— Что Нэнси? Небось всю плешь проела? — спросил Додик.
— Ну, скажем, не очень довольна.
— Купи ей шубу.
— Да бога ради, Додик, она не из той категории женщин.
— Ну что с тобой делать! Художник хренов. Сидишь на мели?
— Да ничего, справлюсь.
— Когда я в Торонто сел на мель, ты меня выручил, помнишь? Сколько тебе надо?
— Что, если я скажу «десять тысяч долларов»?
— Ну, придется мне тогда тряхнуть кошельком с мелочью.
Джейк недоверчиво усмехнулся, но Додик тут же достал чековую книжку.
— Как я рад, что мы снова с тобой увиделись! — чтобы заполнить паузу, сказал Джейк.
— Ха. Конечно, хорошо снова увидеться с тем, кто одолжит тебе десять кусков. На, держи, — сказал Додик, придвигая к нему чек. — А вот скажи-ка мне, чем помог тебе твой так называемый лучший друг Лукас Скотт, эсквайр?
Джейк рассказал ему о сценарии Люка и о сомнениях, которые в связи с этим сценарием у него возникли.
— Сделай, сделай. Если он хорош, надо сделать. А потом скажешь ему, чтобы уматывал.
Джейк рассмеялся и предложил шлифануть это дело рюмочкой бренди, но Додик отказался. Нет, всё, бренди уже не для него. От бренди у него теперь бессонница. Принесли кофе, он запил им какую-то таблетку.
— Слушай, Янкель, а что, если мне устроить вечер встречи одноклассников? На тебя я могу рассчитывать?
— Конечно. Но зачем тебе?
— Я дал задание секретарше разузнать про всех, кто учился с нами в одном классе. Из всех ребят я единственный стал миллионером. Вот пусть они теперь ко мне придут и охренеют.
С чеком Додика в нагрудном кармашке пиджака Джейк почувствовал, что к нему возвращается жизнь, бодрость и даже некоторая беззаботность. После суда такое ощущение посетило его впервые. А когда рулил в сторону дома, вдруг осознал, что больше не надо собачиться с матерью.
И с адвокатами!
И с Гарри!
И господина судью Бийла он с утра не увидит! Да и к Люкову сценарию уже не так привязан. Захочет сказать «да» — о’кей, надумает отказаться — тоже не велика беда, можно обналичить чек Додика. Суд позади, Янкель. Ты вел себя совсем не плохо. И Нэнси от тебя не уходит. Да не может она от меня уйти! Когда Сэмми явится из школы, надо с ним быть подобрее. И на Молли тоже постараемся не раздражаться.
Нэнси Джейк обнаружил на кухне.
— Вот это называется цветы, — сказал он. — Они тебе.
— О! — воскликнула она явно не без удовольствия.
— Если даже Додик Кравиц поверил мне, ты-то почему не можешь?
— Да я верю по большей части.
Прихватив картонку со скопившейся почтой, Джейк сел за кухонный стол. Счета, журналы, банковский баланс. Письма от актеров, сценарии, какие-то приглашения. Когда что-то попадалось совсем уж несуразное, читал жене вслух. Один раз она громко рассмеялась.
— Ты сказала, что вышла за меня, потому что полюбила. А сейчас еще любишь?
— Да.
— И я тебя тоже.
Потом он достал из конверта письмо от Дженни, стал его равнодушно читать, иногда кивая, а она смотрела, как он переворачивает страницы, и вдруг краска отлила у него от лица. И задрожали руки, как у старца. Он застонал. Поднял на нее умоляющий взгляд, но говорить не мог.
— Бога ради, Джейк, что случилось?
— Джо погиб.
— Ах, мне так жаль… Правда жаль.
— Он умер больше двух месяцев назад. А, ч-черт! Проклятье.
Подойдя сзади, чтобы потрепать его по волосам, Нэнси обнаружила, что он весь в поту.
— Закрой-ка лучше дверь.
— Дети в саду, — сказала она. — Ничего. — Сходила, налила ему бренди.
— Он умер больше двух месяцев назад. Эх, Джо, Джо. А я так много у него хотел спросить.
— Я знаю, дорогой.
— Все это время канадский консул в Асунсьоне искал способ связаться с Ханной.
Встал, потоптался, подошел к окну, посмотрел на Молли в песочнице. Сэмми рыскал в высокой траве с куклой-бойцом; под влиянием папиных рассказов он этого бойца называл Всадником.
— Как это случилось? — спросила Нэнси.
— Что?
Она повторила вопрос.
— Самолет разбился. Говорят, он занимался контрабандой сигарет. Оказывается, в Парагвае многие этим кормятся. Там на американские сигареты нет пошлины. Они их импортируют миллионами и по ночам самолетами переправляют в Аргентину, Бразилию и Боливию. Приземляются на неприспособленных полях. Он сгорел чуть не весь.
— Бедная Ханна.
— Его тело было даже не… Ну почему Джо? На белом свете столько всякой шушеры, шпаны, без которой я прекрасно бы обошелся!
Она передала ему чашку кофе.
