Минут через двадцать у кабинок уже очередь и все галдят:
– Какой еще рубль? Мы Лужкова знаем!
Один даже говорил, что Лужков его знает.
Чиновница молчит, смотрит в небо... Потом вдруг говорит:
– Следующий туалет через два километра.
Намекает, что нет смысла из-за рубля скандалить, может так выйти, что потом придется горько пожалеть.
Тогда мужчина, который первым прибежал, говорит:
– Друзья! Давайте дадим бой взяточничеству. Лучше мы здесь сейчас... – Это... как он сказал-то?.. Нет, не обделаемся... Пострадаем! – Лучше мы здесь, – говорит, – сейчас пострадаем, чем уступим вымогателям!
И все начали кричать:
– Да, лучше мы здесь сейчас... пострадаем, чем уступим!
Сразу самые активные позвонили куда следует, чтобы взяточницу схватили на месте преступления. Позвонили – там занято, видимо, все звонят отовсюду, видимо, у нас везде взяточничество.
И хоть занято было, а все равно в какой-то момент все почувствовали, что они – сила, с которой нужно считаться. И от этого такой восторг охватил людей, такая радость всех переполнила, что человек семь тут же на месте и... это... опять забыл... Нет, не обделались... Пострадали!
А где, когда общественное мнение легко складывалось?
Страждущих, которым десять рублей не жалко, а одиннадцать жалко, уже собралось много, и наконец они дозвонились куда следует. И тут же прибыл самый главный по туалетам. Даже не стал разбираться, что к чему, говорит чиновнице:
– Вы уволены!
То есть общественное мнение не только образовалось, но и заработало. На радостях еще несколько человек пострадали за общее дело. Но все смотрели на них не как на тех, кто обделался, а как на героев.
Всё хорошо, но тут чиновница вдруг опять заговорила.
– Мне-то что, – говорит, – я здесь не работаю, это соседка заболела, попросила подменить.
Закрыла кабинки и ушла.
Ну и значит, которые открытые кабинки, до них бежать два километра, и кто побежал, те не успели и они герои в пути. А которые не побежали, те герои на месте. А которые сами по себе, которые делали вид, что ничего не видят, не слышат, те – предатели.
Вот такая история.
То есть рано все обрадовались общественному мнению, оно у нас пока образуется только местами и только в случае большой нужды. А чтобы везде, всегда и надолго, нужно, чтобы не каждый сам по себе, а все вместе! Как один! За общее дело!.. Нет, не обделались. Пострадали.
* * *
– Ну, – говорит учитель, – кто расскажет нам про Содом и Гоморру? Почему погибли эти два города?
В классе наступает мертвая тишина.
– Горохов.
– Чего?
– К доске.
К доске выходит бледный, долговязый мальчишка, в глазах у него застыла смертная тоска. Он упирается взглядом в дверную ручку и угрюмо молчит.
– Не учил, что ли?
– Учил! Что сразу «не учил»-то?
– Рассказывай.
– Погибли два города, – трагическим голосом сообщает Горохов, – вместе с жителями... и взрослые, и дети... все погибли... остальные пропали без вести.
Горохов вновь упирается взглядом в дверную ручку и молчит.
– Так что? – спрашивает учитель. – Почтим их память вставанием или как? Может, не стоят они того?
С укором невинно осужденного на казнь смотрит Горохов на остающихся жить товарищей. То, что удается разобрать из их шепота, – откровенная глупость, но другого пути к спасению нет.
– За грехи погибли, – кривовато улыбаясь, говорит Горохов.
– Правильно. За какие?
Горохов приободряется.
– За какие? За всякие. Они совсем там обнаглели, противно было смотреть на них.
– Отчего же?
– Дикие были. До нашей эры жили. Ни стыда ни совести.
– Поконкретнее, если можно, – просит учитель.
– Перечислить грехи, что ли?
– Перечисли.
Горохов смотрит на дверную ручку и молчит.
– Ну?.. Хоть один грех назови.
– Коррупция! – выкрикивает Горохов.
– Оп-па! – не то удивляется, не то одобряет учитель. – Та-ак.
– Терроризм!
– Та-ак.
Горохову кажется, что он попал в десятку, его посещает вдохновение, он закатывает глаза к потолку:
– Потом у них там развелись эти... как их?
– Кто у них там развелся?
– Оборотни в погонах.
– Так.
Горохова несет:
– Деньги фальшивые делали, дачи строили, где нельзя. Воровство страшное. Воровали всё подряд, только отвернись. У государства воровали!
Учитель одобрительно кивает.
– И государство воровало, – бичует Горохов. – Преступность большая, проституция, наркомания, порнография!
– Та-ак.
