Старшина лежал против крепнувшего ветра. Морянка резала лицо, точила слезой озябшие глаза. Старшина моргал, смахивал слезинки рукавом и ругал егерей. Очень обидно было ежиться в скалах, как бездомной собачонке, когда рядом чужие на твоей земле грелись в землянках у теплых печек.
Своим чередом вершилась ночь. Перемещались в небе звезды, глухо и ровно шумело море. Темнота была огромной. От камней, от холодных сопок она уходила без единого просвета в бесконечность. В кромешной тьме одиноко ворочался на голом гранитном выступе живой человек Василий Гнеушев.
За полночь над морем, прочертив огненную полосу, взлетела ракета. В ответ с берега два раза мигнул огонек — просигналили электрическим фонариком. Затем в бухточке послышались неразборчивые команды, и квадраты света от распахиваемых дверей землянок пропечатались в темноте.
«Заворошились… К чему бы это?» — подумал старшина, забыв про холод и непроглядную ночь.
Минут через двадцать он приметил в море наплывающие синие огни.
Катер! Так вот почему немцы палят по ночам ракеты. Это же катера сигналят о подходе. По ночам шуруют, тишком делишки обделывают…
Пригашенные огни наплывали все ближе и ближе. В размытых кругах света, падающих на рябую воду, выписался клин носа и застыл у берега. Наверное, подавали сходни.
Немецкие команды Гнеушев не мог разобрать, но было ясно, что внизу происходит высадка людей. Уши улавливали смутный гомон голосов, скрип сходней. Отчетливо звякнул металл. Звездочкой просекла темень зажженная спичка, но короткий окрик тут же притушил светлячок.
Два раза к бухте подходил катер. Гнеушев отчетливо слышал понятные теперь звуки, но сообразить, сколько человек прибывало на катере — двадцать или пятьдесят, — он не мог. Если вести счет по самому малому, можно прикинуть, что сегодняшней ночью в бухточке высадилось человек сорок егерей. А в другие ночи? Ведь движение катеров воздушная разведка засекла неделю назад. За это время в бухточку могли переправить целый батальон. Не шуточки, если егерский батальон ударит по флангу с перешейка. Он может опрокинуть наших в фиорд, накрыть их в воде пулеметами и минометным огнем. Кровавую кашу заварит. И минометы не потребуются — в здешней воде минут десять побарахтаешься, и сам пузыри пустишь…
«Вот что, гады, надумали», — тяжело ворочалось в голове Гнеушева. Не зря он мерз на скале. Теперь «Чайка» получит главное сообщение: на Вороньем мысу сосредотачивается не менее батальона егерей для флангового удара…
С Докукиным старшина условился, что утром возвратится к пещерке. Но сейчас Гнеушев решил задержаться у бухточки. Раз подлез он к егерям под самый нос, надо разведать все до точности. Может, они не только людей высаживали, может, они и еще кое-что сюда притащили…
Со скалы это не высмотришь, надо подобраться ближе.
Напрямик в бухточку нельзя было спуститься. Стометровый откос оберегал здесь немцев надежнее любого дозора.
Ночь была уже на изломе. Над морем стронулась темнота, стала пухнуть светлеющая полоска. Но это еще не рассвет, а первое одоление отступающей тьмы.
«Часа два в запасе есть», — прикинул Гнеушев и решительно пошел по склону сопки на север. Там, он знал, скалы спускались к морю.
Гнеушеву повезло. Через полчаса он оказался на отмели, обнаженной отливом у подножья сопки. Обкатанная волнами галька-арешник была влажной и мягко шелестела под ногами. Старшина без помех прошел километра полтора, затем дорогу преградил выступ скалы, обрывающийся в воду. За ним была желанная бухточка. Обрадованный таки везением, Василий минут пять посидел в камнях, отдышался, вытер подкладкой ушанки мокрое лицо, проверил магазин в автомате и поближе к рукам сунул под ватник ребристые лимонки.
Медленно занимался рассвет. Из свинцовых сумерек проступало море. Укрощенная в равновесии отлива вода облизывала галечную отмель пенными языками, с шипением перекатывая, шлифуя камни. Отчетливее выписывались скалы, и лишь в расселинах упрямо таилась, не желая уходить темнота.
«В полмомента обернусь», — решил Гнеушев, внимательно оглядывая светлый серп отмели. Через час-полтора прилив затопит удобный подход к бухточке, и неизвестно, можно ли выбраться отсюда по береговым скалам.
Поддернув голенища сапог, старшина шагнул в воду, чтобы обогнуть последнюю преграду, отделявшую от бухточки. Хватаясь руками за космы скользкого, пахнущего затхлой сыростью «морского гороха», он метр за метром огибал скалу. Сунулся рукой в жгучий студень медузы, застрявшей в выбоинке, выбрался на сушу и проворно юркнул в гранитную складку.
