Пройдет еще час, и пачки свежих газет швырнут в красные фургоны, дожидающиеся во дворе рядом с печатным цехом, развезут по газетным киоскам, где их подхватят мальчишки-разносчики, или доставят на вокзалы, где их погрузят в пригородные поезда или на автомашины и отправят на окраины и в далекие поселки.
Мак был еще нестарым человеком, но он выглядел стариком, когда, ссутулившись и тяжело ступая, неуклюже двигался между громадными корпусами машин. Сквозь редкие прилизанные волосы просвечивал голый череп. Утомленное лицо покрывала нездоровая бледность, свойственная людям его профессии; под глазами лежали глубокие тени, но при виде Дэвида в этих тусклых голубых глазах вспыхнул радостный огонек. Оба они отдали лучшие годы своей жизни «Дейли диспетч» и «Уикли баджет» и оба сознавали, что в основе их верного и преданного служения лежит страстная увлеченность любимым делом.
— Все в порядке, Мак? — спросил Дэвид с веселой уверенностью, которой тот от него и ожидал.
— Мои машины всегда в порядке, — запальчиво ответил Мак. — Нет лучше этих «госсов», если, конечно, обращаться с ними как надо.
— Это верно, — согласился Дэвид. — И никто лучше вас, Мак, не может следить за тем, чтобы с ними обращались как надо.
— Когда же наконец нам дадут разрешение на ежедневную утреннюю газету? — насмешливо спросил Мак.
Дэвид пожал плечами. Современная иллюстрированная утренняя газета, которая бросила бы вызов устарелым стандартным изданиям, была его заветной мечтой.
— Спросите что-нибудь полегче! — с усмешкой ответил Дэвид. — Боссы все еще изучают предложение.
Он постоял минуту, созерцая огромные станки, совершающие одни и те же движения с уверенной грацией хорошо обученных танцоров. Они вызывали в нем благоговение и восторг; и все же он ненавидел их. Было что-то бесчеловечное в их слепой мощи. Он отвернулся и быстро пошел к двери.
— Пока, Мак, — негромко бросил он и ступил в лифт. Дверцы сомкнулись с резким металлическим звуком, и Дэвиду показалось, словно он вырвался на свет из подземелья, где обитали чудовища, пожирающие человеческие жизни.
Вернувшись в кабинет, он снял с вешалки подле двери теплое пальто, надел его и надвинул на лоб, примяв привычным жестом, мягкую фетровую шляпу, которая, по словам Гвен, придавала ему сходство с Шерлоком Холмсом. Письмо в конверте, лежавшее на столе, напомнило ему, что он еще не опустил его в ящик директорской почты. «Подождет до утра», — подумал он, выдвинул ящик стола, бросил в него письмо и повернул ключ.
В эту минуту дверь за его спиной распахнулась, и девушка, доставившая Мисс Колючке столько неприятностей, предстала перед ним.
— Могу я поговорить с вами? — спросила она, с трудом переводя дыхание.
— Разумеется, — ответил Дэвид с холодной учтивостью, — но не находите ли вы, что сейчас несколько поздновато?
Она была явно взволнована и возмущена. Ее подведенные тушью зеленовато-синие глаза с голубыми веками гневно сверкнули. Плотная фигурка в зеленом джемпере, туго обтягивающем грудь, и в короткой черной юбке, высоко открывающей крепкие ноги, вызвала в нем раздражение. Пышные рыжие волосы — естественные или крашеные, он не разобрал — пламенели над бледным лицом с вздернутым носом и большим алчным ртом. «Ну и красотка!» — подумал он и с трудом сдержал усмешку, заметив болтающиеся в ушах большие медные кольца.
— Я уж не раз пыталась повидать вас, — воинственно заявила она, — но вы всегда так заняты!
— Да, я обычно занят, — ответил Дэвид. Внешность девицы и ее манеры внушали ему неприязнь, и в голосе его зазвучали резкие ноты. — Чем могу служить?
Он взглянул на часы:
— Я тороплюсь домой.
— Почему вы не даете мне возможности проявить себя? — в ярости воскликнула она. — Ваши помощники говорят, что это не они выбрасывают в корзину мои статьи. Это делаете вы. Почему вы перечеркиваете своим синим карандашом все, что я пишу?
— Потому, что вы не умеете писать, — откровенно заявил Дэвид.
— Но я научусь. Я должна научиться. Я хочу стать журналисткой!
Дэвид был не в силах преодолеть охватившее его раздражение.
— Я бы советовал вам, мисс…
— Мэрфи. Джан Мэрфи…
— Я бы советовал вам, мисс Мэрфи, — сухо продолжал Дэвид, — заняться делом… более отвечающим вашим талантам.
— Я знаю, что вы имеете в виду… — Девушка на лету подхватила намек. — Я пробовала стать манекенщицей, официанткой, актрисой. И ни в чем не добилась успеха.
— И поэтому вы вообразили, что можете быть журналисткой?
