— Или я по возрасту уже вышла в тираж и деушкой не считаюсь?
— Да ты что, — благородно возмутился Олега, — да я…
— Жаль, — вздохнула Инга, — а то я б с удовольствием по-стариковски на вас там смотрела, на молодых-то, на мальчиков, эхе-хе.
— Та ну тебя. Палатку я тебе в огороде поставлю, на другой стороне, дальней. Цацки свои в доме сложишь, ну и розетка ж там. Пацаны уже в курсе, я сказал.
— А где же эти, ваши идейные противники?
— Гуревичи? — Олега махнул рукой за спину, где темный сосновый бор подступал к желтому песку, отделяя людный пляж Татарки от дальней, бесконечно длинной просторной дуги, что уходила пустая, с изредка сверкающими у сосен автомобилями. Шла далеко, насколько хватает глаза, кидая в Азов правый край огромной подковы.
— Где сосны к самой воде. Там у них палатки наставлены. А дальше, где снова широко, там есть домики, недостроенный пансионат, давно стоит. Там у них, Димка сказал, типа офис. Тронный зал. Там живет сам повелитель блох. Нет, мух, да? Мы ж почему знаем, еще зимой, когда собирались, мы думали там штаб себе сделать. Димка хотел с этим, с мэром села побазарить, провода кинуть, чтоб электричество. И на сезон устроить дискотеку. Там же в реакторе фестивали всякие. А у нас значит, маленькая, фишка — без водки и наркоты. Мам, ты чего ржешь? Тебе смешно, что мы лоси здоровые, а хотим без водки отдыхать?
Инга затрясла головой.
— С ума сошел! Да это прекрасно, без водки, я прям в умилении и восхищении. А смеюсь, насчет мэра села. А димкин дед, наверно, ваш менеджер и пиар-директор, да?
— Сейчас ты его увидишь, ага, пиар-директора нашего, — злорадно пообещал обиженный Олега, — вон идет, в трусах.
И вдруг заорал раскатисто, так что лежащий на прибое обнаженный вьюнош с лесенкой ребер, подскочил на синем бархатном матрасе, упадая в мелкую воду.
— Наш Гордей трусами светит! — орал Олега, кланяясь и прижимая к сердцу свободную руку, — искры гаснут на-а-а лету! Мам, чего там дальше-то? Дед Гордей, вот, приехала она. Знакомьтесь.
Высокий, мосластый Гордей поддернул прозрачные от ветхости семейные трусы, и церемонно кивнул головой, облепленной седыми мокрыми волосами. Инга кивнула в ответ, стараясь не смотреть на реденький ситец, облегающий мощные стати Гордея. И кусая губу, чтоб не рассмеяться, стукнула сына по спине. Прошипела:
— Хватит орать! Здравствуйте, Гордей, э-э-э…
— Гордей я, — согласился дед, вежливо топыря локти, — пошли что ли, покажу огород. А орет, та пусть орет, они ж как те коты. Им поорать щасте.
Пока Олега громыхал в предбанничке беленого дома, что-то там самому себе рассказывая, Инга беспомощно оглянулась, но поняв, спасать ее сын не собирается, послушно двинулась следом за медленной высокой фигурой, будто вырезанной из темного глянцевого дерева.
— Буряки, — величественно кивал Гордей в сторону от узкой тропки.
Инга кивала, мелко шагая, чтоб не упереться в костлявую спину и прозрачные трусы. Внимательно смотрела на комковатую землю с пучками пересохшей зелени. Не на тощий же зад старика смотреть, что маячил, еле прикрытый старым ситцем.
— Морковка…
Длинная рука вытягивалась вдоль грядок.
— Картошка тама вот. Раннюю копали, уродилась. Щас вот другая.
— Да. Картошка, — соглашалась Инга, рассматривая грядки.
— Зеленя…
И доведя ее к самому краю проволочного забора, за которым начинался пустырь с лебедой, и за ним сверкала солончаковая гладь, вдруг сказал культурно:
— Клозет.
— Ма-ам? — Олега топтался в завернутом углу огорода, отделенном от вскопанной части кривыми деревцами, — тут палатка твоя будет.
— Да, — с облегчением закивала Инга. И дернулась к сыну.
Гордей нагнулся и вытащил из кустов смородины мятое ведро, сунул ей в руки. Пояснил:
— Картошку чистить.
Подхватил полупустой мешок и, стукая его об мосластую ногу, отправился обратно к дому.
— А… — Инга покорно повлеклась следом, сердито слушая, как Олега смеется за тощими деревцами.
Ведро визжало железной ручкой, внутри катался источенный до тонкого жала ножик. Она вытерла пот со скулы, сбила бейсболку козырьком набок. Вот же попала, партизанка. Теперь что, на всю горластую команду парней чистить эту самую картошку?