— Осталась небольшая страховка. Ханне дадут пять тысяч долларов. Его документы нашли в комнате отеля в Асунсьоне.
Низко склонившись, Джейк уперся лбом в крышку стола. Нэнси подошла сзади, стала массировать ему шею.
— Он разбился где-то между Мату-Гросу и Бразильским нагорьем, невдалеке от реки Параны.
Жеребец ржет и пятится, так что Всаднику приходится его пришпорить. В конце концов все же сбивается на шаг. Тут горы расступаются, и, выехав из чащи, Всадник обозревает поросшую кустарником долину, пытаясь отыскать еле различимую тропу, уходящую в джунгли между Пуэрто-сан-Винсенте и пограничным фортом «Карлос Антонио Лопес».
— Между прочим, — сказал Джейк, вставая, — если верить Симону Визенталю, который в Вене руководит «Центром еврейской документации», занимающимся поиском нацистских преступников, когда доктор Менгеле бежал из Буэнос-Айреса и отправился в Сан-Карлос-де-Барилоче, где многие из них живут в шикарных виллах у подножья Анд, так совпало, что некая израильтянка в это время навещала там свою мать. Обе побывали в Освенциме, и доктор Менгеле эту израильтянку стерилизовал. И однажды вечером в танцевальном зале местного отеля она внезапно лицом к лицу столкнулась с Менгеле. Он, естественно, не узнал ее, потому что таких, как она, через его руки прошли тысячи. Но заметил на ее левом запястье номер. По воспоминаниям очевидцев ни тот ни другая не произнесли ни слова. А через несколько дней та израильтянка отправилась с экскурсией в горы и не вернулась. Прошло несколько недель, прежде чем ее тело нашли в глубокой расселине. Что ж, в горах такое случается, — пожимая плечами, говорили полицейские чины.
— Постой, Джейк. А что, если он был всего лишь тем, кем его все считали, то есть торговцем контрабандными сигаретами.
— Не знаю. И никогда уже теперь не узнаю, как же ты не понимаешь! — вскричал он.
— Ну что ты, что ты… — в испуге повторяла она.
— Визенталь пишет (у меня где-то есть наверху его книга), что еврейская община Асунсьона многие годы жила в страхе. Многим приходили анонимные письма. Им угрожали, что, если Менгеле будет похищен, в Парагвае ни одному еврею не выжить… Черт, кто может в этом разобраться? Знаешь, есть люди, которые не понимают, почему Е = mc2, и это их раздражает. А я так вовсе ничего не понимаю. Всё, я пошел наверх, — бросил он и взялся за картонку с почтой.
— Но с тобой все в порядке?
— Конечно.
Отворив дверцу шкафчика, взял с полки досье на Всадника и раскрыл.
ЛЁВКА: Вы набитый дурак, Арье-Лейб!.. Опоздать на неделю!.. Кавалерия — это вам не пехота. Кавалерия плевала на вашу пехоту… Опоздал я на один час, и вахмистр берёт меня к себе в помещение, пускает мне из души юшку, и из носу пускает мне юшку, и ещё под суд меня отдаёт. Три генерала судят каждого конника, три генерала с медалями за Турецкую войну.
АРЬЕ-ЛЕЙБ: Это со всеми так делают или только с евреями?
ЛЁВКА: Еврей, который сел на лошадь, перестал быть евреем…
Открыв первую страницу, Джейк к заголовку — «Всадник, настоящее имя Джозеф (Джо) Херш. Родился в горняцкой лачуге в Йеллоунайфе, территория Юкон. Зимой. Точная дата неизвестна» — добавил: «Погиб в авиакатастрофе 20 июля 1967 года между Мату-Гросу и Бразильским нагорьем невдалеке от реки Параны».
Что теперь будешь с этим делать? — спросил внутренний голос.
Плакать, что еще остается. Слезы, которых ему было не выдавить из себя на похоронах отца, на которые даже намека не было, ни когда господин судья Бийл объявил приговор Гарри, ни когда уезжала мать, текли теперь ручьем. Текли из самой глубины души, сдавливали горло и струились по щекам. Он всхлипывал и стонал. Дрожа, опустился на диван. Плакал по отцу, чей член выпал тогда из трусов как дохлый червячок. Тот член, которым создали меня. Гниет теперь в непомерно большом сосновом гробу. Плакал по матери, достойной гораздо более любящего сына. Плакал по Гарри, злобствующему в тюремной камере и несомненно замышляющему месть. Плакал по Нэнси, у которой от родов весь живот в растяжках. И она теперь из-за этого стесняется заниматься любовью при свете. Плакал, потому что Всадника, его наставника, его воплощенной совести, больше нет.
Если, конечно, думал Джейк, наливая себе еще бренди, я сам теперь не стану Всадником. И не посвящу себя поискам виллы с решетками на окнах, глядящих на еле заметную тропу в джунглях между Пуэрто-сан-Винсенте и пограничным фортом «Карлос Антонио Лопес», что на реке Паране. Если сам не стану Всадником мщения. Если! — вмешался вдруг другой, куда более здравый голос: — Если он вообще существовал.
