«Да. В труп».
– Ну, скажи – и я спасу тебя! Только скажи это «я страдаю аутизмом, я серьезно больна – помогите мне!» И я спасу тебя!
Марина произносит с сильной иронией:
– Мама, спаси меня, дорогая!
Положила яйцо обратно, прибросила рукавичку.
– Ни мужика, ни увлечений, ни интереса, ни внука…
Глаза Валентины Михайловны увлажняются: внуки – больное место.
– Ты думаешь о нашем реноме? Папа высоко взлетел, но ты его можешь очень низко опустить, Марина! Ты его можешь очень низко нагнуть!
– Папа, у тебя есть реноме?
Сергей Юрьевич подмигивает:
– Нету. Зачем мне реноме?
– Опять двадцать пять! Это дом сумасшедших! Ноги здесь моей больше не будет! Два идиота! Два идиота и больше ничего!
Идет к выходу. Возвращается за забытой сумочкой, принюхивается, швыряет на пол.
– Сюда написала кошка! Когда я возвращаюсь домой после вас, из мой сумочки несет мочой!
Вера обычно не очень вежлива:
– Не писала Груша!
– А я говорю написала! Ваша кошка мстит мне! Ваша кошка – мерзавка! Она как торпеда устремляется к моей сумке!
– Не писала Груша!
Валентина Михайловна стучит ногами:
– Писала! Писала!
Вера обреченно сдается:
– Ну хорошо, написала…
Валентина Михайловна подбирает сумочку:
– Так бы и сказала сразу!
В дверях оборачивается.
– Так бы и сказала сразу, нахалка!
Вера злорадно кричит вслед:
– Написала! Написала!
– Ну, конечно! Что еще может произойти в этом идиотском доме? Ничего!
Ну, почему же ничего? Спустя минуту, например, отец и Марина кружат в вальсе, музицируя себе:
– Тра-та-та-та…
И она так легко, так свободно кружит отца, будто он ничего не весит.
– Тра-та-та-та… Ну какое у меня реноме? Я практически пенсионер, то есть вольная птица. Нафига мне реноме?
– Ну и я вольная птица… Тра-та-та… Полетим вместе?
– Ты полетай, а я на земле твои пожитки покараулю, хорошо?
– Хорошо, папа! Спасибо тебе, милый мой, добрый папа…
– Только будь осторожна, доча… Опасно это. Береги себя. Тра-та-та-та…
После вальса – горячий крепкий кофе (как она любит эти минуты с отцом), черные анекдоты с матерком, над которыми они ржут как последние свинтусы. Потом отец уезжает…
В 11. 00 массаж…
Трегубова обнажена, лежит на спине. Ей разминают икры и ступни. В руках Трегубовой толстый модный журнал с фотосессией из ее театра (она – в роли Клеопатры). На Клеопатре – знакомый инкрустированный топик. Трегубова надписывает массажистке.
– Мы с девчонками просто обалдели, Марина Сергеевна! Вы намного харизматичнее, чем Моника Белуччи. Это все говорят!
Юля бережно берет протянутый журнал, вздыхает:
– Эх, если бы еще знать откуда она берется…
– Кто? – не поняла Трегубова.
– Эта самая харизма…
– Харизма… Юля, у вас есть безвестный юноша? – спрашивает Марина рассеянно.
– Безвестный? Боюсь, что все мне они хорошо известны, эти долбанные юноши… Далеко не с лучшей стороны.
– Ну, почему же вы их изучаете? Если не изучать – не будет никакой стороны: ни лучшей, ни худшей.
– Да они просто в печенки лезут со своими проблемами… В мозг…
Звонит мобильный.
– Вот, пожалуйста, легок на помине… Хотите сами послушать?
Трегубова с любопытством берет трубку.
Срывающийся голос:
– Юля… Я еще раз говорю… Подумай сама и не говори мне, что говорит твоя мама… Я – твой молодой человек, понимаешь? А бывший уже – никто! Никто, запомни, Юля!
Юля, подмигнув Трегубовой, отвечает:
– Почему он никто?
Голос срывается в истерику:
– Он – никто! Он уже не твой молодой человек! Ты ему делала ЭТО вчера? Скажи, Юля, делала!
Юля мурлычет:
– Да, делала. Это было так вкусно… няка-няка…
Теперь это уже не голос, а просто верещащий дурдом:
– Юля, пойми – я твой молодой человек, а бывший уже никто… Пойми ты это своей головой – он не твой молодой человек! Он уже быв-ший!
Трегубова отстраняет трубку.
– А что ты делала – «это»?
– Бывшему? Я ему…
Она шепотом что-то говорит на ухо Трегубовой.
Девушки смотрят друг на друга удивленно, потом их начинает разбирать дикий ржач – до слез. Смеются долго. Трубка в это время верещит не переставая:
– Юля… Это я твой молодой человек, Макс Петренко, а не он! Не Закатаев! Запомни, Юля… Про Закатаева ты должна забыть!
