Пока допил чай, тучи затянули небо и пошел дождь. Ехал и смотрел в окошко на дождь, а когда начался город, увидел на асфальте лужи; дождь здесь уже давно всем надоел. Я не забыл шляпочку и, когда поезд остановился, дернул в тамбуре проводницу за косичку, и ей понравилось.
Под дождем побежал по пустому городу. Так опустошен он никогда не бывал ни под каким дождем. Я не мог догадаться, пока не увидел на площади толпу перед трибуной — и здесь какой-то праздник, разве что не все пьяные, и не знаю: обрадоваться ли мне или опечалиться. Иду, не протолкнуться среди зонтиков, того и гляди — глаза выколют спицами.
На трибуну поднялся оратор. Выступать с речью под зонтиком не годится, засмеют; он, как и я, под дождем. Один лысый подскочил к оратору и зонтик над ним держит — сам мокнет, но счастлив. Я оглядываюсь: никому не интересно, о чем речь, и все же многие приятно взволнованы. Когда лысый сам начал читать с бумажки, какой-то подхалим выскочил из толпы, чтобы подержать над докладчиком зонт; сам мокнет, но и этот счастлив — еще потому, что довелось побывать на трибуне. Тут вижу Владика — машет мне рукой.
— Ты уже вернулся? — спросил, когда я пробрался к нему. — Как прошли похороны?
Не зная, что ответить, с восхищением подбираю слова:
— Замечательно, как нельзя лучше!..
— Почему без зонта?
— Не имею такой бабской привычки, — отвечаю.
— Не бабской, а дамской, — поправляет.
— Мы вышли в люди из другой категории, — напоминаю ему.
— Действительно, мужчине не подобает, — согласился Владик, — попробуй представить своего отца с зонтиком.
— Ну, отца еще можно, — сказал я, — но дедушку — никак не представляю.
— И я не представляю своего, — задумался Владик. — Ах, как верно ты заметил — жизнь пошла наперекосяк на наших отцах; и что нам делать, не знаю. Поехали на дачу.
— Ты купил новую машину? — разглядывая, я обошел ее со всех сторон.
— Купить тебе такую же?
— Нет, не надо, — отвечаю. — Я тебе сиденье не намочу? — еще спрашиваю, когда сажусь рядом. — А ты куда зонтик? В багажник?
— Да, в багажник, — отвечает. — А куда же еще?
И вот тут, как часто бывает, когда ни о чем не думаешь — ни о какой шляпочке, меня обрадовала догадка: возможно, что ближайших родственников у Удобоева не осталось, но любимая женщина должна же была у него быть, хоть какая, хоть когда-то… Я уже хотел спросить об этом Владика, но преуспевающие люди не внушают доверия; когда много приобретаешь — еще больше теряешь; с ними не о чем становится разговаривать, и я попросил Владика остановить машину.
Я долго звонил в квартиру к N., отчетливо представляя, что ему, как и мне, делать нечего, а в такую погоду только и поспать. Наконец он открыл, с всклокоченными волосами и помятым лицом, не удержался, чтобы не выразить недовольства, и, когда я показал шляпочку Удобоева, закричал:
— Выбрось ее!
— Куда?
— В мусорное ведро, на свалку, куда угодно! Давай выброшу сейчас с пятого этажа! — Я готов был отдать ему шляпочку, но что-то во мне дрогнуло, и он заметил — в нем тоже что-то дрогнуло, и N. пробормотал: — А ты знаешь, в этом что-то есть, что ты говоришь…
И когда я спросил, была ли у Удобоева любимая женщина, он достал старую записную книжку и вырвал из нее листочек.
Я побрел с этим листочком на окраину города, на улицу, где давно не был, узнавал деревянные домишки, и, когда отыскал нужный номер, от излишнего волнения мне стало нехорошо. Едва я приоткрыл калитку, распахнулось в доме окошко и выглянуло знакомое личико.
— Давно я тебя не видела! — изумилась Надечка.
Она пригласила к себе и накрыла стол. После обеда да еще не спал ночью — глаза у меня начали слипаться. Надечка постелила и, когда я лег, спросила:
— Можно я с тобой полежу рядом, как когда-то, будто не прошли эти годы?
Я сказал:
— Ну что ж…
— Мы ничего не будем, — прошептала Надечка. — Это сейчас не нужно, это будет не совсем то, что было, и лучше этого не надо… Как ты живешь?
— Бывает такое бестолковое время, — я ей ответил, — когда что-то в нас вырастает, взращивается — без чего дальше не жить, и ожидать этого неизвестно чего может позволить себе далеко не каждый.
