– Еще до взятия Грозного – идеально под Новый год, Истукан должен отречься от власти, – разглагольствовал Гречишников.
– Грозный возьмут сразу после отречения, и лавры победы достанутся Избраннику. Само отречение, как мы говорили, должно произойти в конце старого уходящего года, старого одряхлевшего века. Новый год, новый век должен открыть своим обращением к народу Избранник. Это очень важно психологически и символически. Народ отворачивается от старого, больного, как и весь предшествующий, израсходованный век, Истукана, с надеждой взирает на молодого и свежего Избранника. В этом есть что-то египетское, не правда ли? Что-то, связанное с культом Нила, с воскресением Осириса?
– Сейчас вернемся в Москву, и нужно резко ускорить партийное строительство, – озабоченно сказал Буравков, не разделяя метафизических мечтаний Гречишникова. – «Партия Избранника» тайно, вчерне должна быть подготовлена к моменту отречения. А к выборам она должна выступить как новая энергичная политическая сила, оттеснить коммунистов и либералов. Война войною, она необходима как психологическое обеспечение, но нужна и эффективная партия, безупречная политическая машина. Об этом станем говорить в Сочи, пусть Избранник включается. Я концентрирую деньги, средства информации, поддержку губернаторов. Готовлю подавление политических противников, но все это необходимо ускорить. Я отчитаюсь в Сочи по этому вопросу.
– Я прочитал речь, которую готовят Избраннику твои спичрайтеры, – недовольно, обращаясь к Буравкову, сказал Копейко. – Слишком академично, иногда сусально, рассчитано на провинциальных актрисок. Нельзя ли туда вставить слова, понятные армии, офицерам? Ну что-нибудь вроде: «Мы этих Хаттабов Хаттабычей на толчках достанем!» Пусть народ его понимает, а не только дамочки недотраханные.
– Народ его поймет, будь спокоен! – засмеялся Гречишников. – Народ у нас золотой, нету других таких на земле народов. Ему что ни положи в рот – все съест. Только скажи сначала, что это вкусно. Будет есть, давиться, пеной исходить, но повторять: «Вкусно! Ой, вкусно!»
И они сдвинули коньячные рюмки, влили золотистый напиток в свои мокрые, жирные губы, заталкивая в них копчености, балык, холодный язык, осетрину в холодце с нежными дольками лимона.
Белосельцев не понимал смысла произносимых слов, словно спутники его изъяснялись на иноземном языке.
– Мы все-таки не должны упускать из виду «фактор Избранника», – многозначительно произнес Буравков, обсасывая лимонную дольку. – Известны случаи, когда ставленник, абсолютно зависимый от тех, кто его возвел, постепенно, пользуясь аппаратом власти, оперируя политической машиной, избавляется от своего окружения. Смещает его или просто истребляет. Так поступал Адольф Гитлер. Так действовал Сталин. Так мыслили все выдвиженцы партии – Хрущев, Брежнев и Горбачев. Можем ли мы быть уверены, что и через год станем контролировать Избранника? Что он сдержит свои обещания и будет выполнять нашу волю?
– Не стоит волноваться, – небрежно ответил Гречишников. – Он так и останется в колбе, в которой мы его синтезировали. Он беспомощный, вялый, лишен политической воли. Он половинчатый, дробный, выложен из кусочков мозаики. Он станет ловить каждое наше слово, выполнять каждый совет и каприз. Партия будет в наших руках. Финансовые потоки сохранятся всецело за нами. Мы создадим единую телевизионную империю, и он будет в ней не императором, а подданным. Мы расставили наших людей во всех силовых структурах. Они займут места в правительстве, в администрации. Его доктора, садовники, повара, его любовницы и партнеры по покеру будут нашими людьми. Продажная либеральная элита, сгнившая в коррупции, станет повиноваться нам с полуслова. Наши друзья в Америке и Израиле обеспечат полный контроль его внешней политики. Куда он может дернуться? Только на могилу к Граммофончику, чтобы пролить на осенние хризантемы печальную слезу? Он здесь у меня! – Гречишников стиснул жилистый, слегка измазанный жиром кулак. – Да он и рад своему положению. Никакой ответственности, одни почести. Он будет английской королевой, которая царствует, но не управляет.
– А я бы все-таки сделал ему предупредительный намек, – настаивал на своем Буравков, – показал, чем чревато непослушание. Может быть, нам сдать американцам Плута, на которого во время любвеобильного Прокурора было заведено уголовное дело? Избранник почитает его за одного из своих благодетелей. Отправить в Америку с какой-нибудь дурацкой миссией и попросить американцев, чтобы прихватили его по линии Интерпола.
