— Не надо! Сиди, Николай Петрович, не тревожься. На кой черт она тут сдалась? Да я при ней и выпить-то не решусь — глазищи-то свои колоссальные — проникновенные — раззявит, у меня вся водка в горле комом встанет! — Дядя Женя подмигивает. — Не в ту степь пойдет. Будьте все здоровы!
— Тамарка! — зовет Николай Петрович. — Ты что там, дочка, запряталась? Иди посиди с нами!
— Не могу, папка! — откликается из соседней комнаты Тамара. — Мне уроки делать надо.
— Если уроки, ладно. Уроки, это ты, дочура, молодец, — соглашается Николай Петрович. — Уроки — дело полезное. Вот ведь разница, а? Дочка, Тамарка, день и ночь учится, а сын, Яшка, балбес, за неделю ни разу книжки не откроет! И в кого это он, спрашивается, такой дурак?
Все смеются.
Мне видно через открытую дверь, что Тамара не делает вовсе никакие уроки, а раскладывает на сундуке пасьянс.
— Жизнь, Катя, происходит в основном от нашего к ней влечения, — объясняет серенький дяденька.
— И от этого тоже! — хохочет Николай Петрович и откидывает назад свои крепкие черные кудри. — Выпьем, товарищи!
— Да, но квартиры мы, собственно, еще не видели, — вспоминает мама. — Сколько же тут комнат — три?
— Всего три, а наших две, — отвечает тетя Катя.
— Как? Неужели вы не могли добиться отдельной квартиры? Главный редактор газеты? — не верит мама.
— Не только что мог, а и получил! — сообщает тетя Катя. — А после говорит: Катька, на кой шут нам такие хоромы? И то правда: эти-то комнаты поменьше будут, а та — тридцать пять метров! Сарай! Хоть конюшню устраивай. Так он пошел добился, чтоб на Женю переписали.
— Какого Женю? — не понимает мама.
— Нинусенька! — хмурится папа. — Я же тебя знакомил с Евгением Константиновичем.
— Да? Значит, я забыла.
— А мы еще разок познакомимся, — не обижается дядя Женя. — Ваше здоровье, Нина Владимировна!
— Давайте споем, други! — предлагает Николай Петрович.
— Споем! — соглашается папа.
— Чего, говорит, Катька, мы тут, как свиньи, одни в трех комнатах — когда человеку жить негде?
— Не по-людски выходит, — соглашается Николай Петрович. — Мы в трех комнатах, а они вчетвером на пяти метрах. Дядька Женька со своей Людкой глазастой!
— Да, но вас тоже четверо! — говорит мама.
— Пятеро! — Николай Петрович хлопает по плечу Стоянова.
— Тем более.
— Вы его не слушайте! — смеется тетя Катя. — Это он так — человека вроде пожалел, а сам — лишь бы шофер у него денно и нощно под боком находился!
— Точно! — смеется дядя Женя.
— Катька знает! — соглашается Николай Петрович, запускает пятерню в шевелюру и откидывает назад упрямые пряди.
У папы волосы тоже черные и вьющиеся, но не такие — не такие густые и тяжелые.
— Споем!
— Да, но у вас семья, — не может успокоиться мама. — Дочь-невеста. Нет, вы меня извините, но я этого альтруизма не понимаю. Все хорошо в меру.
— Враги сожгли родную хату, — затягивает Савелий Фролыч. — Сгубили всю мою семью!.. Куда идти теперь солдату?..
— Кому снести печаль свою! — подхватывает папа.
— Никакой семьи! — Стоянов бухает кулаком по столу. Лицо у него квадратное и красное. — Отныне и навсегда — никакой семьи!
Он мне совсем не нравится: лицо не нравится и глаза эти красные, мутные…
— Без пут и без оков… — кивает папа, — ты в этом мире странник…
— Ты сиди, Коля! — волнуется тетя Катя. — Сиди давай и закусывай!
— Брат — предатель! — сообщает Стоянов. — А жена — сука!
— Бабы все суки, — хихикает серый дяденька, — а которые ежели не суки, те сукины дочери!
— Чрезвычайно любезно, я бы сказала, — вздыхает мама. — Удивительно интеллигентный разговор.
— Ты это… Держи язык свой на привязи! — сердится тетя Катя и пихает серого дяденьку локтем.
— А вы мне вот чего скажите, — удивляется дядя Женя, — отчего это вдруг у меня вся кожа на пальцах потрескалась? От бензина, что ли? Или еще от какой напасти?
— Предатель, враг народа! — повторяет Стоянов мрачно. — За что и был всенародно повешен на центральной площади города Ростова!
— Всенародно!.. — восхищается тети Катин родственник.
— Да, я знаю, — говорит мама. — Я читала. Ужасно… Павел, ты бы закусывал.
— Ты, Коля, картошечку бери, — уговаривает тетя Катя.
— Ить как замечено — ежели суждено кому быть повешену… — качает головой серый дяденька. — Суждено это ему было, Коля!
