Нет. Было один раз страстное желание уйти из жизни, избавиться от муки неразделённой любви, ревности. Точно помню, шёл мне тогда семнадцатый год. И потом, через несколько лет, когда услышал, как бывший мамин однокурсник — тюремный доктор из Омска шёпотом рассказывал родителям о том, что вся Сибирь покрыта сетью концлагерей, где от рабского труда вымирают миллионы мужчин и женщин.
Пистолет тяжёленький, скользкий. Наверняка музейный. А что если все‑таки оставить его себе? Как память о Фрице. Трофей. Спрятать где‑нибудь тут, в автобусе. Хоть под сиденьем. В конце концов ни людей, ни салон никто ни разу не обыскивал, не шмонал. Нет, опасно.
Да, впутался я в историю.
Избавиться от пистолета! На первой же стоянке, первой же заправке.
Проход по салону уже настолько загромождён пакетами и сумками, что я с трудом перешагиваю через них, пробираюсь вперёд.
Акын О'кеич примостился к отцу Василию с Игорем. У Игоря в руках калькулятор. Что‑то обсуждают.
Спрашиваю у сидящего за рулём Коли:
— Будет остановка до границы?
— Обязательно. Заправимся немецким горючим и — во Францию. Глянь, за этими холмами слева Швейцария. Садись, покури.
Только собираюсь опуститься в откидное кресло, сзади голос Игоря:
— Не курите в автобусе!
И тут же со своего места визгливо вступает Надя:
— Взял себе моду! Курить могут только шофёра.
Что ж, они правы. Но я знаю, чем на самом деле вызван этот запрет: там, в Нюрнберге, я не исполнил просьбу Игоря, не задержал выходящих из кирхи, и все увидели загружаемые в «икарус» ящики с шоколадом… Не сомневаюсь, что наши бизнесмены решили «реализовать» их на стороне.
Убираюсь восвояси. А навстречу, придерживаясь за спинки кресел, пробирается Тонечка.
— Можно к вам на посиделки?
В руках у неё, кроме неизменного молитвенника, пачка печенья.
— Принесли своё угощение? Погодите. — Я вытаскиваю из‑под сиденья пакет, который дала мне Патрисия. — Давайте посмотрим, что подарили немецкие друзья.
…Батон свежего хлеба. Большая литровая бутылка белого вина. Блок сигарет «Мальборо». Два сорта сыра. Тюбик паштета. Апельсины.
— Гуляем, Тонечка! Чужие люди, первый раз меня видели. Будем пить вино?
— Попробую глоточек. Мне кажется, если вы не против, нужно всем дать попробовать. Как вы думаете, на всех хватит?
— Прекрасная мысль!
С бутылкой в руке пробираюсь к отцу Василию.
— Батюшка, подарили вино. Давайте пустим по автобусу, всех угостим? Тут пробка, а у меня штопора нет.
Игорь берет из моих рук бутылку, осматривает её. Сильным ударом по дну вышибает длинную пробку.
Отец Василий поднимается с места, объявляет:
— По случаю приближения к Франции, прошу приготовить чашки, кружки, у кого что есть. Бог послал нам вино. На этикетке написано — «коллекционное»!
— Ура! — по–пионерски отзывается автобус.
…Мне жалко, что ты не со мной, мой невидимый собеседник, что ты не можешь попробовать этого чуть горьковатого вина, заедая его бутербродом с чудесным сыром.
— Уже захмелела, — говорит Тонечка в то время, как я чищу ей апельсин. — Как вы думаете, тем, кто в задних рядах, достанется?
— Надеюсь.
— А знаете, я ведь пришла поделиться своей тревогой. — Она тянется к моему уху. — Боюсь за Олю. Уже второй день проводит там, у нас, с Мишей и девочками. Поссорилась с мужем, что ли? Нехорошо.
Ольги, оказывается, действительно нет на месте. Георгий сидит один с пластмассовой чашкой в руке. Смакует вино.
— Не тревожьтесь. Сами говорили — «чудесная молодёжь». А он привык к её фокусам.
— Что‑то уж больно серьёзно они взялись за Олю. Храни её Господь!
— Петь что ли заставляют?
Тонечка кивком головы указывает на Георгия. Видимо, он начал прислушиваться к нашему разговору. Меняем тему.
— Вот уж где поют — там, куда мы едем! Небо сходит на землю. Увидите»!
— Так вы уже там были?
— Второй раз сподобилась. Оказал Господь милость.
— Что там, в этом экуменическом центре? Расскажите.
— Невозможно описать. Тысячи людей со всего мира. Молодежь, собираются во имя Христа. Белые, чёрные, латиноамериканцы, японцы. Такого общения, таких молитвенный песнопений в других местах не бывает. Увидите, приобщитесь. И вас Бог сподобит. Какие ни есть душевные раны — все закроются. А какие там монахи! Один брат Пьер чего стоит! До чего добрый, ласковый — ангел Божий! Знает шестнадцать языков.