– Ящур у них там был, СПИД, птичий грипп! – На лице Горохова начинает играть какой-то нездешний румянец. – Врали все подряд! Особенно депутаты. Жуликов пруд пруди! Пенсии маленькие!
– У кого?
– У учителей!
– Та-ак! Молодец.
– Учителя нищие были!
– Правильно!
– Никому до них дела не было!
– Молодец!
– Власть и мафия срослись!
– Так их!
На лице учителя тоже появляется нездоровый румянец. Горохов решает, что самое время вбить последний гвоздь в гроб Содома и Гоморры.
– И главное, они цены сильно подняли.
– На что?
– На бензин.
Учитель встряхивает головой, проводит ладонью по лицу:
– Ты про какой город рассказываешь?
– Про Содом и Гоморру. И тогда боги сказали: «Вы чего, совсем уже?» И покарали их за то, что они такие дикие.
– Садись, – говорит учитель, – пять.
Он ставит в дневник Горохову жирную пятерку, наклоняется к нему и шепчет:
– А про Содом и Гоморру все-таки прочитай.
* * *
Я тут как-то подрался с товарищами по работе, потом дома с женой – обидно, когда ты к кому-то всей душой, а ему плевать на тебя. Ну и решил напиться до чертей. До чертей, ага.
Пил, пил, пил – нет никого, устал ждать. Потом вижу – бежит один по брюкам:
– Чего тебе?
Говорю:
– Где вы все? Где вас носит?!
Он:
– Кто где. Работы много.
Вижу – не врет, никак не может отдышаться. Думаю: пусть отдохнет. Я вообще люблю чертей. Правда, когда первый раз увидел их, испугался. Инстинктивно. По рукавам бегают голые!.. совсем без ничего... обоего пола, рожи строят.
Потом ничего – подружились. Погоди, про что я?.. А-а-а! Как-то раз я послал подальше всех товарищей по работе, потом дома жену и сильно выпил. Или сперва сильно выпил, потом послал всех?.. Погоди, погоди... Послал всех! Потом напился до чертей.
Тоже, слушай, у них жизнь не сахар. Как-то один попался... сиреневый. От портвейна, что ли?.. Я портвейн пил, пил, смотрю – сидит один на краю стакана, ногами внутрь, болтает ими. Говорю:
– Ну ты чего? Гигиену-то соблюдай.
Он мне с вызовом таким:
– Я буду соблюдать, когда твои руки станут чище моих копыт.
Витиевато сказал. Он университет закончил, работы по образованию не найти. Он по диплому должен совращать интеллигентов, а их у нас уже и нет. А которые есть, сами давно совратились, и он сейчас занимается извозом.
Погоди, про что я?.. А-а-а! Вот! Обидно, когда ты к кому-то всей душой, а на тебя ноль внимания.
Недавно совсем я расплевался с товарищами по работе, потом дома с женой, выпил и пел песни до трех ночи. Между прочим, пел профессионально!.. То есть без слуха, но громко. В три ночи звонок в дверь.
– Кто?
– Девочка без пальто.
Голос-то соседа, но думаю: вдруг девочка. То есть я-то со всей душой, открываю – и кулаком мне в нос раз!..
Нет, что-то я про чертей начал. А-а! Вот! Прибегает он:
– Чего тебе?
Говорю:
– Где вы все? Где вас носит?
Он:
– Кто где. Работы много. Совсем плохо стало.
Такая беда у них, у чертей, ужас! У них образовался сильный разрыв между самыми богатыми и самыми бедными. И заработать бедным негде.
У чертей главная работа – совращать людей. Раньше за одну душу можно было хорошие деньги выручить. Раньше же у всех нас душа была почти целая. Так, где-то чуть завистью побита, или пообещал и не сделал... Жениться, например, пообещал и не сделал. Или продавец просчитался в твою пользу, а ты заметил и не сказал, дескать, ничего, они себе еще наворуют. Почти непорченные были души.
«А сейчас, – черт сказал, – такие души у вас пошли, такое рванье, никому не всучишь. Бывает, что вообще не принимают». Они сдают наши души на пункте «Вторсырье». А там кобенятся: «Ты чего принес?! Заразу только разводишь. На дороге, что ли, нашел? Ты бы еще принес чью-нибудь душу с телевидения!»
Они так ругаются. Если душа как-то связана была с телевидением, ни за что не примут.
Или депутатская душа – за нее тоже хороших денег не выручить.
Они из наших душ, слышь, делают себе что-нибудь полезное для хозяйства, чтобы ничего не пропадало.
Из душ интеллигентов – занавесочки разные красивые, шарики воздушные.
Из депутатских – посуду одноразовую.
Из чиновничьих – горшки ночные.
С телевидения кто – из них хорошие получаются памперсы.
Из учителей, врачей – молотки, из руководства – гвозди.