— Хватит вам! Споем давайте! — вспоминает Николай Петрович.
— Споем!
— Мы ж на «эмке» драной!.. И с одним наганом!.. — выкрикивает папа.
— Павел, ты пьян! — возмущается мама.
— Первыми врывались в города!
— Гуляй, пехота! — провозглашает лысый дяденька. — А для тебя, родная, есть почта полевая!..
— Тяжелый танк где не промчится!.. — тянет дядя Женя.
— Брат — предатель. — Стоянов пытается подняться из-за стола и не может. — А жена — сука! И это… Не важно теперь… Я вот что… Я роман напишу! А что? Пашка пишет романы? — Он кивает в папину сторону. — А мы — не можем? Нельзя нам, что ли? Скажи, Николай Петрович, мне нельзя, что ли?
— Можно! — разрешает Николай Петрович.
— Ты мне бумаги наготовь. Я завтра… Только чтоб бумага была! Встану и напишу…
— Ты чего, чего? — Тетя Катя дергает его за рукав. — Опять за это, да? Ты не виновен! Ты на фронте сражался.
— Сядь, Катерина, не суетись, — говорит Николай Петрович. — Пусть пишет, коли ему хочется.
— Напишу! Название есть: «Брат предателя».
— Пиши и название! — соглашается Николай Петрович.
— Утром… Встану и напишу! «Предатель, брат предателя»!
— Ты не предатель, — спорит тетя Катя. — Ты воевал!
— Не предатель?! А кто ж я есть? — Стоянов бухает кулаком по столу, бутылки подпрыгивают, звенит посуда. — Мне эта женщина, Нина Владимировна, Пашкина жена — где она? Вот она! Она мне напомнила. Она правильно спросила: где? Семья твоя где? Сын то есть… Сын твой где? Где сын твой, сволочь ты эдакая. Николай Стоянов? Не интересуешься? Не спрашиваешь? Жена твоя, допустим, тварь. С братом спуталась. Допустим. Но сын — он ведь ребенок, он разве виноват? Почему же ты, сволочь… — Он прикрывает глаза ладонью и всхлипывает.
— Нет, что вы, я совершенно не в этом смысле… — убеждает мама.
— Никого ты, Николай, не предавал, — говорит Николай Петрович. — И брось ты это, пожалуйста.
— И сына забыл… Поскольку… жизнь свою подлую берегу! Подлую, никому не нужную жизнь свою… охраняю!..
— Перестань, Коля, — говорит Николай Петрович строго. — Прекрати болтовню пустую. Сам знаешь — пустая болтовня.
— Прямо черт знает что! — сокрушается дядя Женя. — Вся кожа растрескалась на фиг. Может, глицерином их мазать, руки-то? А то пойду маникюр сделаю. А? Людка вон себе делает! Мужу бы лучше чего сделала.
— Кто сказал — жизнь? — хихикает лысый дяденька. — Где она, жизнь? На Марсе? Картошечка, это правда — с лучком! С лучком да с постным маслицем — объедение!
— Сын, он ребенок… — повторяет Стоянов.
— Да, Котенька, Котик, прелестный был мальчик, — подтверждает мама.
— А что ж делать-то? Что делать? Коля, что делать! — причитает серый дяденька. — Это ж так, это ж точно: кому суждено быть повешену…
— Пошли, Коля, вставай, — решает Николай Петрович. — Тебе отдыхать пора. Отдыхать тебе, тезка, надо.
— А я ничего не сказал… — обижается Стоянов. — Ничего такого! И не скажу… Если кому что показалось — извиняюсь…
Я вылезаю потихоньку из-за стола и иду к Тамаре.
— Садись. — Она освобождает мне место на сундуке. — Умеешь?
Карты маленькие и очень хорошенькие, я никогда таких не видела.
— Немножко…
— Я обожаю, — вздыхает Тамара и принимается быстро-быстро тасовать и раскладывать колоду.
Я пытаюсь уследить за тем, что она делает, но не успеваю.
— По Серпуховской вчера проезжал, — рассказывает в другой комнате дядя Женя, — а там мильтон стоит. А я про него забыл. Забыл! Ну что ты будешь делать? Дурень старый, дую себе на красный свет. Ну он, конечно, меня и зацапал. «Виноват, — говорю, — товарищ милиционер, искренне виноват и раскаиваюсь! Но видите, какое дело: спешим по личному вызову товарища Кагановича. Товарищ Каганович, — говорю, — интересуется темпами строительства в столице».
Лысый дяденька заливисто смеется.
— Темпами строительства в столице!..
— Все, Павел, хватит, — решает мама, — пошли. Подымайся, подымайся, пора прощаться.
— Да куда ж это вы? — расстраивается тетя Катя. — Рано еще, посидите. Время-то всего ничего — десять часов! В кои-то веки зашли и уже бежите!
— Нет, нет, надо идти. Завтра рано вставать, — не уступает мама.
— Ну, тогда на посошок! На посошок в таком случае! — Николай Петрович наливает папе водки.