Бухточка была теперь перед ним как на ладони. Стиснутая скалами, изгибалась песчаная коса, прорезанная ниткой впадающего в море ручья. Коса полого поднималась к подножию сопок. Возле ближней из них тянулись землянки. Покатые крыши сливались с камнем, и, только приглядевшись, можно было различить их длинный ряд. У крайней землянки белел ладный штабелек нарубленных дров и расхаживал часовой в долгополой шинели с автоматом за спиной.
«Хозяйственно устроились», — зло подумал Гнеушев, наблюдая за часовым. Немцу, видно, было холодно. Он поднял воротник, сунул руки в рукава и через каждый десяток шагов пританцовывал, бил ботинком о ботинок, доходил до ручья и поворачивал обратно.
За ручьем под скалой неразборчиво темнело что-то продолговатое.
«Орудия! — догадался старшина. — Ну, конечно же. Пушки! Серьезный камуфлет вырисовывается…»
Гнеушев решил пройти поближе. Перебежать полсотни метров к квадратному валуну, за которым гранит прорезала расселина. Из нее можно будет рассмотреть как следует пушечки за ручьем.
Припадая к камням, Василий пополз вперед. Когда он уже достиг валуна и стал подниматься, сбоку метнулась тень и на плечи навалилась неожиданная тяжесть.
Рослый егерь оседлал Гнеушева, коленом уперся в поясницу и, сипло дыша в затылок, стал заламывать голову. Шею удушливо перепоясала жесткая рука. Мосластый кулак, пахнущий потом, отгибал назад подбородок. Скосив глаза, Гнеушев видел возле уха волосатые, по-звериному широкие ноздри тупого хрящеватого носа.
Немыслимым усилием старшине удалось отодвинуться от валуна. Потом, на мгновение притворившись, что уступает силе, он крутнулся и резко откинулся назад, ударив нападавшего о грань камня. Так, как это делают лоси, сбрасывая со спины волка.
Егерь глухо охнул, и рука под подбородком ослабла. Гнеушев вывернулся, коротко пнул немца в пах, выхватил финку и всадил туда, где угадывалась под шинелью ямка ключицы. Мягкий подбородок егеря странно дернулся, зрачки глаз стали бездонными и тут же, растеряв силу, увяли.
Часовой в долгополой шинели оцепенело смотрел на молчаливую схватку у валуна. Рука его рвала с плеча автомат, но ремень зацепился за погон, и это спасло Гнеушева. Он успел юркнуть в расселину раньше, чем раздался всполошный крик часового.
— Аларм!.. Аларм!..
По камню, рядом с головой рассыпался автоматный высев, осколки гранита по-осиному остро кусанули щеку.
Гнеушев бежал, пригибаясь за валунами. Теперь его могли выручить только ноги. Спасительная щель забирала вправо, становилась шире и глубже. Ее отвесные стены надежно защищали разведчика. Стрельба сзади отставала, и топота нагоняющих ног тоже не было слышно.
Гнеушев облегченно подумал, что уйдет. Оторвется, как не раз бывало, от егерей, спрячется в скалах от погони, пересидит шум, а потом проберется к пещерке, сообщит «Чайке» все, что нужно, и уведет группу к берегу. Пока егеря, растопырив руки, будут шарить по мысу, подоспеет мотобот и примет разведчиков…
За очередным поворотом расселина оборвалась гранитной стеной, перегородившей путь. Старшина замедлил бег, растерянно метнулся в одну сторону, в другую, наталкиваясь на отвесы камня. Щель оказалась каменным мешком, западней. Гнеушева с трех сторон обступили скалы, ошарашивая неодолимой крутизной откосов. Западня была безысходна, как тюремная одиночка.
Василий тяжело дышал, прижавшись спиной к гранитной стене. Глаза метались по камню, отчаянно высматривая какой-нибудь спасительный уступчик, трещинку, малую щелку. Выискивали лазейку, по которой можно было рвануться наверх и оказаться на свободе.
В горячке, по-дурному кинулся разведчик в расселину, спасаясь от очереди. Надо было от валуна бежать назад, нырнуть за скалу, уходить по галечной отмели. Сам же сунул голову в ловушку…
«Пробьюсь!» — выплыла отчаянная мысль. Рука нырнула под ватник, уцепила гранату. Привычное прикосновение к ребристому тяжелому металлу успокоило мысли. Как всегда случалось в минуту острой опасности, они собрались, как в фокусе, в единственной точке: «Пробьюсь!»
Разведчик отогнул зажимы, вытащил из запала чеку и пошел навстречу тем, от кого минуту назад удирал со всех ног. Он решил сойтись с егерями, притаиться за камнем и оглушить преследующих гранатами. Развернуть очередь на весь магазин и кинуться в брешь, пробитую в цепочке погони, в самую гущу, когда палец невольно замирает на спуске, остерегаясь, что пуля хлестанет своего же.
