая науке.
Его пальцы машинально вертели трубку.
— Твои знания служат на благо людям — твоим пациентам. Я же свои знания — знакомство с фактами и истинным положением вещей — употребляю на то, чтобы, искажая правду, готовить некое шарлатанское снадобье для моих пациентов — уважаемых читателей — в угоду политике, проводимой газетой. Вот уже двадцать с лишним лет я занимаюсь именно этим, причем занимаюсь с удовольствием. Да еще радуюсь, когда мне удается заморочить голову легковерным людям. Я напрягаю все силы ума, чтобы превзойти других в этой бесчестной игре.
— Нет, папа, нет, не надо так говорить! — воскликнула Мифф, больно задетая горечью его тона.
— Я должен сказать об этом. — Голос Дэвида окреп и усилился. — Я не бью себя в грудь. Не говорю: я не ведал, что творил. Ты сама это знаешь, Мифф. Я не раз хвастался перед тобой своим цинизмом, с легкостью жонглируя фактами, искажая и превратно истолковывая международные события; и при этом еще мнил себя поборником демократических принципов свободной печати.
Дэвид рассмеялся коротким резким смехом.
— Свободная печать! Нет и не бывает независимой печати! Мы орудия в руках финансовых магнатов, которые действуют за сценой, картонные паяцы! Нас дернут за веревочку, мы и выплясываем!
— Утверждение, я бы сказал, несколько обобщенное. Тебе не кажется? — заметил Нийл.
— Суиндон был редактором «Нью-Йорк тайме». Он произнес эти слова на банкете, данном в его честь журналистами. И сейчас они справедливее, чем когда-либо прежде. Как я дошел до того, что забыл об этом? — размышлял вслух Дэвид. — Рост газетной индустрии требует колоссальных затрат — нужны леса для производства бумаги, суда для ее транспортировки, огромные ротационные машины для экономии времени и труда людей, мощные электростанции и реки типографской краски, целые парки автомашин для перевозки газет, наконец — колоссальная реклама. Только очень богатые люди могут позволить себе роскошь стать собственниками современных газет и распоряжаться ими по своему усмотрению. А вместе с этим, умом и совестью журналистов. Политика любой ежедневной газеты в нашей стране определяется не только ее доходностью, но и необходимостью защищать финансовые интересы людей, которые ее субсидируют.
