— Авторская работа. Сколько за это можно просить в долларах? — спрашивает она.
— Извините, ничего в этом не понимаю.
… Автобус сворачивает с автобана. Въезжаем в Нюрнберг. Мигают рекламы магазинов и ресторанов. Но прохожих почти не видно. Город уже спит.
Знаешь, мой невидимый собеседник, с тех пор, как Вахтанг сказал, что нас будут разбирать по домам местные верующие, я почему‑то волнуюсь. Может быть, подобное чувство испытывали африканские рабы, когда их покупали плантаторы в Штатах. Конечно, сравнение глупое. Безусловно. Но есть в этой затее какая‑то несвобода, унижение, что ли…
Автобус въезжает на небольшую, ярко освещённую огнём красноватых лампионов площадь. В центре её у скопления нескольких десятков автомашин стоят люди. Заметили нас. Призывно машут.
«Икарус» подчаливает к бровке тротуара.
Я перекидываю через плечо ремень сумки и вслед за всеми схожу на немецкую землю.
Не поспал всего одну ночь, и вот весь день насмарку. Красивейший день. Утром обратил, наконец, очередные двадцать долларов в марки на обменном пункте нюрнбергского железнодорожного вокзала. Пошел наугад подземным переходом — целым торжищем под землёй, поднялся на свет Божий к мосту через ров и, пройдя под аркой средневековых ворот, оказался здесь — в старом городе Нюрнберге, славном городе Нюрнберге, где сплошь пешеходные зоны. Разноцветные толпы туристов вольно гуляют посреди улиц мимо нарядных магазинов и кафе. Откуда‑то всё время звучит музыка.
Я прошёл этот старый Нюрнберг из конца в конец, проголодавшись, купил длинный сэндвич с креветками и прочими дарами моря в рыбной лавке под открытым небом. А потом мыл пахнущие морем руки под струями фонтана и там же обмывал тяжёлую кисть жёлтого итальянского винограда. «Земной рай», — как сказала Надежда нашему водителю Вахтангу.
Знаешь, когда‑то в юности бессонная ночь не отбрасывала своей тени на день. Теперь же чувствую себя разбитым. Весь этот рай воспринимаю, борясь с дремотой.
Верхние этажи чудесных старинных зданий освещены ласковым закатным солнцем. А здесь, внизу, уже сумрачно. На столиках уличного кафе затеплились фонарики–свечи.
Сажусь за первый же столик. Кладу на белую скатерть пакетик с покупками. Заказываю подскочившему кельнеру кофе. До семи вечера — времени, когда за мной на площадь, где вчера остановился наш «икарус», приедет Фриц, остаётся полчаса.
Все моё военное детство прошло в ненависти к «фрицам». Так тогда называли всех фашистов, всех оккупантов — «фрицы»!
Этот человек усадил меня вместе с пузатым сатиром и Ниной Алексеевной в «мерседес», отвёз по ночным улицам сначала в пригород, где сомнительная парочка была высажена у обвитого плющом двухэтажного дома. У входа гостей из России уже ждал местный христианин. К моему изумлению он оказался толстым, добродушным китайцем в смокинге, хозяином ресторана, только что вернувшимся с работы.
А мы, оставшись вдвоём, поехали дальше узкими просёлочными дорогами то среди холмов, то среди лесной чащобы. Фриц внешне похож на Георгия: очки, седеющая бородка, неразговорчив. Мой, всплывающий из глубин памяти школьный немецкий, да убогий запас английских слов все же позволили выяснить, что Фриц инженер, химик, что ему тридцать восемь лет. Что дома нас ждут с ужином его жена и ребёнок.
Упоминание об ужине несколько ободрило меня.
И все же мне было не по себе. От одного его имени. Его неразговорчивости. Да и лес вокруг стоял мрачный, ночной.
Сейчас, сидя за столиком этого уличного кафе, я думаю о том, что, если бы знал, с чем судьба намерена столкнуть меня, я бы постарался любым способом избежать этого.
С другой стороны, что я мог сделать? Я уже не знал, где нахожусь, где город, где наш «икарус». Как пленник сидел в «мерседесе» рядом с Фрицем. Как под конвоем вышел из машины у входа в трёхэтажную белую виллу, освещённую мягким светом луны.
Потом это, скажем прямо, трусливое настроение подрассеялось. Тем более, жена Фрица Патрисия, оказавшаяся француженкой из Страсбурга и мальчик лет семи Жак ждали нас за уже накрытым в гостиной столом.
Когда я увидел этот стол, празднично уставленный тарелками с паштетами, копчёностями, салатами, сырами, бутылками вина, и осознал, что все это приготовлено ради меня — доселе неизвестного им человека из России, я был, сам понимаешь, тронут.
