— Обвиняемый свободен.
Гарри не привел в Олд-Бейли никого, кто поручился бы за его благонравие. Сказал, что у него нет друзей. Поэтому секретарь суда без долгих рассуждений пригласил инспектора Мэллори, чтобы тот сделал сообщение о прежних судимостях Штейна. Три года за попытку шантажа в 1952-м. Еще два года за попытку предумышленного нанесения тяжких увечий молодой даме в 1957-м.
— Вы мерзавец, Штейн. Мало того — смутьян самого предосудительного свойства. На мой взгляд, нам надо было бы завести какой-нибудь такой отдаленный остров, чтобы ссылать туда людей, подобных вам. Не в том смысле, что с глаз долой и живите как знаете, а чтобы уберечь от вас общество. Потому что от вас исходит опасность, вы постоянная угроза окружающим. Я отдаю себе отчет в том, что завтра же утром меня станут поносить за это в либеральной прессе, и все же, сдается мне, людей вроде вас не стоило бы выпускать на свободу вовсе — они как выйдут, сразу идут кого-нибудь грабить или мошенничать. Список ваших судимостей — прекрасный пример того, как разлагающе действуют на вас и вам подобных чересчур мягкие приговоры Уголовного апелляционного суда. Думаю, политика, с некоторых пор принятая там в отношении таких, как вы, — то есть людей, которые во что бы то ни стало стремятся вести преступную и развратную жизнь, — в корне неправильна. Мое мнение таково, что теперешним серьезным ростом преступности и особенно преступности на почве сексуальных извращений мы в немалой мере обязаны установившейся в недавнем прошлом практике чересчур мягких приговоров.
Получив от секретаря суда какие-то бумаги, господин судья Бийл огласил во всех малоприятных деталях перечень прошлых криминальных подвигов Гарри, после чего приговорил его к семи годам лишения свободы.
Гарри открыл рот; закрыл. Опять открыл рот, но ругательство замерло у него на губах: что проку сотрясать воздух. Джейк схватил его за руку. А стоявший по другую сторону конвойный уже взял за другую.
20
С тех самых пор как суд начался, Джейк перестал просматривать почту. Ни о ком ничего не хотел знать, не то что переписываться. В результате письмо от Дженни лежало нераспечатанным вместе с остальными.
На следующий день после вынесения судьей Бийлом приговора Нэнси предложила поехать на недельку куда-нибудь на природу, взяв с собой младенца, а Сэмми с Молли оставить на миссис Херш. Джейк не согласился.
— Мы тогда вообще на мели останемся. Я должен искать работу.
Однако каждый раз, когда звонил его агент, Джейк просил Нэнси говорить, что его нет дома. И в те сценарии, что приносили ему на дом, тоже не заглядывал. Вместо этого целыми днями сидел в саду под сенью конского каштана на скамейке, смотрел, как играют Сэмми с Молли, по утрам решал газетные кроссворды, а вечерами жег опавшие листья. И слабо отбивался от миссис Херш.
— …когда я почувствовала боль справа под мышкой, сразу же, конечно, побежала к доктору Берковичу — ну, ты ведь помнишь, это тот, который мне делал биопсию по поводу груди. Он сказал, что особо полагаться на то, что почувствуешь уплотнение на ощупь, не следует. А тут еще обнаружился распухший лимфатический узел, но доктор Беркович сказал, что он там уже три года такой. Но ты же не слушаешь, Джейк!
Когда приходил Люк (а приходил он чуть не каждый день), Нэнси присылала к ним Пилар с напитками на подносе, а миссис Херш с детьми изгонялась в сад, чтобы два старых друга побыли наедине. Но каждый раз — или это Нэнси так только казалось? — говорил один Люк, а Джейк сидел в полной прострации. Однажды ближе к вечеру, когда Люк уже ушел, Джейк вышел в кухню и говорит:
— Люк дал мне свой новый сценарий. Хочет, чтобы я с ним поработал.
Как обрадовалась в ту ночь Нэнси, когда Джейк включил прикроватную лампу и действительно прочитал сценарий — весь, до конца!
— А что — не так уж и плохо, — нехотя проворчал он.
— Твой энтузиазм просто поражает!
— Но я же этого момента годами дожидался, сама знаешь. Мечтал об этом. С тех самых пор, как он взял другого режиссера ставить ту пьесу, я сказал себе: придет день, когда этот гаденыш сам прибежит ко мне. Прибежит с рукописью в руке, потому что без меня ему никуда, а я ему скажу: да пош-шел-ка ты…
— Ну? Так все теперь хорошо, да?
— Да нет. Совсем не хорошо. Потому что Люка режиссеры рвут на части. И я ему вовсе не нужен. Это он просто из жалости.
— Ты не менее талантлив, чем любой из них, — произнесла она механически.
— Разве?