«А чего ты вообще хотела?» — спросила сама себя, маясь неловкостью. «Прискакала, тоже мне, герой боевика, и подумать не успела. Чего делать-то будешь? Ходить за сыном и держать его за подол? Умела бы врать, наврала бы чего, почему ему нельзя и близко показываться у лагеря потенциальных девственников. А так. Тьфу ты…»
Под дощатым навесом Гордей уронил мешок на земляной пол. Прошлепал босыми ногами за угол, вернулся с алюминиевым тазиком. Установил рядом с низкими разнокалиберными скамейками. И полководческим взглядом окинув рабочее место, подал Инге чистейшее махровое полотенце, почти такое же ветхое, как его трусы.
— Твое будет. Иди за дом, там кран, умойся, с дороги. Одежу в доме, если надо, покидай.
И сел, вытягивая длинные ноги с узловатыми коленями. Взял в лапу корявую картофелину.
— А вы… у вас фамилия часом не Перченко? — Инге все больше казалось, что дед обязан быть родственником длинного мосластого Мишки.
— Косолыгин я, — ответил тот, бросая в таз уже вторую почищенную картофелину, — а за парня не бойся. Я твоего Олежку с десяти лет знаю. Как на великах с Димкой стали ездить, так каждо лето со мной ловили рыбу. С байдой он умеет. И с сетями. Хороший пацан. И чего им та Москва, вроде она медом намазана. Иди. А то все без тебя пошкурю.
Инга, торопясь, ушла за дом, с наслаждением умылась под фыркающим краном. И ступая в боковую дверцу, огляделась внутри, не решаясь звать деда, чтоб показал, где что. Но и не нужно было. Мимо просторной кухни она прошла к комнатам, сразу увидела, где хозяйская, по высокой кровати, аккуратно застеленной старым покрывалом и мужской рабочей одеже на стульях. И где комната для гостей — уставленная топчанами с набросанными на них модными вещичками — длинными шортами, панковскими футболками. К розеткам тянулись провода от сваленных на широком столе плееров и зарядных. Инга, улыбаясь, нашла угол Олеги, его рубашки и светлые брюки на топчане. Рядом свой рюкзак с раздернутой горловиной. Поглядывая на распахнутую дверь, быстро стащила шорты и майку, надела тоненький ситцевый сарафанчик, оказалось, он тут в боковом кармане лежал свернутый. И, оставив кроссовки на полу, засыпанном редким песком, босая, вышла к деду через главную дверь.
Потом они молча чистили картошку, и вместе управились быстро. Инга, поняв, что вежливых бесед не будет, кидала в ведро спиральную кожуру, обдумывая, как и что ей делать. Гордей изредка вздыхал, меняя вытянутую ногу, и на бедре вздувались узкие сухие мышцы.
Надо же. Олега тут свой человек. Ну да, он говорил, ма-ам, мы с Димкой на великах. И бывало, уматывал на пару дней, да, говорил, к его деду, на Казан. Ну, так ему было уже четырнадцать, вполне взрослый парень. Но за этими словами Инге как-то не мерещилась никакая реальность, они так и оставались словами, ну дед, ну Димка. А оказалось, такое все — сочное, рельефное. В трусах, фыркнула, снова утыкаясь глазами в картофелину — Гордей поменял ногу, вольно кидая ее к ведру.
За углом старого деревенского дома с мягко забеленными углами, ее сын декламировал какие-то глупости, по своей привычке — сам себе. Держа в руке прохладную под кожурой белую картошку, подумала, я тут не зря. И не просто так. Вива опять права.
И пусть все складывается, как ему захочется. А пока я буду чистить картошку со старым Гордеем.
Над ухом зудели комары, приближаясь и удаляясь. Инга осторожно подняла руку и натянула край кисейного покрывала пониже на лоб. Лосьон пригодился, но зудящие комариные полеты раздражали. Казалось, сейчас пробьются и, наплевав на острый запах, рассядутся по щекам и шее.
В центре круга шелестели флейты дождя, две фигуры, укутанные в такие же бесформенные покрывала мерно встряхивали черные в свете костерка трубки. И ныла еле слышно мягкая музыка.
Инга усмехнулась. Вполне себе современно — из стоящих на песке коробочек колонок. Отдавая должное устроителям действа, порадовалась наброшенному на плечи и голову тонкому покрывалу — от комаров спасает, и прекрасно.
Покрывало досталось ей по авантюрному вдохновению.
Поужинав с Гордеем, она, стесненно вздыхая, думала, куда ж податься. Мальчишки давно исчезли, к ее облегчению отправившись, как заявил Димка — длинный, тонкий, как водяной ужик, с небольшой кудрявой головой и маленьким лицом:
— Короче, браты, сегодня маркетинговая разведка. Двинем на фест, заодно с фаерщиками перетрем. А завтра уже решим, будем тут вставать или махнем машинами к Пресняку, на всех плюнем и сами себе.
«Браты» идею насчет «сами себе» не очень одобрили, потому как «деушек хочется» — честно за всех заявил другу и начальнику Олега. Но все равно — все завтра.
