Ирлик сдвигает брови под напряжением мысли.
-- Это такие моментальные картинки, что ли? А как они получаются?
-- Ну-у, там свет попадает на сенсор, превращается в электричество и выводится на экран... -- мучительно адаптирую я институтский курс оптики.
-- А откуда этот свет берётся? -- серьёзно спрашивает Ирлик.
-- Из чего-нибудь светящегося, -- пожимаю плечами. -- А от всего прочего он отражается и тоже попадает на сенсор.
Он всё ещё морщит лоб.
-- Это от человеческого глаза сильно отличается? -- спрашивает наконец.
-- Сенсор по-другому устроен, и у хорошего глаза изображение получается лучше.
-- Тогда, наверное, можно, -- поднимает брови Ирлик. -- Попробуй.
-- Сейчас попробую, я, правда, спрашивала в другом смысле... Тут, на Муданге, среди людей считается, что по фотографии можно сглазить или ещё что... поэтому, например, нас с Азаматом снимать запрещено.
Ирлик заходится хохотом.
-- Ты же не думаешь, что меня можно сглазить! -- веселится он, откидывась на ковёр перед камином. -- Ой, не могу, уморила! Как ты себе это представляешь?
-- Никак, -- ухмыляюсь я, щёлкая камерой. -- Ты отлично получился, гляди!
-- А, так это была уловка? Уважаю! -- радуется Ирлик, элегантно перекатываясь по ковру, чтобы заглянуть в превьюшку. -- М-м, ничего, только мне твой неживой огонь не нравится.
-- Я могу взять фотку настоящего и вклеить, а с этого уже вышивать...
-- Да ну, что, огня не хватает? Давай нормальный разведём!
-- Ну не в доме же! -- ужасаюсь я.
-- Ладно, -- снисходит Ирлик, -- не в доме, так не в доме. У вас кострище где-то было на берегу, пошли туда.
-- Погоди, давай всех дождёмся... У меня тут ребёнок спит, не хочу его одного оставлять, а то проснётся, испугается...
Ирлик со вздохом встаёт, подходит к манежу, скорчивается над Алэком и принюхивается.
-- Он ещё два часа проспит. Пошли, я терпеть не могу ждать.
Поняв, что спорить бессмысленно, я иду одеваться.
На улице не очень холодно, на небе тучи, сквозь которые еле-еле пробивается свет Второй луны. Филин, которого не взяли на рыбалку, при виде Ирлика поджимает хвост и исчезает в будке с приглушённым всхлипом. Ирлик не обращает внимания, протапливает снег своими большими ступнями, а я семеню следом, проваливаясь по щиколотку.
-- Шагай почаще, -- прошу. -- Мне так легче идти будет.
Он бросает на меня весёлый взгляд через плечо, припадает к земле и дует вперёд. Теперь перед нами прямая чёрная тропинка до кострища. Правда, боюсь, что-то из маминых посадок пострадало.
-- Ещё же дрова надо взять! -- вспоминаю я.
-- За каким шакалом тебе дрова? -- воздевает руки к небесам Ирлик. -- Я захочу, снег гореть будет!
-- Как скажешь, -- покладисто соглашаюсь я.
Кострище завалено снегом, но как только Ирлик встаёт в круг камней, ночь озаряется высоченным пламенем. Он ласково улыбается, разбалтывая огонь руками, потом набирает пригоршню и умывается им -- лицо, грудь и подмышками не забыл сполоснуть. Я только успеваю щёлкать. Впрочем, результат какой-то странный.
-- Тут на снимках получается, что ты как будто светишься изнутри, -- говорю. -- Дома так не было.
-- А что, не надо? -- оборачивается Ирлик, лениво перекидывая язычок пламени из одной ладони в другую. -- Ты же сказала, всё, что светится, попадает. Я думал, так будет лучше...
-- Эм-м, я ещё сказала, что от несветящегося отражается и тоже попадает. А лучше -- не лучше, сам смотри, только камеру мне не спали.
Ирлик приглушает костёр и наклоняется рассмотреть превьюшки.
-- Ой, нет, мне так не нравится, -- морщится он. -- Тут меня и не узнать. Давай заново.
Я отхожу, а он снова разводит вокруг себя геенну, поднимает столбы искр, крутится на месте, вдруг со смехом пускается в пляс, как будто слышит какую-то музыку, которая мне недоступна. Сверкающие бусы болтаются вокруг него, перемешиваясь с искрами. Я выставила камеру на автоматическую съёмку с максимальной скоростью при необходимой выдержке, потому что палец уже отсох на кнопку жать.
-- Ирлик, а ты можешь сделать, чтобы у тебя перья на голове тоже стали огнём? -- спрашиваю, осторожно обходя его по кругу.
Сначала мне кажется, что он не услышал, но потом он театрально взмётывает гриву, и весь головной убор обращается в пламя, да и вообще непонятно, где там ещё волосы, а где уже огонь.
Не знаю сколько проходит времени, но у меня начинают зажариваться нос и замерзать ноги, когда Ирлик утихомиривается. Он присаживается на один из камней, ограждающих кострище, смиряет огонь до небольшого костерка и стряхивает с плеча несколько искорок. Вдруг что-то привлекает его внимание в самой середине импровизированной танцплощадки, и он подаётся вперёд, садится на колени в золу, поднимая новые снопы искр, сгибается и бережно поднимает из пепла что-то маленькое.
