— Ты всегда недооценивал меня, — сказала она, стуча зубами от лихорадки.
— Ну хорошо, четырехзвездочный, — согласился я.
Как в самом нежном колониальном романе, ее взялась выхаживать африканская семья, родные и близкие Элен. Они кормили ее с ложечки геркулесом и натирали разными мазями.
Кровать Элен — четырехспальная. Вкус варварский. Голубой дневной свет. Большая бутылка «Джона Уоркера». И какой-то мотоцикл на серванте. Молодой длинноногий французский доктор вошел.
— Ну, раздевайтесь.
Несмотря на малярию, Габи, как всегда, стремительно обнажилась.
— Он залезал мне пальцем в пизду, — божественно шептала Габи.
— Правда, что ли? — не верил я.
— А потом в попу. При чем тут правда?
Мы с Элен млели. В комнате моей гостиницы Элен собрала остатки завтрака, кусок багета и разорванный абрикосовый мармелад, в пластмассовую сумку, затянулась бычком и удалилась.
Тридцать шесть — тридцать девять. И опять через полчаса тридцать шесть. Так сердце долго не выдержит. Умирание Габи чудесным образом воскресило ее в моих глазах. Русское слово — чудесно; русское чудо — словесно.
— Путешествия… Чтение о них… бесконечно… — бредила бедняжка.
— Доктор! — бросился я за ним. — Она не умрет?
— Либидо не умирает, — заверил француз. — Мсье, вы распустилисвой фантазм.
— Как? Неужели Габи — нос майора Ковалева? — ужаснулся я своей догадке. — Майор Ковалев в Африке — это я.
— Русский военный атташе? — встрепенулся доктор Ив Бургиньон, не знакомый с литературной историей русских носов. — Хотите виски? — спросил доктор Ив Бургиньон с сильно выраженным сомнением. — А знаете, Африка рванет через три-четыре поколения. У нее лучшее будущее, чем у России… Нет, конечно, французы форсировали модернизацию, нарушая естественные законы движения, кроме того, сами французы ничего не умеют делать, они бюрократы, пользующиеся трудом других людей.
— Это тоже талант, — заметил я.
— А русские товары! — братья Элен заулыбались. — Мы как-то приобрели русский радиоприемник! на лампах! Боже, что это была за вещь! вы не умеете доводить дела до конца! Топорная работа! — братья Элен захохотали, кушая кускус своими чистыми пальцами.
Русский глаз, как орел, схватил эту варварскую привычку.
По ночам я шатался по кабакам Неомея, наверное, самой горючей ночной столицы Африки. Кто был в тех притонах, кто плясал, резко выпив джина без тоника, под тамтам и электрогитары, тот знает запах африканского пота, тот помнит красоту неомейских проституток, их щиколотки цвета болотной воды, их ритуальные шрамы на ягодицах.
От вяжущей страсти дымят и лопаются презервативы, как шины гоночного автомобиля.
Меняя бубу на короткие юбки, Элен зверски плясала, отставив попу.
Габи стала желтым пергаментом.
Африканцы удивительно деликатны. Они скрывают свои туалеты и свои кладбища. Только раз, исколесив Мали, я наехал на мусульманское кладбище с остроугольными, как битое стекло, камнями (их не разрешено показывать не мусульманам). Христианские кладбища как будто напоказ.
В стране уранового рая на столичном христианском кладбище есть могила. На ней написано:
Сербский турист Иван (фамилию не помню). Мир праху твоему. Разврат по-неомейски
Элен врубила свои вибраторы.
Транса нет
— Транса нет, — сказал Ромуальд на веранде собственного дома в Порто-Ново с видом на мощный океан. — По крайней мере, в твоем случае.
Они все считают мой случай тяжелым, почему-то их всех трясет от моего случая.
Из военизированного Нигера на такси-брусс курями и с баранами несчетных попутчиков на крыше я прорывался к океану (с прозрачной куколкой Габи на руках) через мягкое государство Бенин, колыбель самой активной из мировых религий.
Я вырвал у Элен три кольца.
Элен меня надула. На базаре я хотел купить серебряный браслет, дал ей деньги, она сказала одну цену, а браслет стоил меньше. Смутилась, но быстро отошла. Она ухаживала за Габи самозабвенно, но каждое утро врала что-то новое. Зачем? Так это и осталось невыясненным.
Немка болела физическими болезнями, а я — метафизическими. Я подумал, пора бы отмыться от контактной метафизики, и обратился к Ромуальду, местной знаменитости, но он меня отшил.
