Знаешь, почему я не посвящал тебя в свой бизнес? Казалось, чего проще – сделать тебя президентом одной из моих гоп-компаний, положить оклад в пару-тройку тысяч баксов, одеть в приличный костюм, и живи, друг, не бедствуй. Хотел, но вовремя одумался. Ты же не будешь, как все остальные мои президенты, болванчиком сидеть. Ты же будешь все время удивляться: «А это что? А это зачем? А почему? А почему?» То, чем ты являешься, находится в непримиримом противоречии с тем, чем я занимаюсь. Ты бы разрушил весь мой бизнес изнутри. Он бы рухнул. От стыда. К тому же он у меня не такой большой. Был. Другое дело – бизнес Наума. Ты бы затерялся в его блуждающих по свету ворованных миллиардах, в толпах жаждущих хоть как-то услужить хозяину, за что он допустит к корыту и можно попытаться сунуть в него хотя бы одно копытце, а лучше присосаться к последнему, недоразвитому сосочку и – развивать его, развивать! Но дело-то в том, что ты к нему не пойдешь, с голоду будешь подыхать, газетами станешь торговать в переходе, а не пойдешь к нему. Потому что тебе стыдно. Потому что у тебя есть совесть. Знаешь, на чьи деньги существует так называемая партия «Чистые руки»? Угадай с трех раз. Наш бывший однокурсник, отец твоей дочери, присосался и развивает…
Но совесть – болезнь заразная, они очень боятся заразиться, поэтому решили подвергнуть тебя санобработке. Формалином. Ты прав был там, у Белого дома, когда произнес на первый взгляд загадочную фразу: «Здесь что-то происходит». Тогда действительно что-то происходило, казалось, все в нас действительно может измениться. Но это продолжалось совсем недолго… Мы профукали свою надежду… А знаешь, что я понял недавно? Советское значит русское. Раньше я был уверен, что это не так, что с концом советской власти кончится и советский человек. Ничего подобного – он жив, он цветет и пахнет. Теперь же я думаю, что советский человек жил здесь еще до прихода советской власти, а когда она пришла, просто стал называться своим именем. «Здесь что-то происходит», – сказал ты, глядя на меня своими овечьими глазами. Ты знаешь, баран, что глаза у тебя овечьи? Был я как-то в одном загородном ресторане, там небольшой загон, в нем стоят овечки, ты подходишь, выбираешь, и спустя некоторое время тебе приносят шашлык. Чеченцы держат ресторан. Так вот, стал я выбирать и заглянул в глаза… Смотрю и думаю: «Где-то я их уже видел?» У тебя овечьи глаза, баран. Остался я в тот вечер без шашлыка и напился.
Раньше ты говорил, что я слишком много пью. Интересно, что бы ты сказал теперь. До чертей, старик, до самых настоящих… Я бы многое мог тебе о них рассказать, но ведь они тебе совершенно неинтересны. И тут ты прав. Ты всегда и во всем прав, и я тебя за это ненавижу, ох, как я тебя за это ненавижу! Так вот, на прошлой неделе, сразу после того, как я плотно пообщался с чертями, приходят ко мне двое. Или трое? Не помню, да это и не важно. Открывает один свой, как я его потом назвал, ядерный чемоданчик, вынимает довольно толстую папку, открывает и начинает доставать листочек за листочком, а на них – история моего бизнеса, начиная с первых ста тонн вывезенного из Германии армейского бензина. Я удивился и спрашиваю: «Неужели моя скромная персона привлекла внимание таких серьезных товарищей? Неужели вы за всеми следите?» – «Ну что вы, Герман Генрихович, за всеми следить – это какие же штаты надо иметь. Только за теми, кого нам заказывают». – «Чего же ваш заказчик от меня хочет?» – «Хочет, чтобы убирались вы куда-нибудь подальше». – «Понятно, – говорю, – а не проще было бы пиф-паф?» – «Проще, – говорят, – но наш заказчик этим не занимается». – «Хорошо, а если я поступлю иначе?» – «Тогда эти материалы появятся в газетах». – «В каких газетах?» – «В разных. В “Ежедневном бизнесмене” для элиты и в “Столичном молодежнике” для народа». Короче, дали они мне неделю, чтобы я убирался из родимой Рашки ко всем чертям. И неделя эта подходит к концу завтра. Или сегодня? Ну да, сегодня. До Сокрушилина я так и не смог добраться, секретари и референты к нему не подпустили, а вот с Наумом мне пообщаться удалось. На приеме в английском посольстве по случаю дня рождения английской королевы. Он очень удивился и очень убеждал меня в том, что не имеет к этому делу ни малейшего отношения. Я почти поверил, а через неделю пришли эти черти с ядерным чемоданчиком. Но сколько же их в действительности было?