-- Что там? -- спрашиваю я из-за камеры.
-- Семечко горючей травы, -- негромко отвечает Ирлик, как будто боится сдуть находку. -- Как оно тут выжило-то...
-- А что это за трава? -- любопытствую я.
-- Это моя трава, -- нежно произносит Ирлик. -- Смотри.
Я и смотрю -- в видоискатель.
Из Ирликовых ладоней поднимается дрожащий золотой росток, как будто капля раскалённого металла течёт вверх. Упругая почечка на верхушке тужится под горячим дыханием бога и раскрывается двумя листочками.
-- Добро пожаловать в мир, -- Ирлик трогательно улыбается.
Я щёлкаю спуском и понимаю, что вот он, кадр, которого мне хотелось. Все эти пляски посреди пожара, конечно, эффектные, но они какие-то уж слишком очевидные. Бог огня, всё как положено. А тут он такой живой, такой, как справедливо заметил Алтоша, милый, полностью поглощённый заботой о чём-то маленьком и беззащитном... Раз уж эта вышивка ему в подарок, пускай он почаще смотрит на себя такого, а зажигательные танцы -- это для широкой общественности. Я решительно выключаю камеру.
Ирлик тем временем нагребает полную горсть золы с землёй и аккуратно усаживает туда новоиспечённое (почти в прямом смысле) растение.
-- Пойдём, посадим его в плошку, -- говорит, не отрывая взгляда от ало-золотых листочков.
-- Пошли, -- охотно соглашаюсь я. -- Ты хочешь его забрать?
-- Нет, раз оно тут осело, тут ему и расти. Оно под снегом спит всю зиму, а я его разбудил, теперь в тепло надо, иначе погибнет. Как снег сойдёт, найди ему уютное солнечное местечко на склоне, пускай растёт, пожар от дома отводит.
-- Ты же сказал, оно горючее?
-- Ну да, на себя огонь стягивает, дому не достанется.
Мы возвращаемся, как белые люди, через дверь. Алэк действительно по-прежнему спит, только повернувшись на другой бок. Раскалённую травку мы усаживаем в симпатичную глиняную пиалу. Выпущенный из рук Ирлика, росток перестаёт светиться и принимает тусклый зеленовато-бурый оттенок.
-- Его поливать нужно? -- спрашиваю, стряхивая шубу.
-- Очень редко, и не водой, а ароматическим маслом, -- наставляет Ирлик. -- Уф-ф, -- он сладко потягивается. -- Хорошо поразмялся, а то уж вовсе деревенеть начал.
-- Гляди, -- говорю, перекидывая снимки на бук и выводя на большой экран. -- Тебе такая картинка нравится?
-- Ах да, картинки же! -- вспоминает Ирлик. -- Да бери какую хочешь, я твоему вкусу доверяю. Эх-х-х, -- он трёт лицо, потом приглаживает волосы, превращая свой головной убор в дополнительные пряди, более красные, чем остальные его рыжие волосы. Потом он охватывает себя за плечи и проводит ладонями вниз до бёдер, наклоняется и продолжает до самых пят. Когда он распрямляется, я замечаю, что все украшения с него исчезли, заменившись на тонкий замшевый пёстро вышитый жилет со стоячим воротником и длинным узким вырезом и шаровары, расцветкой точно повторяющие юбку. Стряхнув с пальцев кольца в никуда, Ирлик удобно укладывается на ковре перед камином и улыбается мне, прикрыв накрашенные глаза.
-- Решил в домашнее переодеться? -- хмыкаю я.
-- Ну да, -- мурлычет он. -- Ужин когда ещё будет, а в венце лежать неудобно.
Из-за дивана появляеся Мюон и подходит потереться о расписной Ирликов локоть. Бог зевает, сверкая золотыми зубами.
-- У тебя почитать чего-нибудь не найдётся?
-- Тебе в каком жанре? -- спрашиваю, запуская в буке программу для создания вышивальной схемы из фотографии.
-- Я люблю алгебру, -- неожиданно сообщает Ирлик.
Я насторожённо оборачиваюсь.
-- Алгебру? -- проверяю, что не ослышалась.
-- И ещё логику, -- продолжает Ирлик.
Моя картина мира покрывается мелкими трещинами. Помимо всего прочего, термины "алгебра" и "логика" в муданжском неродные, и я впервые слышу, чтобы Ирлик употреблял какие-то иностранные слова.
-- Чего таращишься? -- спрашивает он, открывая глаза пошире. -- Нету?
-- Сейчас посмотрю, -- обалдело отвечаю я, поворачиваясь к экрану. -- Если и нету, я в Сети найду... Только вот, они вряд ли будут на муданжском...
Ирлик морщит нос.
-- Это хуже. Я от всеобщего быстро устаю.
-- А ты на нём понимаешь? -- осторожно переспрашиваю я.
-- Ну да-а, -- протягивает Ирлик, -- но уж очень сильно напрягаться приходится.
