– Подымайся!
– Мне колко. Ой, я срываюсь!
– Давай сюда руку.
Он нащупал в темноте ее ладони, ухватил их и взметнул ее с силой вверх, успев разглядеть в дырявую крышу горсть ярких звезд.
Он целовал ее, задыхаясь от звона и шелеста сена, от ее прерывистых вздохов, от гулких и тяжелых ударов своего ставшего огромным сердца. Больше не было тьмы, все вокруг разгоралось медленным бледным светом.
Холодные струи воздуха, перетекая через колья, падали ему на грудь. Он открыл глаза: небо сквозь дыры было мутно-серым. Аня спала на его руке, свернувшись в сене, как птица, ровно дышала, запорошенная густо травинками. Он тихонько высвободил руку, прошел по сену и соскользнул вниз. Луг дымно светился, покрытый цветами, распустившимися на рассвете. Над соснами огромно, бесшумно желтела заря, и уже запевали птицы.
Солнце вставало в горячих холмах, туман улетал от воды, и там, внизу, как маленькие черные смерчи, пронеслись утки…
Он услышал резкий нарастающий звук, какой издает набирающая скорость электричка метро, врезаясь в узкую горловину туннеля. Голова запрокинулась от невыносимых перегрузок, словно он сидел в кресле падающего космического корабля, окруженного сферой огня. Очнулся от удара о землю. В руках его был фарфоровый черепок с алым лепестком цветка, и то место в бурьяне, откуда был взят черепок, обнаруживало узкую, уходящую в глубину скважину. Она стремительно сужалась, смыкалась, будто рана, из которой выхватили кинжал. В эту скважину утекала бело-голубая молния исчезнувшего сгоревшего времени.
* * *
Белосельцев обернулся. За его спиной стоял Гречишников в блестящем от дождя плаще, а чуть поодаль, в бурьяне, у покосившейся ограды кладбища стояли Буравков и Копейко в таких же глянцевитых, блестящих, ниспадающих до земли плащах.
– Ну наконец-то, Виктор Андреевич, нашли тебя. Кого ни спросишь: «Видали, был здесь недавно, а куда пошел, не знаем». Хорошо, Копейко казачьим чутьем догадался.
Белосельцев с помутненным сознанием, словно только что пережил контузию, поднимался, держа в руках черепок.
– Ты уж извини, Виктор Андреевич, что не дали тебе отдохнуть. Очень срочно. Начинаются большие дела. Без тебя никак невозможно. Сейчас на аэродром, самолет уже ждет, а оттуда в Москву, во Внуково. Там другой самолет. Летим вслед за Избранником в Сочи. У теплого моря обсудим насущные задачи. Так мало людей с головой, с интуицией, с аналитическим даром, с боевым и мистическим опытом. Очень на тебя рассчитываем.
Можно было бы кинуться вниз по склону к серой холодной Пскове, упасть с разбега в воду, чтобы головой удариться о донный камень, и вся его жизнь вытечет красной влагой, смешается со студеной водой. Можно проскочить мимо этих троих в блестящих плащах, перемахнуть через ограду кладбища и, виляя среди могилок, жестяных линялых веночков, ускользнуть от преследования. Но там, куда он стремился, сквозь редкие деревья блестели черные автомобили и просматривались фигуры охраны. Можно удариться грудью о землю, вонзиться в толщу времени, ускользнуть от ненавистных преследователей, превратившись в тонкий язык огня, скользнуть в незаметную, уходящую в бесконечность скважину. Но она срослась, ее сдвинули намертво континенты, и земля не пускала в себя. Он медленно нагнулся, опустил на землю черепок с красным лепестком, приложив его к оставленному отпечатку.
Я готов, – сказал обреченно, делая шаг им навстречу.
На трех автомобилях они приехали на военный аэродром среди белесой моросящей равнины, где под мелким металлическим дождем мокли десантные транспорты и стоял готовый к взлету двухмоторный самолет «Аэрофлота». Охранники из хвостовой машины охватили кольцом самолет. Белосельцев вышел и смотрел, как Гречишников прощается с незнакомыми молчаливыми спутниками, обнимает их, и до слуха его долетели слова:
– Спасибо, мужики, за поддержку… Еще повидаемся… Таможню поставьте под наш контроль, скоро потребуются большие деньги… А то дворцы себе понастроили, думают, их с самолета не видно. А мы им аэрофотосъемку, засранцам…
Командир корабля в форме гражданского летчика рапортовал Гречишникову:
– Товарищ генерал, машина к взлету готова. Разрешите взлет.
– Разрешаю, – и, шелестя своим глянцевитым, черно-серебряным плащом, тяжело полез на борт. Копейко пропустил вперед себя Белосельцева, заслоняя его спиной от пустынного туманного поля, оставляя для движения узкую линию вверх по ступенькам, в овальную дыру самолета.
