– Да ладно уж, по копейке. Как у Христа за пазухой всю жизнь каталась.
– Теперь пришло время другой пожить за пазухой, значит…
Воняло отмахивается:
– Да ну! У нее этого добра у самой знаешь сколько!
– А тогда чего?
– Политический момент требует. Разведемся – не обижу тебя. Тихо-мирно, по-быстрому. Заупрямишься – ты меня знаешь. Ты знаешь, сколько я народу похоронил.
Ужас сковывает Людмилу Алексеевну.
– И ты… Ты… Ты и меня можешь? И как ты мог такое даже произнести?
– Люся, ты меня знаешь.
– Она красивая? Молодая?
– Да.
Супругу прорвало, она навзрыд:
– Вот значит как вышло, Геннадий…
– Не дури. Не склеится – снова поженимся. Я ж тебя люблю.
Нет, не всегда унижен Виктор Чепель, как можно было подумать. Нынче к нему откуда-то пришла ирония.
«Она сказала, что я – загнанный в угол сексуальный зверек для личного пользования. Посмотрим, как ты попоешь, сучка, когда ты реально столкнешься с этим зверьком… зверищей… зверем…»
– Вернемся к первому мужу, Марина Сергеевна. Вы хорошо его знали? Вы замечали некоторые странности… Что Вы, вообще, в знаете о нем?
– А что я должна знать о нем? Я знаю, что у него голубые глаза… были в детстве, кажется… Перед смертью они стали чайного цвета.
– Чайного? Вы в романе наверно напишите, что он перед смертью пил много чая?
– Не замечала.
– Негусто… Что еще?
– Знаю, что у него очень маленький член…
Чепель усмехается:
– Этого недостаточно для следствия.
– Я не виновата, что его маленького члена недостаточно для следствия. Если б я знала, что этот штрих важен, я бы заставила его нарастить с помощью вакуумной помпы.
Она записывает этот удачный каламбур в блокнот, потом с интересом вскидывает глаза:
– У вас наверно достаточный?
Чепель закипает – как-то внезапно, в один момент (и куда делась ирония):
– Да! Достаточный!
– Вы уверены в этом? Вы не льстите себе?
– Какое это имеет отношение…
– Имеет. Я должна написать, что у Вас член был больше, чем у покойника, хотя покойник был прекрасным человеком, прекрасно играл в любительском театре.
– И что?
– И вы от этого получили в душе удовлетворение.
– Я – удовлетворение?
– Да. Все мужчины получают удовлетворение, когда видят несколько меньший член другого мужчины в бане.
– Кто Вам сказал?
– Фрейд.
– Я никогда не был в бане с другими мужчинами.
– А что Вам мешало? Тайный страх?
– Не знаю.
– Но вы могли там оказаться и получить удовлетворение. Это не трудно представить.
– Ну, хорошо! Я оказался там и получил удовлетворение. – Из Чепеля сарказм хлещет через край. – Как всякий латентный гомосексуалист. Кто это сказал?
– Фрейд, конечно.
Между тем вдруг наступил неожиданный просвет в этом дурацком абсурдном деле. Понятно, что ликованию не было предела!
Иван Макарович стоит навытяжку с телефонной трубкой в руке. Звонок из о-о-о-очень высоких инстанций.
Кузнецов вдохновенно, с замиранием отвечает:
– Есть! Так точно! Немедленно!
Кладет трубку, трижды ее поцеловав, на цыпочках выходит в коридор.
Толкает первую попавшуюся дверь. Это кабинет Жуликова.
Жуликов оформляет протоколы допросов. На стене – портрет Председателя Правительства.
Кузнецов аж приплясывает от счастья.
– В Генпрокуратуру дело забирают, так-то вот! – Крестится. – Отвели чуму! Понеслась изба по кочкам!
Снова крестится на портрет Председателя, но вдруг становится строг.
– Жмуриков, это что?
– С Президентом хочу быть, Иван Макарович, как всякий гражданин…
– Гражданин? С Президентом хочешь быть? Во-первых, это не Президент, а Председатель…
– Дык поху! Одна байда.
Кузнецов берет со стола папку – и ахнул этого негодяя Жуликова по голове!
– Во-вторых – а он с тобой хочет быть?
Жуликов потирает тупой шарабан:
– Да я ж просто…
– Думай, что говоришь! Чтобы ответил мне на вопрос: а Президент хочет с тобой быть? Завтра с утреца коротенько доложишь.
Жуликов вяло еськает и снимает портрет Председателя, вешает портрет Кузнецова.
Кузнецов одобрил:
– Правильно. Не дорос еще.
Уходит, бормоча:
– С Президентом он хочет быть… Я может тоже хочу. Но всегда подумаю: а он хочет? Он-то хочет со мной быть?
Возвращается в кабинет, мурлыча:
– В Генпрокуратуру… В Туратутуру – страшную дуру … Вон как в рифму пошло!
Светочка интересуется:
– Кундеева звать?
– Зови!