Как будто всё случайно и ничего случайного. Ехал Сокрушилин, ткнул в тебя пальцем, и вот… Как бы не так! Тебя искали! Тебя выискивали, высчитывали, вынюхивали. Я тебе сейчас скажу, а ты не слушай… Да хоть и слушай, все равно не поймешь. Ты ангел, урод, последний ангел этой чёртовой державы. Им нужен был именно ты, и они тебя взяли. Сперва они даже не поверили своему счастью. «Неужели это он и есть – этот баран с овечьими глазами?» И когда это поняли, впились в тебя зубищами так, что кости затрещали.
Наверное, я бы давно это сделал, если бы не ты. Ты придавал моей жизни не только смысл, но и вкус. Она была мне желанна! При тебе понятие добра не было абстракцией, потому что ты и был добро среди всеобщего зла. Ты жил, под собою не чуя страны, парил и порхал, одно слово – ангел, а они – железными палками по твоим ангельским розовым пяточкам! Вот как я заговорил, друг, вот как прихватило! Я говорю о нас с тобой в прошедшем времени, но это так и есть – нас уже нет. Я выкопал себе могилу сам, а тебе ее вырыли все эти Кати Целовальниковы и Ваньки Жуковы – искренне и одновременно за деньги, непонятно даже, как это у них сочетается?
Но до Мешанкина им далеко. Он кинул меня, как последнего лоха. Я прекрасно знал, что наше правосудие делается за деньги, но питал иллюзии насчет двух-трех человек, среди которых Мешанкин. Там действительно не деньги, там очень большие деньги. Он высосал из меня все. Но говорит при этом – заслушаешься. И так смело, так точно, так правдиво! «Пусть говорят то, что хотят, но делают то, что нам нужно», вот она – российская демократия в действии. Представляю, каким соловьем он заливается сейчас на суде. «Адвокат – продажная совесть» – это у Достоевского. А ты не находишь, что герои Достоевского сплошь советские люди?
На человека, который все это время передавал тебе письма, я вышел через одного вора в законе. За это я вору заплатил и ему давал за каждое переданное тебе письмо по сто баксов. Он брал деньги, потом брал под козырек, потом ксерокопировал письмо, сдавал копию начальству и снова брал под козырек. Я видел копии – они лежали в ядерном чемоданчике у этих чертей. Чёрт, но сколько же их было?! Впрочем, это не важно, а я все про русского советского человека. Старший лейтенант Рядовкин. Точнее – уже капитан. Растут люди. Тебя, друг, засудят по полной. Расстрелять не могут, да это в их планы и не входит. Им нужно, чтобы твои овечьи глаза превратились в крысиные, как у всех нас. Это обязательное, непременное условие, чтобы у всех, у всех… Прочитал вчера в газете: «У России нет другого выхода, как избрать следующим Президентом Александра Наумова». Прочитал и чуть не заплакал – не чужая ведь страна. Глинка завещал быть похороненным в Германии, что и было исполнено, но спустя двести лет приехали наши товарищи, выкопали, привезли обратно и закопали – лежи здесь, сволочь! Отомстили за ту выходку на границе… Вот за это я нашу Рашку люблю, за последовательность – не может при жизни, так после смерти отомстит! Люблю. Но жить здесь больше не могу. Тебя нет, и меня не будет. Но лучше наоборот – справедливее. Как там твои зэки говорят: умри ты сегодня, а я завтра? Нет уж, лучше я сегодня.
№ 129
Одним русским националистом стало меньше
На улице Володи Тейтельбойма в мусорном баке вчера был обнаружен обгоревший труп молодого мужчины. В кармане убитого находилось удостоверение русского националиста на имя Льва Лютикова.
«СтоМ» 12.07.98 г.
№ 130
Фрагмент закрытого судебного заседания по делу № I-234/5678-9
Защитник: Противоречия, несовпадения, нестыковки попадаются на каждом шагу, прямо-таки бьют в глаза! Например, в заявлении, написанном матерью потерпевшей и принятом в день совершения преступления, преступник описан как черноволосый, с бородкой, как указывается в заявлении, «похожий на еврея», но в показаниях потерпевшей девочки он совсем другой. Достаточно посмотреть на Золоторотова мельком, чтобы понять, что он не похож на еврея.
Обвинитель: Но Золоторотов сам настаивает на своем еврейском происхождении. Достаточно вспомнить известный случай с американским проповедником, проповедовавшим в камере Бутырской тюрьмы, когда тот спросил, есть ли здесь евреи, Золоторотов вышел первым.
Защитник: И последним.
Обвинитель: Да, и последним. Но если человек считает себя евреем, значит, он еврей, а если он еврей, значит, он не может не быть похожим на еврея.
Защитник: У меня есть несколько друзей евреев, которые совершенно не похожи на евреев.