Самолет был пуст. Все они разместились в переднем отсеке со столиком, стягивали влажные плащи, разминали мускулы, крутили шеями, поглядывали дружелюбно на Белосельцева, ради которого и совершили утомительный рейд.
– Часика полтора – и в Чкаловском. Там по Щелковскому до кольцевой и до Внуково, ну – еще часок. Как раз укладываемся с запасом, – удовлетворенно, глядя на золотые часы, произнес Гречишников. – Правильно, Виктор Андреевич?
От него исходило благодушие доброго доктора, говорящего с выздоравливающим пациентом, и ничто не напоминало жестокого экзекутора в темном берете, стоящего на вершине вознесенного над Печатниками эшафота.
Самолет задрожал всеми своими перепонками, алюминиевыми пластинами и заклепками, раздул на крыльях два прозрачных стальных одуванчика и взлетел. В разрывы туч, косо, словно оторванная от земли тусклая жестяная лента, мелькнула Великая, белая звонница Вознесения, окруженная желтыми деревьями, Кремль с Довмонтовым городом, где когда-то находился раскоп, и все кануло в мутных облаках, теперь уже навсегда.
– Ну что, коллеги, после хлопот и переживаний не мешало бы расслабиться. Так ведь, Виктор Андреевич? – Гречишников потирал замерзшие руки. Тут же появился молодой миловидный стюард, расставляя на столике тарелки, рюмки, разнообразную рыбную и мясную снедь, ставя в специальное кольцо, на случай воздушной тряски, бутылку молдавского коньяка.
– Водички надо? – спросил он с манерами любезного официанта.
– Боржомчика, если можно, – попросил Буравков и нетерпеливо потянулся к бутылке.
– Ну что ж, дорогие братья, вот мы и снова вместе. – Гречишников поднял круглую рюмку, в которой колыхался коричнево-золотой коньяк. – Нам нельзя разлучаться, нельзя таить друг на друга обиды. Только вместе, единой волей, едиными духом и разумом мы достигнем поставленных целей. За нашего друга Виктора Андреевича, за его благополучие и здоровье!
Все чокались с Белосельцевым, радуясь его возвращению. Пили, жадно закусывали. Белосельцев пил и ел со всеми, послушно следуя воцарившемуся настроению, равнодушно взирая на круглый иллюминатор, освещавший трапезу синевой высокого неба. Через несколько мгновений его трое спутников словно забыли о нем. Теперь они говорили о войне, которая началась, пока Белосельцев улетал с земли в другие галактики.
– Все-таки не уверен, что план Генштаба разделить на две части группировку – и одну двинуть в Грозный, а другую в горы, в Аргунское, – это идеальное решение. Тут явное распыление сил. – Буравков покачивал тяжелым носом над коньячной рюмкой. – Надо было одним кулаком бить по Грозному. Грозный взяли – победа!
– Победа будет. Я звонил в штаб группировки, наступление развивается нормально, в сроки укладываются. – Копейко молодцевато приподнял плечо, словно на нем все еще красовался золотой казачий погон. – Важно другое – народ доволен. Делали замеры по всем губерниям. Одно говорят: «Добить чеченцев в их логове. Отомстить за взрывы в Москве. От Грозного – чтоб ни камушка». Мы можем себя поздравить, победитель будет царем. Народ на руках в Кремль внесет.
– К концу января, перед началом парламентских выборов, Грозный должен быть взят. – Гречишников надавил кулаком на столик. – К концу января Избранник должен в Грозном принять «Парад Победы». А Басаев с Хаттабом в клетках должны быть отправлены в Москву и размещены в зоопарке рядом с гиенами. Чтобы показывать детишкам, как они там будут грызть тухлую падаль. Хочу отметить работу ваших телеканалов. Теперь, когда мы отняли их у Астроса и Зарецкого, они работают на Победу.
– Ты послал людей в войска, чтобы они, по мере продвижения, брали под контроль нефтеприиски? – обратился к Буравкову Копейко. – Чтобы там «леваки» не пристроились. Захватываем скважину, берем под охрану и наливниками, цистернами гоним ее сразу в Ставрополь. А то, я смотрю, зашевелились жучки из Лукойла и Сибнефти. Не пускать их в войска!
– Кто сунется, сам нефтью станет, – угрюмо усмехнулся Буравков.
– Ну что ж, друзья, за Победу! – Гречишников поднял рюмку, в которую из иллюминатора влетел луч солнца, и она наполнилась золотом. – За нашу, как говорится, Победу!
Все чокнулись, и Белосельцев со всеми, послушно пригубив терпкий коньяк.
У него было странное чувство, что еще недавно он был мертв, но его воскресили. Он пропустил целый фрагмент застольного разговора и теперь с усилием пытался его уразуметь.
