Нет, для разведки писарек не годится. В разведке вера в товарища должна быть крепкая. По краешку у смерти ходить доводится. Больше Остап с Лыткиным в паре и шагу не сделает. По возвращении он все, как есть, доложит старшине. В таких делах темнить нельзя. Пропадать по вине Лыткина Забара категорически не желает. У него еще много дел впереди. Коней же война под корень порушит, надо кому-то их снова поднимать. В селе, наверное, и хаты ни одной не осталось, тоже руки потребуются…
Ладно, раз так дело повернулось, один пройдет к распадку. Проскочит к ернику, а там уже не на пузе, а на своих двоих быстренько проберется к завороту скал, высмотрит, что надо, и возвратится к пещерке.
Остап поправил ремень автомата и высунулся из-под валуна. Уперся в камень носком сапога и неожиданно ловко подал крупное тело к ближней кочке. На мгновение сжался, застыл, оберегаясь очереди или снайперского выстрела.
Все было тихо. Раскачивались возле щеки граненые стебельки пушицы, кололся в подбородок вороничник. Из мха выжалась вода, промочила брюки и обволокла холодом ноги. Скосив глаза, Остап приметил, как из норы высунулась мордочка песца, встревоженного присутствием человека.
«Порядок, — подумал Забара. — Нема туточка егерей». Проворно виляя задом, разведчик пополз между кочек. Как опытный пластун, прижимался лицом к земле и чуть не до плеч подтягивал колени. Грузное, неловкое с виду тело приобрело в движении гибкость и упругую силу. Руки сами собой находили опору и подтягивали тело. Ноги подбирались в ритм движения, уверенно подталкивая вперед.
Забара был доволен самим собой, собственной решительностью и тем, что егерей поблизости не оказалось.
Сробел Лыткин по первому разу… С кем такое не случается?.. Увидит, что Забара запросто добрался к ернику, пересилит себя и тоже приползет… «Прикрывать». А от чего тут прикрывать? И про мины с перепугу выдумал. Злякался, одним словом, писарек…
Рука, выброшенная вперед, укололась о что-то пронзительно острое. Остап ничего не успел понять, как из мха вырвался слепящий, нестерпимо обжигающий лоскут желтого пламени. Земля вздыбилась, встала торчком, взлетела вверх и с грохотом посыпалась на разведчика Забару.
Лыткин оцепенел. Стиснув потной ладонью рот, он едва удержал крик. Игорь был уверен, что рядом с ним тоже всплеснется пламя и убьет его, как секунду назад убило Забару.
Они же на минном поле!
Игорь поднял голову и напряженными глазами стал обшаривать все вокруг. Каждый сантиметр, каждую складочку, каждый крохотный камешек. Увидел собственный след. Примятый мох, полосы на щебенке. Сообразил, что по следу можно уйти из страшного места. Проползти там, где они ползли раньше, не отклоняясь и на сантиметр в сторону.
Не послушал его Забара, полез без соображения… Нет, Игорь так не сделает. Он уйдет… Он придумает, как уйти…
Осторожно выбравшись из-под валуна, Лыткин пополз в камнях. От волнения и суетливости вдруг напал кашель. Писарь закусил грязный, пахнущий торфом рукав ватника. Перхал, не имея сил удержаться, елозил грудью по валуну, перебивая шершавую сухость в горле, боясь, что его могут услышать.
И вдруг отчетливо понял, что уходить нельзя. Егеря же придут на взрыв! Увидят Забару, пойдут по следу и накроют Лыткина. Ползком от них не уйдешь…
Забару надо было вытащить с открытого склона, спрятать в камнях, чтобы фрицы не приметили, не догадались, что на Вороньем мысу русские разведчики, Игорь Лыткин…
И зачем только он пошел в разведгруппу!.. Можно же было все объяснить капитану. Сказать, что перед штурмом нельзя оголять участок боевой документации. Это же очень важная работа… Это же, если разобраться, в десять раз важнее, чем разведка на Вороний мыс. Можно было в дивизию позвонить, там в штабе Игоря тоже знают. Товарищ майор Алексеенко не согласился бы отпустить на Вороний мыс лучшего писаря. Он же всегда в срок все бумаги представляет! Мало ли что Епанешникову взбредет в голову. Если он Лыткина недолюбливает, это не значит, что можно его тыкать в каждую дыру. На командира роты тоже начальство есть…
Новый страх заставил писаря выползти на склон и одолеть сотню метров до неподвижного Забары.
