А ведь Лора выглядела очень уверенной в себе, когда ушла. Она так и стоит у него перед глазами в тот день, когда пришла забрать свои последние вещи из квартиры. С ней приехала мать, она ждала ее внизу, предпочла дать им побыть вдвоем напоследок. Редко он чувствовал себя таким жалким и несчастным. Вот она, здесь, в своих джинсах в обтяжку, в маленьких белых полотняных полукедах и в желтом топе, подчеркивающем грудь. На шее поблескивал бриллиант. Она любила украшения. Всегда на ней была какая-то деталька, кольцо, тонкий браслет, длинные серьги… В тот день она держала в руке сумочку, а ее волосы, всё такие же гладкие, всё такие же темные, падали на плечи. Он почувствовал себя недостойным ее в своих джинсах и белой футболке. Недостойным, некрасивым и грязным, без блеска. Они уже говорили о разрыве, трижды. Лора заявила, что сказать больше нечего, она просто пришла за последними вещами. Она не хотела разговоров. А он не знал, как себя вести. Квартира опустела. Лора забрала диван, низкий столик и кровать, они принадлежали ее родителям. Он жил в тишине и пустоте уже две недели. Но оставались еще Лорины флаконы духов в ванной, ее зимняя одежда в шкафу, женские романы в гостиной… Это создавало иллюзию, что не все кончено. Вот только сегодня она пришла все забрать. Он видел ее в последний раз. Она спешила.
— Мама ждет внизу. Мы записаны к парикмахеру через час. Я быстро.
Он смотрел, как она ходит из комнаты в комнату, хлопочет, собирает, складывает. Бродил за ней с побитым видом, бессильно опустив руки.
— Тебе нужна помощь? — спросил он странно надтреснутым голосом.
— Нет, не беспокойся. Не обращай на меня внимания, я на несколько минут. Справлюсь сама. Скажу тебе, когда буду уходить.
Но Эмиль не двинулся с места. Он не мог оторваться от Лоры, равнодушной и совершенно чужой теперь, которая паковала свои вещи так поспешно, будто уезжала на импровизированный уик-энд. Он видел ее в последний раз. В последний раз она была здесь, с ним, в их квартире. Он не мог оторваться от нее. Он стоял в дверях гостиной, не сводя с нее глаз. Говорить больше не о чем. Я просто зашла за вещами, я быстро. Он не решился с ней заговорить. Тут она была тверда. Что он мог ей сказать, чтобы заставить передумать, убедить остаться? Ему казалось, она давно все решила. Задолго до того, как заговорила с ним о разрыве. Она была терпелива. Даже делала усилия, но все прошло, кончено. С нее было довольно. Она снова стала вольной пташкой, которую он встретил четыре года назад.
Она вошла в лифт с тремя полными пакетами и коробкой.
— Тебе нужна помощь? — снова спросил он.
— Нет. Я поднимусь за сумочкой, все в порядке.
Двери лифта закрылись. Он стоял в коридоре квартиры и чувствовал, что задыхается. Его взгляд упал на ее сумочку в прихожей. Он сделал над собой колоссальное усилие. Ему захотелось проверить ее телефон… проверить, обоснованны ли его подозрения. Он был уверен, что она кого-то встретила. Он все-таки открыл сумочку, запустил руку внутрь. Нашел телефон. Она установила пароль. Он был заблокирован чертовым паролем. Это причинило ему боль. За два года совместной жизни она никогда не ставила пароль на телефон. Почему же сегодня этот чертов пароль?
Он услышал, как подъехал лифт, и быстро сунул телефон в сумку. Она вошла в квартиру, чуть запыхавшись. Грудь вздымалась под желтым топом, щеки порозовели. Она улыбнулась ему, улыбнулась ужасной улыбкой, потому что эта улыбка была холодной, дружелюбная улыбка, чуть фамильярная, как будто Эмиль был всего лишь случайным знакомым.
— Ладно. Думаю, пора прощаться.
Он ничего не ответил. Голос бы сорвался. Он высматривал признак боли на лице Лоры, на ее прекрасном лице. Или вздох грусти… Но нет, была только поспешность и в какой-то степени облегчение. Он молился, чтобы рухнуть от муки, когда она уйдет, и больше никогда не очнуться. Она взяла сумочку, легко коснулась его плеча, привстала на цыпочки, чтобы поцеловать в щеку. Поцелуй гулко прозвучал в пустой квартире. Она добавила очень быстро, подавшись назад:
— Я рада, что… что мы жили вместе. Я желаю тебе самого лучшего, правда… Желаю тебе лучшего в дальнейшей жизни.
И она убежала, так же быстро, а он все стоял, онемевший, пронзенный болью. Она ушла к парикмахеру, как будто жизнь продолжалась.