Обычно, если приходится молиться на людях, я молюсь про себя. Боюсь актёрства, показухи, фальши. А тут я, полный благодарности, стоя у стола, стал читать «Отче наш». Знаешь, будто не я, а что‑то самое светлое во мне само изливалось в молитве…
Хозяева сидели притихшие. Даже мальчик Жак.
Когда я садился за стол, единственное, что меня снова насторожило — быстрый взгляд Фрица из‑под очков. Это был странный взгляд, словно выпадающий из всей благостной атмосферы встречи.
…То, что у меня есть передышка, то, что сейчас я сижу в этом кафе, вспоминаю и пересказываю тебе случившееся вчера, почему‑то кажется очень важным. Боюсь что‑нибудь упустить. Но, видимо, спокойно сосредоточиться мне в этом незнакомом городе не дано. Из праздной разноязычной толпы, плывущей мимо столиков, отделяются две фигуры, направляются ко мне. Это Георгий в несколько неожиданном сочетаний с пузатеньким сатиром.
— Вы не видели Ольгу? — спрашивает Георгий.
— Нет.
Он растерянно стоит у столика. Сатир бесцеремонно подсаживается.
— Собственно говоря, видел, — спохватываюсь я. — Утром. Когда нас всех свезли к протестантской кирхе. Во время службы она была там, внутри. Да и вы все там были.
— Да–да… — рассеянно кивает Георгий. Он процеживает взглядом идущих мимо. — Потом в супермаркете мы встретили Мишу, Лену и Катю. Лена подозвала Ольгу. С тех пор я их не видел.
— Говорю — найдётся! — прерывает его пузатенький. — По крайней мере не одна. — Он почему‑то глаз не сводит с моего лежащего на столе пакетика. — А вы у кого поселились? Как вас приняли?
— Замечательно. Георгий потерял Олю, а вы Нину Алексеевну?
— Она в магазине. Сейчас подойдёт. Меня, между прочим, зовут Вадим. Давно пора познакомиться. А вы что купили?
— Кнопки.
— Кнопки?!
— Да, кнопки, записную книжку, блокнот, зажигалку. Если вам так интересно.
— Можно посмотреть? — Он бесцеремонно залезает в пакет, вертит перед глазами прозрачные коробочки, где лежат кнопки с белыми и золотистыми шляпками, щёлкает зажигалкой. — Красивые вещицы! Где купили?
— Поблизости. В магазине «Вулворт».
— Так это же самый дорогой магазин! Кто вы по гороскопу? Телец? Тогда все ясно. Признаюсь, я уже вычислил вас, подставил цифровые значения букв, составляющих ваше имя и фамилию. Вы — типичный донор. Есть люди вампиры и люди доноры.
Георгий медленно уходит от нас, смешивается с толпой. Зато к нам поспешает Нина Алексеевна. Обе её руки заняты красивыми пакетами с покупками.
— Ой, устала. — Она присаживается к столику, приказывает Вадиму: Закажи кофе, пирожное и рюмку коньяка. Как вас приняли? Наш китаец — на вид такой душка, вечером ничего не предложил, а утром только булочки с джемом и кофе. Если б вы знали, как тут все дорого! А это кафе дорогое?
Вадим подзывает кельнера. Пользуясь случаем, расплачиваюсь. Нужно уходить. До встречи с Фрицем остаётся около часа, а я не пришёл ни к какому решению.
— Вы мне интересны, — торопливо говорит Вадим, видя, что я собираюсь подняться. — Неужели все это правда, то, о чём вы пишете? Какая- то мистика. Ведь, честно говоря, нумерология, астрология — мой способ знакомства… А можете вы прямо сейчас сказать, чем я болен? Продиагностировать? Продемонстрировать нам с Ниной Алексеевной какое‑нибудь чудо?
Поднимаюсь. Забираю свой пакет, спрашиваю:
— У вас техническое образование? Вы инженер?
— Я программист, компьютерщик.
— Вадим, как большинству негуманитариев, вам особенно трудно переключиться на другой уровень сознания. Целиком погружены в материальный, вещный мир. Это ваша беда. А вот в том, что у вас гипертония, и, простите, обострение геморроя, в этом виноват ваш образ жизни, в конечном итоге — образ мыслей. Что касается чудес — я не факир. Извините.
Ухожу по направлению к выходу из старого города. Стало прохладно. Чуть не сшибает с ног группа подростков на роликовых досках. И в этот же момент слуха моет касается знакомая мелодия.
Это «Времена года» Антонио Вивальди. На углу двух непроезжих улиц под фонарём молодая женщина в синем плаще и вязаной шапочке играет на скрипке. У ног её раскрытый футляр с набросанной прохожими мелочью и большой магнитофон.
Прохожу мимо. Опускаюсь на ближайшую скамейку. Я не в силах уйти от этой музыки.
Магнитофон воспроизводит оркестровую запись. Одинокая скрипачка искусно вплетает соло своего инструмента в мощное звучание оркестра.