— И русский?
— Конечно. Увидите — будет встречать, скажет: «Доехали! Слава Тебе Господи! Здравствуй, Россия!». Не человек, а сама любовь. Как я рада за вас, что и вы приобщитесь!
— Может, я недостоин, Тонечка?
— Никто из нас недостоин. Сами видите — все мы грешники, каждый по–своему. Не по достоинству нашему, а по милости Божьей дано всем это паломничество. Давайте вместе помолимся, поблагодарим?
Она открывает молитвенник.
— Акафист Сладчайшему Господу нашему Иисусу Христу. «Возбранный Воеводо и Господи, ада победителю, яко избавлься от вечныя смерти…»
Глаза Тонечки прикрываются. Не понимаю, зачем ей молитвенник. Она знает текст наизусть. Тонечка неразборчиво бубнит, словно впадает в транс, и снова становится похожа на птичку, заворожённую своим пением.
— Господа! Последняя остановка перед границей! — объявляет Надя. — После того, как заправимся, уберите пакеты и сумки, чтоб проход был свободен. Ясно?
Тонечка закрывает молитвенник. Я собираю в пакет остатки нашей трапезы, шкурки от апельсин.
А что, если запихнуть сюда пистолет и выбросить все это в мусорный контейнер?
Выхожу из автобуса последним, и он отъезжает к заправочным колонкам.
Вот они, контейнеры на колёсах — высятся у края тротуара невдалеке от нарядного магазинчика, куда устремилась наша публика.
Подхожу к первому же контейнеру, оглядываюсь по сторонам.
Полицейских не видно. Как будто никто не обращает на меня внимания. Две старушки с высоким господином проходят мимо. Человек в ковбойке и запятнанном комбинезоне тщательно метёт невдалеке и без того чистый асфальт.
Быстро вынимаю из кармана пистолет, запихиваю в пакет, размахиваюсь и перебрасываю через борт контейнера.
Все! Избавился. Испытываю ни с чем не сравнимое облегчение. Закуриваю. Только отхожу от контейнера, навстречу Светлана с матерью.
— Вы уже были в шопе? Что там есть интересного? — спрашивает Зинаида Николаевна.
— Не знаю. Не был.
Они торопливо идут к магазину. А я вспоминаю, что и денег‑то немецких у меня не осталось — ни марки, ни пфеннинга. Все едино, есть там что‑нибудь интересное, или нет.
— Вы русские? Из России? — подходит ко мне человек с метлой.
— Да. Из России.
— Откуда?
— Из Москвы.
— Давно?
— Кажется, пятый день… А вы кто?
— Я из Подольска, — угрюмо говорит он. — Здесь уже два года… Сволочи немцы. Хорошую работу дают только родственникам, немцам.
— Понятно. Как же вы тут живёте?
— Как видите. Подметаю. Опоражниваю урны, мою контейнеры. Снимаю койку в городке, в десяти километрах отсюда. Пришлось купить велосипед. Езжу сюда работать. Экономлю на всём. Пересылаю своим в Подольск по сто марок в месяц. Семья у меня там — родители, жена с дочкой.
— И зимой на велосипеде?
— Снега здесь не бывает. Ну, ладно. Счастливо вам.
Уныло отходит со своей метлой. А я вдруг догадываюсь — этот человек несомненно роется в мусорных баках, выискивает в них полезные для себя вещи. Может, и комбинезон тоже там нашел…
Ты легко поймёшь, о чём я подумал: непременно найдёт пистолет. Не дай Бог застрелится. Или от отчаяния застрелит кого‑нибудь.
Как бы для того, чтоб выбросить окурок, снова подхожу к контейнеру, поднимаюсь на цыпочки. Вон он, мой пакет. Но чтоб достать его, приходится перегнуться через острый железный край.
— Что это вы тут делаете? — раздаётся за спиной голос отца Василия.
Оглядываюсь.
Игорь и отец Василий с большим интересом смотрят на меня.
— Как бы интеллигент, как бы писатель, — говорит Игорь. — Такие ничем не брезгуют.
К счастью, они не задерживаются, проходят дальше.
Вытряхиваю из пакета пистолет, снова засовываю в карман. А вот уже и автобус разворачивается от колонок, чтобы подъехать за пассажирами.
…Смеркается. Но свет в салоне ещё не горит. Рядом со мной на свободном сиденье гора сумок и пакетов, принадлежащих пузатенькому Вадиму, Нине Алексеевне, Зинаиде Николаевне со Светланой. По требованью Нади проход освобождён. Подъезжаем к французской границе.
А я с пистолетом в кармане.
Когда Фриц, заботясь обо мне, а может, сам желая избавиться от страшного соблазна, предложил мне эту штуку в подарок, он не подумал о том, что я должен буду пересекать много границ. Если сейчас что‑либо случится, пострадаю не только я. Будут серьёзные неприятности у Нади. У всех.