—
Эмиль едва замечает, что у него ком в горле и он задыхается, как в тот июньский день, год назад. Но ведь он здесь, на берегу горной речки, его ласкает легкий ветерок. Ничего не произошло. Эмоции все те же, едва приглушенные долгими прошедшими месяцами. Ему требуется несколько секунд, чтобы прийти в себя, чтобы рассосалось жуткое ощущение в груди и в горле. Бросает камешки в ручей, давая разрядку гневу. Он все еще не понимает. Они были счастливы вместе. Были самой счастливой парой. Как же это могло случиться? Они не были обычной парой, не из тех, кого разъедает рутина. Они были особенными. Но Лора все равно ушла…
Вернувшись к кемпинг-кару, Эмиль удивлен: Жоанна вынесла стол и стулья и расставила приборы.
— Жоанна?
Она стоит у кухонного стола, склонившись над разделочной доской.
— Извини, ты спала, и я… я просто пошел немного пройтись.
Она пожимает плечами: мол, ничего страшного.
— Я так и подумала.
— Что ты нам готовишь вкусного?
— Салат из свежих овощей.
Она показывает ему лежащую рядом веточку розмарина.
— Я нашла это за кемпинг-каром.
— Дикий?
— Да.
Больше они ничего не говорят. Он смотрит, как она режет помидоры медленными и точными движениями. Сколько же времени он пробыл на берегу ручья? Как минимум час. Он трет шею.
— Тебе нужна помощь? Я могу… что-нибудь сделать?
— Я справлюсь.
— Я могу нарезать хлеб.
— Если хочешь.
Они молча садятся за стол под мерный плеск воды.
— Там позади есть ручей.
— А?
— Да. Сходи посмотри. И еще походная тропа.
Она кивает, продолжая клевать. Кажется, она только и ест, что фрукты и овощи. Поэтому такая худенькая. Сегодня вечером он сварит макароны с хорошим слоем расплавленного сыра и заставит ее поесть по-человечески.
— Я подумал, мы можем отдохнуть здесь немного. День или два. А потом на время оставим машину. Тут есть что посмотреть. Можно взять рюкзаки и уйти на неделю или две.
Она снова кивает. Эмиль продолжает:
— У меня есть палатка, горелка, спальный мешок.
— У меня тоже есть спальный мешок.
— У тебя есть теплая одежда? Наверху несколько градусов выше нуля, не больше. И тебе нужны походные ботинки, сандалии не годятся.
Она медлит. Он добавляет:
— Купим их тебе перед уходом, если хочешь.
— Хорошо.
Он думает, что им еще понадобятся большие фляги, аптечка, еда быстрого приготовления…
После обеда они моют посуду. Они поели молча, слушая плеск воды и птичий щебет. Несколько туристов пересекли парковку и вышли на тропу вдоль ручья. Приехали новые машины, другие уехали. Но им с Жоанной спокойно за завесой деревьев.
— Я останусь здесь, — сообщает Эмиль, убирая тарелки под раковину. — Мне надо написать письмо.
Он решил, что пора. Лучше сбыть это с рук сейчас, прежде чем он уйдет с рюкзаком в горы. Если с ним что-нибудь случится… Да, лучше сделать это сейчас, чтобы пуститься в приключение со спокойной душой, не думая о том, что оставляет позади. Он сядет за стол с чашкой чая. У него будет полдня, чтобы придумать, что написать.
Жоанна кивает.
— Хорошо. Я буду у ручья.
Еще некоторое время они продолжают мыть, вытирать, расставлять. Наконец Эмиль откладывает полотенце. С посудой покончено.
— Вечером тебе бы прогуляться по деревне. Панорама — отпад.
— А?
— Да. Пойдем вместе, если хочешь.
— Хорошо.
Жоанна ушла после обеда с маленьким полотенцем под мышкой, солнечными очками и книгой, как будто собралась на пляж. Эмиль согрел чай, достал тетрадь и ручку, уселся снаружи за складной стол. Это было три часа назад. Он не написал ни строчки. Для начала выпил чай, потом ему захотелось в туалет, он написал на письме только дату и погрузился в свои мысли. Захотел спать, прилег на матрас под раскладной крышей. Потом заварил еще чаю и решил всерьез приняться за письмо. Но тут вспомнил о походной тропе вдоль ручья и решил посмотреть в путеводителе по Пиренеям, куда она ведет. Нашел: тропа вела к водопаду Ариз, два с половиной часа туда и обратно. Потом он толком не помнит, что еще делал, до той минуты, когда женский голос вывел его из задумчивости. Голос, совсем непохожий на Жоаннин.
