В Обеле, так зовется деревня, граница между Бенином и Нигерией петляет среди курятников, алтарей и амбаров. Жители этой потревоженной государственности заходятсяи заговариваютсяна смеси английского sit down! и французского asseyez-vous! по приказу кинга, которого поят вместе с нами болотной водой вместо хлеба с солью. Срочно чинят сломавшееся ночное солнце, подвешивают его на дереве, и женщины дико вопят об открытии церемонии.
Шеф деревни, он же главный колдун — Абу. Лицо Абу не устраивает ни один из доступных мне дискурсов. Оно искажает синтаксис до неузнаваемости, похожей на грубую компьютерную ошибку программной несовместимости. Вместо букв экран покрывается неведомыми значками, глумливой иерографикой, о существовании которой в родном компьютере я не догадывался. Ритм трех тамтамов и рисовой супермешалки достигает космической частоты. Наконец, ударили в калибасы, и вся деревня бросилась в танец в позе перегнувшихся в талии ос. Единственная забота колдуна Абу — мое возвращение. Если жители деревни поднимаются-спускаются, как по лестнице, мое «Я» может заплутать в топографии. Приходится проконсультироваться с Атинга, определить с заступникомпрогноз на ближайшее будущее, что сопровождается подключением еще двух колдунов в тонких женских трансвеститных платьях. Мне проливают на голову прозрачный напиток и всматриваются в судьбу. Сначала идет нижний ряд успехов и неудач. Затемняя мое семейное будущее, они отрывистыми жестами и словами троекратно сообщают мне о готовящемся кинотриумфе. Затем берут мою душу на более тонкий анализ, и я чувствую, как она вздрагивает в их руках. Обменявшись со мной четырехкратнымрукопожатием с учащенной перестановкой кистей и пальцев для приведения энергии в адекватное состояние, колдун, наконец, мягко запускает меня.
Транс.
Описание транса.
Я вхожу в транс.
Немка входит в транс.
В красно-белых одеждах и колпаках.
Обильное выделение пота.
Оторванная пуговица.
Жертва французского империализма.
Натрудившийся колдун пьет джин.
Становлюсь очень сильным.
Вот схема полета.
Капитан устроил коктейль по поводу нашего визита.
— Ну, и где виноград? — огляделась Габи.
Зала напоминала советское посольство былых времен. На стенах висели натюрморты второстепенных художников.
— Какие ужасныекартины! — прошипела немка, но так, чтобы слышали все.
— Даже здесь, — с любовью сказал я, — ты готова, жертвуя хорошим тоном, бороться за хороший вкус.
После коктейля капитан дал обед.
— Капитан! — закричал я в ответ. — Что вы такое говорите! Вы же высшая инстанция, все видите сверху! Что вы так раскипятились? Уймитесь! Я сам против исключительности России, но к чему эти антирусские настроения?
— Ладно, — вступилась вдруг Лора Павловна, — зато как поют! Русские, турки, болгары, румыны, наконец, украинцы — все эти люди на восток от Европы — у них такие певцы. Возьмите хотя бы Шаляпина!
— Зачем вы, Лора Павловна, нас сравниваете с турками? — не выдержал я. — Дополнительное оскорбление.
— Вот именно, — сказал капитан, — а с кем вас прикажете сравнивать?
— Да ты сама — волжская буфетчица! — закричал я на Лору Павловну. — Родная, не ты ли, вылезая на пристани из моей машины, хотела прикрутить окно с внешнейстороны?
Все расхохотались, и Лора Павловна, почему-то довольная, тоже.
— Русские — это фальшивые белые! — закричала на меня Лора Павловна.
— Поганки, — хохотнул капитан. — Помиритесь.
Вокруг нас радостно собрались мертвые люди, много знакомых и дорогих лиц. Одна маленькая женщина, никак не умевшая в жизни стареть, знакомая моих родителей, протиснулась.
— А ты-то как тут очутился?
Она просунула мне в руки свою книгу о Мали, изданную когда-то издательством «Мысль».
— Я знал, что вы придете, — сказал я. — Я чувствовал и общался с вами в пустыне.
Она улыбнулась с легкой грустью. Впрочем, они выглядели празднично. Казалось, сейчас начнется праздник, растворятся двери, и мы все куда-то пойдем. Вместе с тем, я беспокойно сознавал, что мне надо что-то спросить, пока не поздно, что этот фуршет готов закончиться каждую секунду.
— Помните Апокалипсис? — по-светски спросил меня помощник капитана, в котором было действительно нечто пушкинское. — Там говорится об иссякновении рек воды живой.
