Совсем немного нужно было ей сделать, чтобы стать хоть и не большим, но начальством. А тогда — сколько благ! Сколько людей сразу обратили бы на нее внимание, прониклись к ней интересом и уважением! Полубесплатные и совсем бесплатные путевки в дома отдыха и санатории, поощрительные премии отличникам труда, ссуды нуждающимся — все это было бы в ее руках! Страшно подумать — даже распределение служебного жилья в какой-то мере зависело бы от нее. И к этому прибавить всякое представительство, совещания, съезды, поездки по профсоюзной линии за границу, например в братскую Румынию или в столь же братскую Болгарию… Многообещающее начало большой и серьезной карьеры.
Неужели все это не стоит того шага, который от вас требуется, убеждали ее старички и старушки, поседевшие в карьерных битвах. Они были мудры, циничны и безоглядно преданы той партии, в которую тянули ее. Мы напишем вам отличные рекомендации. Скажем, какая вы образованная, толковая, как вас ценит и уважает весь коллектив. Вы будете украшением нашего профсоюза. А для этого — вступите.
— Но я… я недостойна, — лепетала она. — Я… была исключена из комсомола за неуплату взносов… Не занималась общественной работой…
Старички снисходительно улыбались — ошибки молодости, с кем не бывает.
— Но у меня нет никакого опыта, я совсем не разбираюсь…
— Вам помогут, вас научат, — неумолимо настаивали старички. — Но прежде всего — вступите.
— К тому же я нездорова… вот справки…
— Ничего, ничего, — утешали старички. — Вы молоды, выздоровеете. Вы сможете лечиться в нашей поликлинике, найдем специалистов, отправим вас в санаторий… Но сперва надо вступить.
— Но почему именно я? Зачем вам именно я? Самая неподходящая кандидатура!
— Наоборот, как раз такие люди требуются на сегодняшний день. Молодая, энергичная, интеллигентная, с иностранными языками, и не карьеристка.
— Нет, нет, не могу… Я не способна! И к тому же я… вы забыли? Моя национальность…
Она намеревалась сказать прямо: «Я же еврейка!» — но в последнее мгновение язык не повернулся произнести это не произносимое в приличном обществе слово.
Старички, однако, смотрели на нее по-прежнему благожелательно. Ее покровитель встал и дружески приобнял ее за плечи:
— Это ничего. Вон Михал Семеныч у нас тоже… по пятому пункту. Так сказать, на пятой точке.
Шутка показалась ей бессмысленной, но старички добродушно засмеялись, и Михал Семеныч вместе с ними.
— В нашей партии на… это… не смотрят.
— Да-да, я знаю, — пробормотала она, осторожно высвобождаясь из дружеского объятия, спустившегося тем временем значительно ниже.
— Вот и отлично. Начинайте готовиться. Почитайте историю партии, ну и вообще…
Ни профоргом она не стала, ни в партию не вступила — вовремя сбежала в Израиль. И благожелательность доброго старичка подлогом использовала в своих корыстных целях. Он написал ей замечательную характеристику для «вступления» и выдал ее ей на руки — хотел, чтобы она оценила его расположение. Он красиво, с выкрутасами, расписался, щедро оставив между текстом и подписью порядочное пустое место. Выйдя из его кабинета, она дождалась, пока секретарша вышла в туалет, пишущая машинка была свободна. Она вставила характеристику в каретку и быстро впечатала на пустом месте: «Дана для предъявления в ОВИР в связи с просьбой о выезде в Израиль на пмж». Никогда бы с места работы не дали ей такой бумаги, просто выгнали бы сразу. И старичок не дал бы, если бы знал, для чего. А тут изящная, грамотная бумага, без которой и просьбу подать никак нельзя, досталась ей совершенно безболезненно.
Но даже если бы не сбежала, поцарствовать ей пришлось бы не слишком долго — уже надвигались на ту страну известные перемены. Однако и тут представлялась некая возможность, иного порядка — что называется, материального. Когда растаскивали ее предприятие, главным начальникам, при минимальных с их стороны усилиях, обламывались жирные куски. Подсуетилась бы как надо — глядишь, и ей обломилось бы. Может, была бы теперь богатой женщиной…
Эта возможность упущена была давно и безвозвратно и сожаления по себе не оставила.
