Жереми бессильно откинулся на спинку кресла.
— Черт! — воскликнул Пьер и вскочил. — Этого не может быть! Опять начинается! Врачи же сказали…
Виктория перебила его:
— Ничего они не сказали. Они сами ничего не поняли. «Эмоциональный шок». Все только это и твердили.
— Что было на следующий день после того, как меня положили в больницу? — спросил Жереми. — Я помню, что уснул в больничной палате. Мне было очень плохо. Я бредил.
— На следующий день ты вспомнил все, — ответил Пьер. — Кроме того, что было накануне. Такая вот избирательная амнезия. Врачи хотели тебя еще подержать, но ты отказался. Вышел на работу и больше никогда об этом не заговаривал.
— Они хотели тебя понаблюдать, — подхватила Виктория. — Но ты не ходил к специалистам, когда я тебя записывала. А поскольку все было в порядке, я и не настаивала.
— А в мой день рождения в прошлом году?
— Ты был в норме. Мы опасались рецидива. Врачи посоветовали поберечь тебя накануне, не оставлять одного, запретить спиртное. И все прошло хорошо.
Повисло напряженное, тревожное молчание.
— Надо опять в больницу, — предложила Виктория. — Это единственный выход.
— Нет, я не хочу. Если в прошлый раз они не поняли, что со мной, вряд ли сегодня будет иначе.
— Он прав, — согласился Пьер. — Они ни на что не способны. Сделают из него подопытного кролика, и больше ничего.
— Вы можете предложить что-нибудь получше? — с раздражением спросила Виктория.
— Возможно, мы могли бы рассказать тебе о том, что имело для тебя значение, показать места, в которых ты бывал? — подал идею Пьер.
— Сомневаюсь, что это поможет. Если даже встреча с мамой ничего во мне не пробудила…
— В чем-то ты прав, — кивнул Пьер. — Но в таких вещах нет никакой логики. Может быть, какой-нибудь пустяк, мелочь вызовет реакцию…
— Для начала отменим запланированное на сегодня, — предложил Жереми. — У меня нет больше сил притворяться.
— Ты прав, — решил Пьер. — Прикинь, если твой патрон увидит тебя в этом состоянии… мнемонического отрыва, он может усомниться в твоей надежности. Как раз когда тебе светит повышение…
— Что мне ему сказать? — спросила Виктория.
— Скажи, что у Жереми гастрит. Это проще всего. Не надо ничего объяснять и вполне правдоподобно.
Виктория пошла звонить.
Пьер сел рядом с Жереми и похлопал его по коленке:
— Слушай, ничего страшного не случилось. Если это как в прошлый раз, завтра память к тебе вернется, и… все будет забыто.
— Очень смешно.
— Говори себе, что это только вопрос времени. Ты как будто в дурном сне. Завтра утром проснешься, и он кончится. Все будет хорошо.
— Только я забуду этот разговор и буду знать, что болезнь может вернуться в любую минуту.
— Надо бы все-таки понять, что это… за болезнь.
— Очень трудно просыпаться в таком состоянии. От меня ускользает смысл моей жизни. Меня как будто разрезали на кусочки и разбросали их повсюду. Я восстановил несколько деталей головоломки, но они не соответствуют модели, которую мне показывают, чтобы помочь.
— Я что-то не улавливаю.
— Я не узнаю себя в человеке, которого вы описываете, с которым вы имели дело каждый день. Я люблю моих родителей, я не злой, разве что немного беспомощный. У меня нет коммерческой жилки, я скорее артист. Я не люблю спиртное… Как можно воссоздать память из кусочков человека, которые на этого человека не похожи? Вот скажи мне, каким меня видишь ты?
Пьер смущенно засмеялся:
— Ты тот еще фрукт! Пьяница, сквернослов, скандалист и так далее… — Он приобнял его за плечо. — Но ты хороший человек. Ты мой друг.
— Этот аргумент меня мало утешает, — шутливо отозвался Жереми. — Скажи мне, положа руку на сердце, каким ты меня видишь каждый день?
— Это что, игра в правду? — лукаво спросил Пьер. — Ты человек решительный, волевой. Любитель удовольствий. Ты любишь жизнь и умеешь ею наслаждаться как никто. Любишь хорошие рестораны, марочные вина, виски двенадцатилетней выдержки, оживленные разговоры, политику, свою работу, футбол, вечеринки с друзьями, отпуска, дорогие машины… Не любишь зануд, пустомель, своих сослуживцев, любителей светской жизни, вегетарианской кухни, религии в целом и отдельных религий, в общем, всего, что кажется тебе пустой тратой времени и мешает наслаждаться жизнью.
— Я не узнаю себя в этом портрете, — ошеломленно признался Жереми. — А Виктория?
— Виктория? Она спасает тебя каждый день. Она — твой ангел-хранитель, твоя страховка.
