«Он больше похож на маму, — отметил Жереми. — Просто ее портрет. Эти тонкие черты, эти зеленые глаза, этот рот».
Он был взволнован и смущался перед этим маленьким чужаком со знакомым лицом, которого помнил — казалось, это было только вчера! — грудным младенцем.
— Где мама? — спросил Жереми.
Вопрос удивил ребенка и, кажется, даже разозлил. Он с вызовом уставился на отца.
— А то ты не знаешь, — сухо ответил он.
Что это значило? С Тома Жереми было не по себе. Ему хотелось обнять его и поцеловать, но поведение мальчика к этому не располагало.
— Ладно, играй.
Он оставил Тома, который тотчас снова взялся за джойстик, и, вернувшись в кабинет, без сил рухнул в кресло.
«У меня двое детей».
Он повернул сиденье и увидел перед собой электронный календарь на стене. На картинке была школа, похожая на ту, в которую он ходил в детстве. Он прочел дату. 2010. 8 мая 2010 года. «Не может быть! С моего последнего воспоминания прошло шесть лет! Мой день рождения! Это история без конца!»
Он попытался сориентироваться во времени. «Тома шесть лет, даже чуть больше. Симон — наш второй ребенок. Он младше на год или два. Мы переехали на новую квартиру. Мне двадцать девять лет».
Он обреченно вздохнул. «И это все, в чем я уверен? Как может жить человек, так мало знающий о себе?»
Ему захотелось посмотреться в зеркало; он вышел из кабинета и пошел искать ванную.
В зеркале он увидел все пометы, которые оставило время на его лице. Кожа немного поблекла. Волосы на несколько миллиметров отступили, две-три морщинки залегли в уголках чуть запавших глаз. У него украли жизнь. Он старел резко, рывками. Время било его наотмашь, и после каждого удара Жереми отключался, чтобы очнуться через годы. «Вот именно, моя жизнь похожа на череду оплеух между короткими проблесками рассудка. Вспышки света в темном коридоре. И я старею».
Желудок стиснуло спазмом. Ему хотелось есть. Тот же голод, что в прошлый раз. Этот признак жизни пробудил в нем желание действовать. Сейчас он поест, чтобы восстановить силы и ясность ума. Он хотел бороться. С чем? С кем? Как? Этого он еще не знал. Просто отказывался смириться.
В холодильнике он нашел кусок курицы, бутылку фруктового сока, колбасу. Он ел и пил быстро, чтобы подавить свою слабость, не разбирая вкуса пищи, но ее ощущение на языке было приятно. Вошел Тома, и Жереми стало стыдно за жалкое зрелище, которое он являл собой.
— Хочешь поесть чего-нибудь со мной? — спросил он.
Тома не ответил. Он направился к кухонному шкафчику, открыл его и достал две шоколадки.
— Знаешь, тебе нельзя сейчас есть шоколад. Если ты не завтракал…
Но Тома вышел, не дожидаясь конца фразы.
Жереми почувствовал себя глупо. «Кто я такой, чтобы делать ему замечания?» Ему было неловко в новой для себя роли отца, импровизация не очень удавалась.
Зазвонил телефон.
Подумав, что это может быть Виктория или его мать, он кинулся в гостиную.
Тома уже снял трубку. Он говорил тихим и грустным голосом:
— Да… хлопья и шоколадку… он выпил свое молоко…
Мальчик говорил с Викторией.
— Когда ты приедешь? — спросил он. — Почему ты уехала?
Голос его срывался. Он чуть не плакал.
— Я не хочу здесь оставаться. Приезжай за нами… Да… Хорошо… Я тоже… Даю его.
Жереми подошел, чтобы взять трубку, но мальчик позвал братишку. Симон подбежал и схватил телефон. Только тут Тома заметил в гостиной отца. Не говоря ни слова, он смахнул слезу и ушел в свою комнату.
Жереми хотел было пойти за ним, утешить. Но не мог. Это он был причиной горя Тома. В растерянности он слушал, как Симон говорит с Викторией.
— Мамочка? — Голосок у Симона был веселый. — Да, молочко… Ты где?.. Ты приедешь?..
Мальчик внимательно слушал, кивая головкой, как взрослый.
— Я тебя люблю, мамочка… очень, очень, очень… хорошо… обещаю… я тоже…
Он хотел повесить трубку, но Жереми подскочил и вырвал ее у него из рук. Симон удивленно смотрел на него, хмуря бровки.
— Виктория? — почти выкрикнул Жереми.
Повисла пауза.
— Да?
— Виктория? Где ты?
— У родителей. За городом.
— Но почему?
— Почему? Отдыхаю.
Голос Виктории был холодный и насмешливый.
— Ты… ты вернешься?
— Не сегодня. Жереми, я не хочу говорить обо всем этом. Я уехала, чтобы побыть одной. И поверь, мне нелегко не видеть детей. Надеюсь, ты хорошо заботишься о Тома. Ему сейчас тяжело. Постарайся поговорить с ним. Постарайся быть, наконец, ему отцом!
— Я не понимаю…
— Я тоже не понимаю. Ты прекрасно знаешь, что поэтому я и уехала. Мы поговорим обо всем вечером. Я позвоню около восьми. Не забудь их выкупать. И они должны быть в постели самое позднее в половине восьмого.