Впрочем, возможности стать богатой всегда вызывали у нее здоровый интерес. Как почти всякий нормальный человек, она любила деньги и хотела бы их иметь. У нее их практически никогда не бывало — не говоря уж о нищей молодости, когда не было совсем, даже и потом, при сносной зарплате, приходилось стрелять пятерки и десятки у знакомых. Снимать комнату и там было недешево, а уж потом, в Израиле, тем более. Да, хотелось бы иметь много денег, но тут с ней творилась какая-то непонятная штука. Когда, изредка и случайно, у нее на счету собиралась сумма, достаточная, чтоб прожить безбедно месяца два-три, возникало удовлетворенное ощущение, что денег у нее полно и можно о них не заботиться.
И при всем своем интересе к деньгам, она пропускала возможности одну за другой. Каждый раз, когда возникала возможность стать женщиной с деньгами, она вдруг соображала, что хочет их недостаточно сильно для того, чтобы сделать то, что для этого требуется. Слабину давала! Чтобы стать богатым, следует начисто исключить все побочные соображения.
Богатый аргентинский немец, явившийся в Израиль «искупать историческую вину отцов», звал ее с собой в Аргентину. «Хочу сделать счастливым хоть одного еврея», — говорил он, имея в виду данную еврейку. Быть счастливой с немцем?! Даже не смешно. «Все-таки жестоковыйные вы, евреи», — сказал он ей с плохо скрытой злобой.
Вскоре по ее приезде в Израиль заботливая родственница присватала ей вдовца, владельца ювелирной лавки. Лавочник был не толстый, не слишком противный, и она пошла с ним ужинать в хороший ресторан (приличным ужином в тот период ее жизни пренебрегать не приходилось). Там он изложил ей свои соображения по поводу супружеской жизни. Работать, сказал он, моей будущей жене не придется. Даже готовить и убирать не придется — для этого есть прислуга. Только воспитывать двоих его маленьких сыновей — ну, и, сказал он с широкой ухмылкой, и тех, которые у нас народятся. Еще как минимум двоих-троих. Могу себе позволить! Лучше девочек, сказал он, не хочу солдат плодить.
Я принес тебе маленький подарок, сказал он и положил на стол дешевые бусы из культивированного жемчуга. Это только для первого знакомства, пояснил он, если сойдемся, у меня есть вещички куда получше. Я не ношу украшений, сказала она.
Подвертывались и еще разные возможности — наследства, ради которых надо было облизывать отдаленных родственников, денежные спекуляции, предложенные приятелем, который тогда казался авантюристом, а стал миллионером… Все это проехало мимо нее, и деньги у нее бывали только такие, какие она сама заработала, то есть мало.
Ну и что теперь? Как реализовать хоть какую-то из этих упущенных возможностей? Вызывать всех этих людей? Да упаси боже! Разве что приятеля с биржевыми спекуляциями — она бы теперь не прочь поучаствовать в его операциях, но денег у нее по-прежнему мало, значит, и предложить ему нечего.
Какой бесконечно длинный день.
Давно уж должно бы стемнеть, а солнце все стоит в зените. Шар все плывет и плывет и никуда не приплывает. А где же Италия, где Греция или хотя бы греческие острова? На худой конец, Кипр?
Ах да. Она ведь дала команду «в открытое море», да так и не меняла ее. Значит, так и будет летать над пустым морем, подернутым стеклянной мертвой зыбью, пока не придумает что-нибудь другое.
А ей надо? Что-нибудь другое? Ну, прилетит она, скажем, в Грецию. Приземлится. И что? Примется осматривать античные древности? Пойдет в приморскую харчевню есть их вкусную жирную пищу и пить узо? Для этого ей дали воздушный шар? Туда и на самолете запросто можно слетать. А на шаре… на шаре можно слетать туда, куда иначе никак…
При мысли о харчевне потекли слюнки. Она вытащила из холодильника два пирожка, сунула их в микроволновку. Затем торопливо, украдкой от самой себя, прибавила третий. Для очистки совести вынула также помидор и редиску. Откупорила бутылку минеральной воды. Вынесла все на открытый воздух, но есть не спешила, хотя очень хотелось. Она знала, что после еды захочется курить, еще сильней, чем сейчас хочется есть. Сигарета оставалась всего одна, последняя, а всякий закоренелый, глубокий курильщик знает, какое это ужасное ощущение. Надо было что-то придумать. Можно было, конечно, долететь до какой-нибудь суши, приземлиться и купить. Но кто знает, где ближайшая суша. То есть шар наверняка знает и доберется, но надо дать ему точное распоряжение, куда именно лететь. И сколько времени это займет! И — главное: у нее же нет с собой никакой валюты! Ни одного их общего евро, и даже долларов нет. Есть с полсотни шекелей, но кто их возьмет.
Выход один — вызвать кого-нибудь курящего и надеяться, что у него будет с собой.