— Но… как я к ней отношусь? Я люблю ее?
Этот вопрос удивил Пьера. Он почесал в затылке, нахмурился:
— Ты меня об этом спрашиваешь? На это трудно ответить. Она — то прочное, что есть в твоей жизни. Ты это знаешь и благодарен ей.
— Это не тот ответ, которого я ждал.
В эту минуту вошла Виктория.
— Готово, позвонила. Мне показалось, что его это устроило, у него в разгаре партия в гольф. Он советует тебе отлежаться. О чем вы говорили?
— О Жереми. О его личности. И о тебе. О том, как он тебя любит, — смеясь ответил Пьер. — Я разговариваю с сумасшедшим!
— Вот как! И что же, ты любишь меня? — спросила Виктория, садясь к нему на колени.
— Вот именно, до безумия.
Он всмотрелся в лицо Виктории, которое было совсем близко, и вдруг понял, как ему повезло.
Она сжала его руку:
— Жереми, мне тревожно за тебя. Я думаю, нам надо обратиться к специалистам.
— Не беспокойся. Пьер прав. Завтра память ко мне вернется. Если нет — обещаю тебе, что сдамся врачам.
— Если только не забудешь свое вчерашнее обещание, — усмехнулся Пьер.
— Ты мне напомнишь.
— А не вздремнуть ли тебе сейчас? — предложил Пьер. — Это может пойти тебе на пользу.
При мысли о том, что придется лечь в постель, на Жереми накатила тревога. Шуткой он попытался прогнать осаждавшие его воспоминания.
— Мне хочется лечь, расслабиться, но не спать. Прикинь, если я еще раз перепрыгну в будущее! Пять лет, десять, пятьдесят! Открываю глаза и — о ужас! — в стакане лежат вставные зубы, а рядом Виктория пускает слюни!
— Прелестно! — рассмеялась Виктория.
— Я вас оставлю, — сказал Пьер, вставая. — Пойду проведаю Клотильду.
— Передай ей мои извинения, — сокрушенно пробормотал Жереми.
— Нет проблем. Я все ей объясню, она поймет.
Когда Пьер ушел, Жереми лег на диван. Виктория на минуту вышла и вернулась с бутылкой шампанского и двумя бокалами.
— Мы все-таки отпразднуем твой день рождения вдвоем…
Она протянула ему бокал:
— Ты сейчас думаешь о твоей амнезии?
— Только о ней и думаю, — сказал он и тотчас поправился, осознав свой промах: — Хотя мне очень хорошо сейчас с тобой.
Она улыбнулась:
— Скажи мне, что тебя гнетет.
— Я думал, что станется с нами, если завтра память ко мне не вернется. В конце концов, гипотеза о новой ремиссии ничем не подтверждается.
— Но в прошлый раз…
— Это был прошлый раз! Один раз — еще не правило!
— Не беспокойся. Если память не вернется, мы пойдем к лучшим специалистам. Ничто не помешает нашему счастью!
— Да уж, в историю мы с тобой попали исключительную! — усмехнулся он. — Не правда ли, фантастика — знать, что в каждый день рождения, просыпаясь, я буду обнаруживать новые сюрпризы? Представляешь, встаю, как ребенок рождественским утром, и бегу по комнатам считать наших детей. А как приятно будет увидеть новых друзей, которых я знать не знаю, развалившихся на моем диване!
— Хватит, не говори глупостей. Хотя мне больше нравится, что ты принимаешь это так.
— Что мне эта болезнь, если я счастлив с тобой.
Она погладила его по лицу.
— Настроимся на позитив, — продолжал он. — Эта амнезия позволяет нам взглянуть на нашу жизнь со стороны, осознать ее ценность.
Виктория просияла.
— И правда. Кстати, мне бы хотелось, чтобы мы с тобой серьезно задумались о втором ребенке.
Жереми взглянул на нее удивленно:
— Вот как? Но я ведь только что познакомился с первым.
Она пропустила эти слова мимо ушей.
— Я думаю, разница между детьми должна быть не больше двух лет, чтобы они стали по-настоящему близки. И потом, пока мы все равно в пеленках и сосках…
Она легла рядом с Жереми. Он невольно оробел, застигнутый врасплох этой близостью, но то было счастье.
— Давай сделаем Тома братика сейчас, — шепнула она ему на ухо.
Жереми так и не смог до конца отдаться наслаждению. Он скорее наблюдал происходящее, чем участвовал в нем.
Они допили шампанское, и Жереми, захмелев, никак не мог собраться с мыслями. Когда Виктория протянула ему маленький сверток с подарком, он попытался улыбнуться ей. Непослушные губы растянулись в бессмысленный оскал.
— Эй! — рассмеялась Виктория. — Да ты как будто пьян. Я никогда не видела тебя таким, ты и выпил-то всего ничего!