— И буду! — выкрикнула девушка. — Я посещаю школу журналистики, и там говорят, что у меня есть задатки и что…
Улыбка Дэвида смутила ее. Она знала, как скептически относились опытные журналисты к таким учебным заведениям. Единственной школой журнализма могла быть, по их мнению, какая-нибудь солидная газета.
— И потом, — продолжала Джан, постепенно теряя уверенность, — Том, то есть мистер Бейли, считает, что у меня есть нюх на новости.
— Да, он так считает?
Дэвид испытывал сильную усталость, упорство девушки начинало выводить его из терпения.
— Я натолкнула его на две-три хорошие темы.
— В самом деле?
— Он говорит, что я могу тут продержаться, если только вы не вышвырнете меня.
— Личным персоналом занимается мистер Бейли, а не я, — устало сказал Дэвид, и в тоне его прозвучала циничная нотка. — Во всяком случае, пройдет неделя-другая, и я уже больше не буду выбрасывать ваши материалы. Я слагаю с себя обязанности главного редактора и коммерческого директора «Диспетч».
Он ужаснулся при звуке этих слов. Они вырвались у него почти бессознательно.
— Что-о? — Девушка уставилась на него широко открытыми глазами, в полном замешательстве перед этим неожиданным признанием, обнаружившим глубокую душевную смуту, скрытую под внешним бесстрастием.
А Дэвид уже мысленно проклинал себя, поняв, что он себя выдал. Как могло случиться, что он открыл этому нелепому созданию то, о чем еще никто другой и не подозревал? Какой абсурд! Новость облетит всю редакцию раньше, чем правление получит его письмо. Вероятно, принятое нм решение взвинтило его нервы до предела. Она только бросила камень, который пробил в его сдержанности брешь. Боже, как унизительно! Он презирал свою слабость, ненавидел себя за то, что оказался таким непроходимым глупцом!
Смущенный и раздосадованный, не смея признаться самому себе, что он взывает к ее милости, Дэвид добавил:
— Директора об этом еще не знают.
Его голос прозвучал хрипло и сдавленно. Рука сделала жест, словно желая пресечь бесполезное объяснение. Он не смотрел на нее.
— Простите, — пробормотал они быстро прошел мимо.
Дверь закрылась за его тонкой высокой фигурой, которая вдруг сразу как-то ссутулилась.
Дэвид толкнул калитку сада; он все еще не мог прийти в себя: его угнетала мысль о своей несдержанности, заставившей его так стремительно покинуть редакцию газеты. Он заметил, что деревянная калитка, рассохшаяся и потемневшая от времени, совсем осела, и вспомнил, что уже в течение нескольких месяцев каждый вечер собирался починить ее. Неприятное воспоминание о только что происшедшем снова кольнуло его.
Чего ради он заявил о своем решении этой девице? Это тревожило его больше, нежели сам уход. Могло создаться неловкое положение.
Никогда прежде не разглашал он важных дел, не поставив заранее в известность правление газеты. Он понимал, что директора справедливо возмутятся, если узнают о его предполагаемом уходе из кулуарных сплетен. Остается надеяться, что до этого не дойдет. Во всяком случае, правление получит его письмо к вечернему заседанию. Правда, по слухам, эта особа была подругой Клода Мойла, одного из влиятельных директоров. Если они увидятся сегодня вечером, несомненно, она выболтает ему все. Возможно, уже сейчас ее сенсационное сообщение обсуждается за стойками баров или в кафе, где собираются журналисты. Казалось, он слышал непристойные шутки, фантастические догадки и язвительные замечания всего этого газетного люда, который вообще-то ничем не удивишь.
Собственная глупость превратила самое важное решение его жизни в какой-то постыдный фарс! Сколько бессонных ночей провел он в мучительных сомнениях, терзаемый нерешительностью и мыслями о последних письмах Роба! Благодарение богу — все это уже позади, выбор сделан. Но он хотел уйти достойно, а теперь ему придется предстать перед всеми в роли жалкого болтуна, неспособного даже собственные тайны держать в секрете! Горькая усмешка тронула его губы. «Вот она — моя первая неудача, — подумал он, — Что ж! Неплохой урок! Способен вышибить из человека всю его спесь разом!»
Но чем же был вызван его необдуманный поступок? Неосознанной симпатией к девушке? Тем, что ее положение напомнило ему его собственное? Ведь он тоже защищал свое право на самоуважение, стремился к своей цели. Обращаясь к нему, она не прибегла к женским уловкам, чем всегда пользовалась в своей борьбе за жизнь. Это было очевидно. И надо отдать ей должное, даже и не пыталась прибегнуть. Их разговор, слишком короткий и враждебный, приятного впечатления не оставил у обоих. Нет, в том, что произошло, он мог винить только самого себя, да еще, пожалуй, охватившее его чувство раскрепощенности. Мысль, что он теперь свободен, шевельнулась в душе Дэвида и наполнила его тайной радостью.