Когда я проснулся, дождь за окном перестал и ненадолго выглянуло на закате солнце. Надечка предложила поехать, как когда-то, искупаться. Она выкатила из гаража мотоцикл. Это был все тот же мотоцикл ее отца, и жив ли он — я не осмелился спросить. Я сел за руль, как когда-то, и мы поехали на речку. Вскоре стемнело, а в мотоцикле фара не горела, и я не знаю, как доехал. Мы сбросили с себя одежду и попрыгали в воду. Я быстро замерз, а Надя немного растолстела за это время, как мы не виделись, и накупалась всласть. Мы вылезли на берег, насобирали сырых дров в мокром после дождя лесу и, когда, намучившись, зажгли костер, увидели в нескольких метрах от мотоцикла каток от асфальтоукладчика на проселочной дороге, где никакого асфальта не предвидится. Если бы еще немного — мы бы убились, и мы обрадовались, что живы и что звезды в небе и на реке.
Когда я согрелся у огня, пришел пьяный пастух и стал умолять, чтобы не жгли костер. Я сказал, что сегодня прошел дождь и высохшая за лето трава не будет гореть, но пастух не поверил мне, что был дождь. Дальше зажглись еще костры — он поспешил туда, и в ночной тишине за полкилометра вскоре послышалось, как льется водка в стаканы.
Приехали домой, когда начало светать. На кухне у Надечки лежал на кушетке какой-то старик. Он проснулся, открыл мутные пьяные глаза и сказал престранные, прекрасные слова:
— Солнце встанет — веник расцветет… — и опять заснул.
— Кто это? — спросил я у Надечки. — Муж?
Она кивнула.
— Что же ты вышла за… — я никак не мог подобрать слов, — за такого, что намного старше тебя?
— Он раньше не был такой, — обиделась Надечка.
— А дети у вас есть?
— Дочки вышли замуж, а сын женился.
— Какая длинная наша жизнь, — удивился я, и так получилось, что увидел в эту минуту себя в зеркале, и не узнал себя после нескольких бессонных ночей, небритого, но счастливого, и не стал дожидаться, когда Надин муж проснется; перед тем как уйти, еще раз посмотрелся в зеркало, еще раз захотелось посмотреть, проверить, — на этот раз узнал себя и понял, почему так выгляжу, что с меня снимают шляпочку и посылают за сигаретами, как мальчишку.
Мы поцеловались, и я ушел — так ничего и не сказал ей, чтобы не опечалить лишний раз, на улице проверил шляпочку в кармане, машинально так проверил, как удостоверяются, на месте ли деньги.
После школы прошло много лет, но Яша почувствовал, будто его вызвали к доске, и растерялся: просто так сейчас нельзя — необходимо сказать что-то особенное, нежное, — однако всегда таких слов стеснялись, и вот, когда их надо произнести, их не оказалось, может, их и не было, и, сознавая свое бессилие, он, как на уроке когда-то, посмотрел в окно.
— Ну, скажите хоть что-нибудь… — повторил отец.
В комнате заметно посветлело, и, удивляясь необыкновенной тишине в эту минуту, Яша пробормотал:
— На улице идет снег…
— Не говорите мне про снег, — простонал отец, лежа на подушках, а мама рядом словно ослепла и качала головой.
* * *
Когда стемнело, отец заснул, а Яша сел за стол и задумался. В щелке между шторами светился в черном небе фонарь, и в его серебряном ореоле стремительно проносились снежинки. Под настольной лампой белый лист резал глаза. Обжегшись о лампочку, упала на бумагу мошка и тут же ожила, а Яша, начиная письмо, узнал эту мошку и вспомнил, как познакомился с Таей.
Он уже давно проживал отдельно от родителей в другом городе, и в этих городах так часто бывает грустно, особенно когда дождь, — идти некуда. Однажды пошел гулять и промок. Увидел: стоит девушка под деревом и читает книгу; на улице никого. Яша подошел ближе — девушка отвернулась; он заглянул ей через плечо — на страницах книги расплывались капли.
— У вас по руке ползет мошка, — заметил Яша.
Девушка рассердилась:
— Ну так уберите ее!
Чтобы ухватить мошку, пришлось бы дотронуться до незнакомки, а это было недопустимо, невозможно, и Яша, нагнувшись, попытался сдуть с ее руки мошку. У мошки на кончиках лапок загибались коготки; она будто крючками зацепилась за кожу. Девушка захныкала. Яша стал утешать ее, спрашивать, что случилось, а она заметила сквозь слезы:
— Даже мошку не можешь… — И, не находя слов, совсем уж поникла, но все же ей удалось найти их: — Упросить улететь.
* * *
И вот сейчас, зимой, точно такая же мошка откуда-то прилетела на яркий свет настольной лампы. Яша, начиная к Тае письмо, тут же нарисовал крылышки, брюшко, лапки, но шариковой ручкой получилось грубо. Он стал искать точилку для карандаша и прислушался: в соседней комнате заплакала мама, и Яша, подошедши к ней, забыл о письме.