— Ну хорошо, ладно. Ты-то сам как считаешь? Ты талантлив? Самонадеянности тебе не занимать, это я знаю. А вот чего я не знаю, так это вправду ли ты прекрасный режиссер, потому что случая проявить себя тебе так ни разу и не подвернулось.
Джейк испуганно захлопал глазами:
— А я думал, мой первый фильм тебе понравился.
— Да, как первый фильм он был хорош. Фильм молодого режиссера. Но лучшего ты ничего с тех пор не сделал.
— Понятно.
— Слушай, Джейк, ты уж выбери наконец! Я могу тебе быть женой, а могу нянькой. Ты только скажи, чего ты хочешь.
— Ну, ты даешь!
— Я со многим мирилась, сам знаешь. Большой радости это не приносило. И я не собираюсь весь остаток жизни скорбеть по Гарри. Или читать в постели книжки, пока ты там на чердаке астральным образом общаешься со Всадником. Даже детей это все уже достало. «Не мешай папочке, он в депрессии». «Не проси это сделать папочку, у него проблемы». Мне не хотелось бы строить на этом их воспитание.
— И что я должен делать?
— Если сценарий хорош, надо ставить фильм. Ты должен это сделать ради нас всех.
— Что-то я не заметил, чтобы из-за моего сибаритства вы терпели лишения. Все эти годы я, кажется, неплохо кормил семью.
— Я вышла замуж не потому, что ты способен меня обеспечить. Были претенденты и побогаче тебя. Я вышла за тебя, потому что полюбила.
И снова Джейк принялся читать сценарий. Дошел лишь до страницы десять, и тут Нэнси безутешно заплакала. Попытался обнять, но она отстранилась.
— Так ты что — прямо вот в этой кровати?
— Да не трахал я ее!
— Вы были в кровати вместе голые. Я, знаешь ли, газеты все-таки читаю. А если бы и не читала, имею достаточно подружек, которые всегда позвонят, расскажут. Вот знал ты, например, что Натали каждый день ходила в Олд-Бейли? И Этель тоже!
— Я там никого не замечал. У меня были заботы поважнее.
— Ну так что, ты ее прямо на этой кровати?
— Всё, я больше не отвечаю ни на какие вопросы. У меня эти вопросы уже вот где сидят!
— И прямо тут она у тебя в рот брала?
— Да, Ваша Милость. Нет, Ваша Милость.
— Прекрати издеваться!
— Да, она взяла в рот, но я отпихнул ее.
— Что ж, она хорошенькая…
Он сухо усмехнулся.
— Ты щупал ее груди?
— Да.
— У нее-то еще детей не было!
— Ну Нэнси, милая, ну пожалуйста!
— А между ног ты ее трогал?
— Нет.
— Лжец.
— Там Бен плачет. Возьми его на руки.
— Ведь каждый раз, как в ресторан придем, смотрю, ты женщин так и ешь глазами!
— Что ж я — не мужик, что ли? Америку открыла.
— Так ты и мне предлагаешь ходить, глядя мужикам на ширинки?
— Там Бен кричит.
— Или мне, может, в блондинку перекраситься? Белый парик надеть?
— Прошу тебя, займись Беном.
— А с чего это, интересно, Гарри вообще решил, что тебе захочется ее трахнуть?
— Видишь ли, я его каждый вечер за девицами посылал. Самому-то мне — где уж. А теперь тебе все-таки лучше бы сходить к Бену, кецеле, а то дождемся, что мать придет.
— Как ты ужасно к матери относишься! Конечно, она тебе больше не нужна. Что, интересно, будет, когда ты решишь, что и я тебе больше не нужна?
— Бога ради — займись — пожалуйста — Беном!
— Вот! Смотри! — вдруг крикнула она, с такой силой дернув ящик трюмо, что он вылетел и грохнулся об пол. — Вот! И вот! И вот!
В ящике оказались письма от Гарри, в которых он во всех порнографических деталях описывал то, что Джейк, по его словам, выделывал с Ингрид. Гарри подробно рассказывал, как они с Джейком вместе посещали Си Бернарда Фарбера — искали себе свежую пизду. А когда он выйдет из тюрьмы, писал Гарри, они непременно должны переспать втроем, и уж он ей так отлижет, так отлижет, что она всякого сознания лишится, но он не будет почивать на лаврах, а перевернет ее да так задвинет в зад, что только тогда она поймет, что такое настоящий мужчина и в благодарность возьмет у него не только в рот, но и в горло. А в следующий раз он придет с хлыстом. И принесет с собой наручники. Все для нее — чего не сделаешь ради прекрасной дамы! Если отхлестать женщину мокрым полотенцем, следов не остается. Не веришь? Спроси у Джейка.
— Господи, Боже ты мой, я убью его! Да как ему на волю все это удалось переправить? Им же там позволено одно письмо в неделю.
Покачиваясь на краю кровати, Нэнси кормила Бена и тихо плакала. Несмотря на то что в комнате было темно, она сидела к нему спиной, чтобы ему не видна была ее грудь. Зато ее спина была восхитительна.