Ромуальд — молодое гниение Западной Африки, авангардистский банк червей. Он делает маски из отбросов: пластмассовых канистр и старых радиоприемников. Его message прост, как правда, и правды там столько же, сколько в медицинском фантазме Габи: нынешний афро-русский народ нафарширован западным мусором. Негр выпрыгивает в этих кощунственных маскахкак карикатура. Замаливая перед родиной грехи, мы с Ромуальдом рисуем закат над Нигером. Солнце падает за горизонт со скоростью мяча. Упав, оно еще долго испускает жемчужный свет, мягко переходящий в жемчужно-серый, в серебристо-серый, зажигается первая звезда, и небо темно-синеет, сине-чернеет… На двоих пишем минималистские полотна на грунтовке из настоящей красной земли и там выводим разные символы. Это делаем со значением и хмуря брови. Драма не художников, за которыми гоняются с ритуальным криком проклятия ОМА! ОМА! — а авторской искренности. Ломает парней.
Рыбаки на пирогах становятся похожими на вырезанные из картона фигуры. Русские сливаютв негров все свои дурные качества: лень, зависть, хитрость. Нет ни одной русской девушки, которая не боялась бы негра как класса. Положа руку на сердце, Россия — самая расистская страна на свете.
Минутное малодушие. Увидев в глухой деревне, посреди ярко-зеленых калебасоввудунский фетиш Чанго, местного Перуна, облитый куриной кровью, я признал веру эманацией страха.
— На четырнадцатое июля, — торжествующе сказал Ромуальд, — в самый разгар сезона дождей, французское посольство в Бенине заказывает вудунского колдуна. Он приезжает из деревни, устраивается в сторонке на табуретке, и — небо расчищено для фейерверков в честь взятия Бастилии! Это повторяется из года в год, внесено в расходную статью посольства, стоит пятьсот долларов.
— А у нас мэр Москвы по-мудацки посыпает тучи солью, — рассказал я. — Познакомь с колдуном!
— Мы — ого-ого! — заликовал Ромуальд, но вдруг сник. — Главные наши вудунские вожди коррумпированы. Деревня еще держится, а эти сукиездят с эскортом мотоциклистов.
Он сплюнул на пол. Океан шел стеной.
— Никуда из Бенина не поеду! Я не ходок по музеям! Я был тридцать семь раз в Германии! Мне нечего делать в Москве!
— Москва сейчас — самый интересный город в мире, — скромно сказал я.
— Ты ешь людей! — злобно развернулся Ромуальд в мою сторону. — Они хрустят у тебя на зубах. Ты выпиваешь их, как устриц!
— Мне кажется, ты для русскогоне существуешь, — сказала французская жена художника выздоравливающей Габи.
— Я — художник. Я — африканец. Но я не африканский художник!
— У писателя тоженет прилагательных, — сказал я художнику.
— Он царь, не трожь его, — сказала мне Габи.
За ужином царь сказал, что в любой момент может улететь в Европу бизнес-классом на Сабене, у него виза многократная.
Я посмотрел на Габи.
— Ты не человек, — сказал я ей на ухо. — Ты — феминистский гвоздь.
Транс
Король Побе — самый справедливый король. Он правит мудро в своей провинции, на границе 100-миллионной бандитской Нигерии, которую все в Западной Африке боятся. У него подданные верят в разных богов, одни — в Христа, другие — мусульмане, остальные — вудуны.
— Не понимаю, кто тут у вас Бог, — спросил я короля.
— Бог — един, — гостеприимно сказал король.
Я привез королю большую бутылку шотландского виски и 50 штук шариковых ручек «Бик» для детишек. Король был тронут. Мы сфотографировались.
— Как мне вас называть? — спросил я короля.
— Зовите меня просто кинг, — сказал король.
— Кинг, — сказал я, — путешествия по разным культурам расшатывают нервы и моральные представления. Нормы оказываются чистой условностью. На мне, как на колючей проволоке, висят клочья разных вер. Что хорошо в Африке, в Европе — беда. Нужно почиститься.
Я сидел перед королем на лавочке, а он сидел на троне в королевском дворце, немножко, конечно, похожий на председателя колхоза, но только совсем немножко. Во всяком случае, люди падали перед ним на колени, и посольский шофер — африканец — тоже радостно упал и пополз.
— Кинг, вы смерти боитесь?
— Конечно, нет, — ответил король. — Потому я и король.
Они делают надрезы на ступнях, и змеи их не кусают.
Король быстро собрался в дорогу, и мы вышли из королевского дворца, поехали в деревню на двух машинах (у него вместо номера надпись: Король Побе), но не успели отъехать, как король остановился, и мы купили ему три литровых бутылки бензина.