— Постой, я хотел тебе сказать…
— Нет, вечером, Жереми, вечером. Да, кстати, с днем рождения.
Жереми расхаживал по гостиной, мысленно повторяя слова Виктории и пытаясь найти в них хоть какую-нибудь зацепку.
Она на него сердится. Так сильно, что уехала, оставив его одного с детьми. Похоже они поссорились. Он чувствовал себя виноватым. Виктория не стала бы обижаться на пустом месте.
«Что же я ей сделал? Что за человеком я стал? Я не хочу ее потерять! Так скоро!»
Она упрекала его за отношение к детям. Он плохой отец. И плохой муж.
«Очевидно, у нас просто кризис семейной жизни».
Эта гипотеза немного успокоила Жереми: у них просто трудный период. И его можно пережить. Он, тот, кем он был сейчас, хоть и ничего не помнил, но знал, что у него хватит сил преодолеть испытание. Но другой Жереми? Он почувствовал, как в нем поднимается ненависть к этому двойнику, ломавшему его жизнь. Как он мог рисковать всем? Как мог обижать Викторию?
Он бессильно опустился в кресло.
«Это уже шизофрения. Я сойду с ума, если не останусь собой, любящим ее, ценящим этот подарок жизни и благодарным ей».
Ему хотелось перезвонить Виктории и попросить прощения за все, что он сделал и сказал. Но к чему? Он ведь не знал, что произошло между ними. Тогда он решил позвонить Пьеру, поговорить с ним, объяснить, что у него снова приступ.
Он просмотрел номера на экранчике телефона и быстро нашел номер Пьера.
Ответил женский голос.
— Клотильда?
— Да? Кто говорит?
— Жереми.
— Жереми? Я тебя не узнала.
— Можешь позвать Пьера?
— Я здорова, спасибо, — насмешливо фыркнула она. — Передаю ему трубку.
Он слышал, как она звала Пьера.
— Жереми?
— Да. Я тебе звоню…
— Из-за Виктории?
Значит, Пьер был в курсе.
— Я говорил с ней по телефону вчера вечером. Она рассказала мне о вашей ссоре и перезвонила сегодня утром, чтобы сказать, что уезжает на два дня к родителям. У вас сейчас неладно…
— Я не знаю, я ничего не понимаю.
— Жереми, не надо. Не прикидывайся удивленным, а?
— Пьер, я правда ничего не понимаю… У меня опять приступ амнезии…
— Только не это, пожалуйста! — раздраженно воскликнул Пьер.
Жереми растерялся. Он ожидал сочувствия или, по крайней мере, удивления.
— Не держи меня за идиота, Жереми. Не говори мне этой чуши про приступы, если ты хоть мало-мальски меня уважаешь.
— Ты мне не веришь?
— Прошу тебя, — отозвался Пьер устало.
— Но, Пьер, это правда! Все как в прошлый раз, шесть лет назад, и до этого, восемь лет назад, и…
— И все остальные разы! — рявкнул Пьер.
Жереми вздрогнул. Что он имеет в виду?
У него были еще приступы, которых он не помнит?
— Ты пользуешься этим предлогом каждый раз, когда нашкодишь! В прошлый раз это было, чтобы не ходить на день рождения твоей тещи, а в позапрошлый — чтобы избежать последствий твоих походов на сторону… Сколько можно, Жереми?
— Я не понимаю, что ты говоришь. Ты думаешь, я симулирую?
— И держишь меня за идиота! Я тебе скажу одну вещь, Жереми, потому что ты мой друг: кончай мнить себя центром Вселенной и думать, что можешь вертеть людьми как хочешь! Кончай считать нас дураками. Ты становишься все невыносимее. Ты меня достал, Жереми!
Голос постепенно повышался, и теперь в нем слышался гнев.
Жереми попытался осмыслить сказанное Пьером. Надо было отвечать, защищаться, спорить. Но он не мог: даже голос сел. Пьер счел его молчание знаком согласия и снова заговорил:
— Ладно, я с тобой прощаюсь. Викторию лучше не беспокой до завтра. И поговори с ней начистоту. Извини, что был груб с тобой, но мне кажется, тебе нужна встряска. Все, пока.
С тяжелым сердцем Жереми повесил трубку.
«Вот кто я такой. Манипулятор, неверный муж, хам… Вот почему Виктория уехала. Какой-то кошмар!»
В поисках зацепок он вспомнил об альбомах с фотографиями и нашел их в книжном шкафу.
Первые три были ему знакомы. Четвертый был посвящен Симону. Жереми на фотографиях появлялся все реже. Он быстро пролистал страницы и вздрогнул, увидев на одном снимке своих родителей, гордо сидевших перед объективом с внуками на коленях. Мать постарела со времени их примирения. Она ссутулилась, побледнела, выглядела более хрупкой. Но от вида отца у него защемило сердце. Что сталось с таким импозантным мужчиной? Куда девался супермен, который в его детских снах спасал свою маленькую семью от самых страшных чудовищ? Он похудел. Тело, казалось, согнулось под бременем усталости. Все неиспользованные отпуска отразились, по-видимому, на его здоровье.