Белосельцев чувствовал окружавшую его жизнь, как путешественник в другие галактики, пролетевший со скоростью звука сквозь иные миры и вернувшийся на родную планету. Он был все тот же, но жизнь на Земле изменилась.
– Первым делом после инаугурации Избранник должен в корне изменить всю внешнюю политику, как мы излагали ему ее на последней встрече в Завидово. – Гречишников говорил жестко. – Никаких заигрываний с Китаем и Ираном! Ориентация только на Америку. Китай – потенциальный противник, рвется в Сибирь и на Дальний Восток. Его агентурная разведка заложила сеть в Якутии и в Уренгое. Только Америка может остановить экспансию Китая в Россию. Пустить американцев в Сибирь, отдать им месторождения никеля, меди, нефти. Если хотят, пусть контролируют ядерные объекты – нам не нужно два ядерных зонтика, достаточно американского. Пусть строят транссибирскую автостраду. Пусть роют туннель под Беринговым проливом. Пусть размещают вдоль границ Китая «першинги». Мы, если нужно, пойдем на экстерриториальность Сибири, встроим ее в великое общее пространство «Америка – Россия – Европа» и таким образом остановим «желтую опасность».
– Он как-то странно отнесся к твоей идее вступления России в НАТО. Что-то невнятное мямлил об интеграции с Беларусью и Украиной, – заметил Копейко.
– Дозреет. Еще раз проговорим в Сочи весь комплекс проблем. Интеграция с Беларусью и Украиной, но в недрах НАТО, – успокоил его Гречишников.
– Нам нужно подумать, как лучше поступить с Истуканом и с его плотоядной дочкой. Они много знают, многого боятся и со страху, если их прижать, могут начать говорить. – Копейко озабоченно перекладывал себе на тарелку сочный лепесток семги. – Может, их выслать куда-нибудь в Ниццу, с глаз долой, чтобы не путались под ногами?
– Здесь не будет большой проблемы, – успокоил Гречишников. – Истукан держится исключительно на восточных, сильно действующих препаратах, и их всегда можно заменить на обычные таблетки соды. Раз – и нету Истукана! Дочь хорошо обеспечена ценными бумагами и недвижимостью, а что касается спальной, то после Зарецкого Копейко ей покажется настоящим плейбоем! – Они дружно захохотали, и Копейко, подбоченясь, расправил несуществующие казацкие усы. Белосельцев чувствовал себя пустым и бездушным. Спутники его опьянели. Лица их раскраснелись. Вкусная еда и душистый коньяк сделали их веселыми простыми мужиками, которым хотелось рассказывать анекдоты, говорить скабрезности, петь застольные песни. Копейко, все еще похохатывая и подумывая о пышной груди и плотных бедрах Дочери, расстегнул на горле рубаху и, вздувая малиновые жилы, скосив ревущий рот, запел, перекрикивая жужжанье моторов:
И за бо-орт ее броса-ает в набежа-авшую волну…
Самолет пошел на снижение. Любезный стюард с улыбкой убирал остатки еды. Сквозь тучи возникли желтеющие леса, полная машин автострада. Самолет приземлялся на военном аэродроме Чкаловское.
У края взлетного поля их поджидал джип. Шофер принял из рук Гречишникова портфель, услужливо нес, что-то тихо докладывая на ходу. У зеркально-черной машины остановились, негромко совещались. Белосельцев, отойдя в сторону, смотрел на низкорослое, знакомое здание военного аэровокзала, на толкотню в накопителе, откуда сбитые в группы солдаты, иные в глухом похмелье, иные остервенелые и злые, но в большинстве сосредоточенные, молчаливые, торопливо двигались по бетонной полосе к самолету, улетавшему в Моздок. Мимо прошли бойцы спецназа в серо-черных камуфляжах, с чехлами, в которых отвисли длинноствольные автоматы. Протопали военные топографы, затаскивая в накопитель деревянные теодолиты. Сбитая стайка залихватских, находящихся под хмельком сержантов, дружно смолила и браво поплевывала. Среди серо-зеленых, пятнисто-коричневых, песочно-желтых облачений Белосельцев заметил небольшую группу молодых женщин в военном: в плотных юбках и френчах, в одинаковых беретах, с котомками, сумками, вещмешками. Одно лицо под темным, косо посаженным беретом показалось ему знакомым. Приблизился, всматриваясь, и в молодой женщине, строго одетой, стесненной в движениях, не привыкшей к своей военной форме, узнал Веронику, дочь Николая Николасвича. Изумленно шагнул к ней:
– Вы? Каким образом? Куда? Не узнаете меня?