— Неужели и Пушкин — ваш человек? — тихо спросил я.
— Вы — нашчеловек, — приблизился капитан, обнимая помощника за талию.
С неожиданным подозрением я взглянул на обоих. Капитан закружился в вихре гостеприимства. Он протанцевал с Лорой Павловной тур вальса, затем хватил водки с шампанским, и они заплясали рок. Помощник с дьявольской галантностью уволок Габи на танец. Габи выглядела польщенной. Она вспомнила юность, когда танцевала topless в ночных кабаках Западного Берлина, и показала такой класс, что гости зашлись в экстазе. Я яростно ей аплодировал. Но и помощник не отставал от нее. Он выдал свою рейнскую чечетку. Затем они слились в танго, и помощник, как истинный соблазнитель, водил ладонью по ее узкой длинной юбке, по чуткому, чуть декадентскому бедру.
— А вы — настоящий поэт, — сказала ему Габи, млея от удовольствия. — Я никогда не забуду вашей кассеты с принцессой.
— Вы — моя принцесса! — признался помощник на весь зал.
Габи таяла в его руках. Сойдясь в восторженных отзывах об инсталяциях Ильи Кабакова, они вместе куда-то исчезли, и мне представилось, как они целуются со стоном, взасос в конце коридора, в мужском загробном сортире.
— В пляшущих богов все-таки легче верится, — флегматично заметил я, столкнувшись с помощником перед баром в очереди за выпивкой.
— Я думал, вы смелее, — усмехнулся он. — Вы почему умолчали о том, как на Миссисипи в ванной вы писали в лицо вашей спутнице?
— Ей так захотелось, — смутился я.
— А когда вы нассали ей в рот и она захлебнулась, вы с отвращением задернули занавеску.
— Не для печати, — покраснел я.
— Живодер! — не унимался помощник. — Она от любви вся извелась, весь ее текст — любовный манифест, а вы… вы ей — в рот ссыте!
— А все началось с того, что вы на Волге в нее как мальчишка влюбились! — раздался голос капитана.
— Ладно вам, — сказал я. — Я же не спрашиваю вас, почему вы оба ни черта не понимаете в судоходстве.
Они оторопели от такой наглости.
— А что, неправда? — не унимался я. — Матросики! Ну, скажите мне, что такое фок-рей?
— Лажаемся, — удовлетворенно констатировал старпом.
— Гуляет! — обрадовался капитан. — Вот она — узурпация человеком божественных функций!
— Да нет, — осекся я. — Извините. Я не убивал негра в Нью-Йорке, — неожиданно покаялся я.
— Ну-ну, — сказал помощник капитана.
— Капитан, — не выдержал я, — почему парность — основной принцип существования?
— Оставайтесь здесь, и вы все поймете, — сказал капитан. — Не спешите раньше времени.
Я невольно посмотрел на часы.
— Пора, — сказал я.
— Пять рек, — хитро сказал капитан. — Не расплескайте!
— Может, останемся? — обольстительно сказала немка.
Мы выскочили из дома. В саду стояла дикая жара. Влажность была стопроцентная.
— Посмотрите, какая у меня biche, — сказала Лора Павловна. — Иди сюда, моя девочка.
Она погладила маленькое животное и улыбнулась мне.
— На тебя пролился светлый свет бытия. Ты, дурак, это понял?
— Серьезно, что ли? — Я уже не знал, чему верить. — Лора Павловна, — как дураксказал я, — до свидания. Я вас жду.
— Der Tod ist vulgar! — Из форточки с треском высунулся старпом, пока женщины неловко прощались друг с другом. — Не отпущу!!! — Он разодрал на груди мокрую от пота тельняшку.
Габи приветливо замахала ему рукой.
Машина рванула по просторному проспекту Котону, который был похож на Елисейские Поля. За рулем сидел взволнованный секретарь российского посольства.
— Опаздываем, — сказал он.
Мы примчались в аэропорт, в кафе меня ждали молодой писатель Камий и еще какой-то человек, учившийся в Москве. Они бросились ко мне, но дипломат закричал отчаянно:
— Уже закончилась регистрация. Бегите.
Большой самолет Сабены уже запустил моторы, беря курс на Уагадугу.
— Вы опоздали, — сказала африканка.
Недовольная африканка взяла билеты с нескрываемым отвращением. Носильщик свалил на весы пыльный багаж. У трапа самолета таможня вдруг принялась копаться в личных вещах. Таможенник изъял у меня из портфеля калибаспальмовой водки, самогонный подарок короля, заявив, что этонельзя вывозить из Африки. Я с тоской посмотрел на бельгийских стюардесс в зеленых юбках.