Юля отключает телефон.
– Дурачок…
– Ну, насмешила… Господи, прости мя… Как это называется… послать сигнал SOS… Принять сигнал SOS… Ладно, вернемся к нашим баранам. Ну, которые юноши, так сказать…
Юля продолжает обрабатывать ее икры довольно крепкими почти что пацанскими руками, а Марина звонит.
Она звонит куда надо в поисках безвестного юноши, который до сих пор не у ног Клеопатры, – она звонит в начальственный кабинет Генпрокуратуры.
За столом – некто Василий Павлович в форме, холеный мужчина под 50. Он почтительно привстал, голос его – патока, халва:
– Здравствуйте, здравствуйте, Марина Сергеевна…
Через минуту с Чепелем все решено.
– Я хочу, чтобы он посетил мой домашний театр, почему его никто не надоумит?
– Будем работать, Марина Сергеевна…
– Он должен обязательно порепетировать роль у меня в «Египетских ночах».
– Хорошо, Чепелю мы обязательно подскажем. Немедленно. Будьте спокойны.
Марина подтягивает ноутбук, роман открыт на 114-ой странице. Марина записывает: «И тогда следователь Чепчиков решил, что он обязательно должен изучить круг подозреваемых на месте. Вскоре предоставился случай. Елена Троекурова пригласила его посетить домашний театр».
В летнем театре, в зале, как всегда много фотографов и прочей журналистской братии, допущенной к съемкам репетиции. Заметно выделяется Ава Хитли с оператором. Перед Клеопатрой двое – Воин и Философ.
Чтец (он же Воняло) гундобасит:
Последний имени векам
Не передал. Его ланиты
Пух первый нежно отенял;
Восторг в очах его сиял;
Страстей неопытная сила
Кипела в сердце молодом…
И грустный взор остановила
Царица гордая на нем.
Трегубова хлопнула в ладоши.
– Господа! Сегодня роль безвестного юноши выпала одному молодому человеку, которого мы все будем пока называть «наш таинственный друг», хорошо?
– Да! Да! – раздаются возгласы «пирующей толпы», затем почтительные аплодисменты. – Хотим его видеть!
– Итак, покажитесь, наш таинственный друг!
Понятно, что это Чепель. Он выходит в одеянии античного юноши и присоединяется к двоим. Клеопатра встает с ложа и подходит к мужчинам. Оглядывает лицо каждого, без особого почтения поднимая пальцем за подбородок. Останавливает долгий насмешливый взгляд на Чепеле, негромко спрашивает:
– Согласен ли ты приступить к торгу, безвестный юноша?
Чепель отвечает еще тише:
– Что я должен ответить Вам?
– Не знаю. Все что придет в голову. Это ни имеет никакого значения.
«Он хорошо смотрится в роли безвестного юноши, я об этом сразу подумала…»
Минут сорок, если не больше, Чепель топтался в этой глупой роли на репетиции. Наконец Марина насмешливо и негромко произнесла над его ухом:
– Вы свободны… Мне кажется для первого раза Вы неплохо узнали кое-что из жизни подозреваемой…
– Свидетельницы. Это разные вещи.
– А когда я буду подозреваемой? Вы не хотите пописать? Туалет направо – и вниз.
Чепель в туалете наткнулся на оператора Авы Хитли и узнал его.
Негромко поздоровался:
– Слав, сколько зим. А куда делся реальный оператор этой американки?
– Мы сымитировали ему серьезную травму ноги, он в больнице.
– Значит, теперь ты оператор?
– Второе образование пригодилось.
– Получается, ваши ребята реально ведут это дело? А я здесь что делаю?
– Чепель, работай. Делай то, что тебе говорит твое начальство.
– Но вы ведь ведете уже? Зачем нам-то дублировать?
– Так надо. Должен же кто-то проверять третьи-четвертые версии, так?
– Какие тут нахрен версии, детский сад! Они все тупиковые, неужели не видно? Или ты сам чего-то не понимаешь?
– Я-то все понимаю, Виктор. Но как та собака – сказать не могу. И тебе советую в этот вопрос не особо углубляться. Короче, работай – и не задавай лишних вопросов, без тебя разберутся. И без меня.
В доме Вонялы нынче неспокойно. Судя по красному, обескураженному лицу его супруги Людмилы Алексеевны, здесь идет серьезный разговор.
Людмила Алексеевна наконец выпроваживает внука:
– Ну-ка, Кирюша, иди, потыкай в приставочку…
Воняло настойчиво повторяет:
– Да, Люся – развестись. Дело того требует.
Людмила Алексеевна опускается на стул.
– Какое дело, Анатолий?
– Ну, такое… – темнит Воняло. – А потом снова сойдемся.
Супруга потерянно разводит руками:
– Вот это все долгие годы наживали… По копейке наскребали…
– Да ладно уж, по копейке. Как у Христа за пазухой всю жизнь каталась.
– Теперь пришло время другой пожить за пазухой, значит…