Кундеев подтягивается незамедлительно.
– Фу! Вот и не верь после этого всяким силам! – доверительно сообщает Иван Макарович. – Я ведь к колдуну ходил. Обещал он напустить кой-куда астралу всякого. Напустил, без дураков! Точно на тыщу рубликов напустил, отработал без обмана.
– Я тоже молился. Вернее, жена ходила свечку ставить. Значит, отправляем?
– Отправляй немедленно! А то еще передумают.
– Не передумают. Дело большой политической важности. Это их компетенция.
– Вот и я говорю. «Олигархи рвутся в Кремль»! А мы здесь при чем? Не к нам же рвутся они, логично? Как гора с плеч.
– Уже лет двадцать как рвутся, Иван Макарыч. Все прорваться не могут…
– Правильно, пусть сами разбираются. Не хватало нам еще тут политики. – Он смеется как ребенок: переливчато, высоким голосом. – А еще и порнография, епт! Это ведь какая смесь получается?
– Вот именно, смесь получается по самое не балуй!
– Фу, аж сердце защемило… Ну-ка, налей мне лекарство.
Кундеев наливает стопарь, Кузнецов пьет, дико вращает глазами.
– Это ты правильно рецепт подобрал, наш рецепт.
– Да уж стараемся…
– Видишь, Кундеев, как трудно выйти на пенсию с почетом. Так и норовят подставить, причем, все! – Бухнул кулаком по столу. – Все как один! Человек человеку – волк, а не товарищ.
– Ясный пень.
– Вот откуда она свалилась на мою голову, эта Трегубова? За что?
– Ну теперь отвязалась. Секс, понимаешь… Чума это, а не секс!
– Да у нас тут круглые сутки секс, если разобраться! Да еще она лезет со своей ЖПО. Иди. – Окликает на пороге. – Немедленно загрузи Чепеля делом! И кроссвордик мне с утреца не забудь подкинуть – умный, заковыристый…
Он шевелит пальцами в воздухе:
– Чтоб мозги размять как следует.
– «Тещин язык»?
– Нет, давай «У самовара».
Мурлычет, игриво шевеля пальцами в воздухе:
– У самовара я и моя Маша… Ну, пронесло так пронесло!
Потом грозит кулаком невидимому врагу, вертит фигой:
– На! На, козел! Лажанул!
Как известно, нет ничего слаще голосов влюбленных в ночной тиши, это всякий поэт знает. Как дрожат их сердца, как вздымаются перси, горят огнем ланиты…
– Давай тогда попробуем так… Значит, я – мороженое, ты купила и начал лизать. Нет, я – банан. Ты купила, почистила и взяла в рот…
– Если бы ты был незнакомый мужчина, тогда еще может быть. Но ты – мой любимый.
– А вот Зизи… – в который раз устало повторяет Чепель.
– Вот и иди к ней – вытворяй с ней все такое! У нее на лбу написано, что она шлюха! А я нет! Я – невеста, у нас должно быть все красиво!
– Она не такая! Она честная и хорошая!
Чепель обиженно одевается, спускается во двор. Бредет на знакомую детскую площадку, садится на качели.
Как всегда тут трутся какие-то малолетки. Включена музыка, льется читка.
Я родился в трущобах
И ел грязные щи,
Я унижен был всеми без мазы,
Об меня вытирали гнойные прыщи
Отморозки, лошары и гоблины.
Малолетки подхватывают:
И с дивчонками у меня
не катили понты.
Они любили других
И любили бабло
Во!
Во!
Во!
Солист жжет дальше:
Но но днях я тачку купил
И стал сильным мира сего.
И все дивчонки у ног моих стали
Извивацца,
Но когда я увидел
Вичкины буффира
Без базара я понял…
Хор:
…эта телка моя.
Тока мне суждено с ней навеки
Сасаца.
– Эй, детки, вы чего? Какие еще буфера?
– Ну, буфера… Ну, шары такие у Вички… Классные, короче!
– А ну брысь по домам!
Малолетки нехотя уходят, бурча:
– Запарил…
Уже второй час Вика одна.
В трубке мамин голос.
– Так он у нее? У красавицы этой заморской?
– Мама, ну он не может, чтобы не сунуть женщине черт знает куда… Черт знает куда!
– И чего он там нашел? Ты в душу загляни, а не туда, правильно?
– Правильно. Оттуда выходит какашка.
– Вот именно, больше ничего не выходит! Тьфу, все они козлы доча! Знаю – жизнь прожила. Ну ладно, пусть дурь-то выплеснет раз так…
Вика молчит.
Мама охает:
– Ой, развратный, ой, развратный до чего… Хоть и выгодный жених, а развратный… Или отправить его в Бронницы к себе, как думаешь? На черта сдался нам муж такой, как думаешь?
Макс удивленно встречает Чепеля в своей холостяцкой квартире на Бауманской. С чего это Чепель приперся с букетом цветов?
– Это ей? Слушай, ну тебя глючит.