Остап лежал возле черной воронки калачиком, как замерзший ребенок, подвернув большие ноги. Смертельный холод, с разрывом обрушившийся на него, заставил разведчика в последнее мгновение инстинктивно сжаться, чтобы уберечь последние капли исчезающего живого тепла. Крови не было видно. Лишь под шапкой, на левом виске, в коротких стриженых волосах, спеклась смертельная пробоинка. Глаза застыли, подернулись тусклой пленкой. Развороченный торф пах жженым железом и сладковатой гарью взрывчатки.
Под рукой тело Остапа безвольно колыхнулось, снова накатил испуг. Забару можно затащить в камни, но взрыва же не скроешь. Егеря же захотят узнать, почему рванула мина…
Лыткин беспомощно огляделся, и в груди облегченно затукало. Метрах в пяти от развороченной кочки лежал убитый песец. Видно, при приближении разведчика зверек не выдержал, метнулся из норы в тот самый момент, когда взорвалась мина. Осколки и его уложили наповал.
Надо сделать так, чтобы егеря подумали, будто на мину наткнулся песец. Бывает ведь! Прошлый месяц в соседней дивизии олень на минном поле подорвался… И песец тоже мог! Для мины силы не надо. Задень усики, и она сразу бабахнет…
Лыткин ухватил песца за облезлый хвост и подтянул к краю опаленного взрывом торфа.
Не разберутся егеря! Издали увидят, что возле воронки лежит песец, и повернут назад. Не попрутся же они по минному полю, чтобы все до топкости высмотреть.
Лыткин повернул к воронке оскаленную, залитую кровью голову песца и повиднее откинул облезлый хвост. Затем с трудом ухватил грузное тело Забары, повесил на шею его автомат и пополз к спасительным валунам. Мертвый Остап тяжелел с каждым метром, прижимал писаря ко мху, к колкой осоке, к камням, к затхлому торфу. Щетинистый, костенеющий уже его подбородок при каждом движении пугающе тыкался в шею.
Как хватило сил затащить тело Забары в валуны, Лыткин не мог сообразить. Он плашмя, без единого движения лежал на щебенке. Пот, заливавший лицо, осох, и навалился озноб. От валунов, как из погреба, подобрался холод, растекаясь по телу мелкой неудержимой дрожью. В груди закололо — и стало трудно дышать. Словно воздух загустел и с усилием, раздирая горло, протискивался в легкие. Сухой кашель начал выворачивать грудь. Писарь опять закусил рукав, но на этот раз ему не удалось справиться с кашлем. Увидев рядом лужицу воды, он подполз к ней, сделал глоток и вздрогнул от обжигающего холода. «Ну и пусть, — отчаянно подумал Лыткин. — Пусть уж лучше так…» Решительно приник к воде и стал торопливо глотать ее, пока не зашлись в судорогах челюсти. Кашель перебился, но озноб стал колотить с такой силой, что мелко начали клацать зубы и невозможно было остановить противное клацанье.
«Заболел я, теперь я больной…» — подумал писарь. От этой мысли пришло облегчение. Он больной и может только лежать под камнем и ждать, когда к нему придут на помощь. Не имеют же права кинуть без помощи больного…
Пришли егеря. Трое выскользнули из-за скалы в сотне метрах от Лыткина и сторожко приблизились к склону, где на торфе темнела оспина воронки. Увидели возле нее тощенького, одеревенело вытянувшегося песца. Оживились, опустили автоматы, стали переговариваться друг, с другом, поочередно тыкая руками в сторону воронки.
Лыткин лежал, забившись под валун. Он понимал, что надо уходить, отползать подальше. Но слабость и накативший страх лишили сил. Стук собственного сердца казался буханьем парового молота, сотрясавшего громаду сопки. Писарь отчаянно думал, что немцы услышат этот стук, пройдут верхним краем, увидят и в упор ударят очередями…
Постояв на склоне невероятно долгие минуты, егеря скрылись за камнями.
Радость неожиданного спасения помогла Лыткину перебороть страх. Он не исчез. Просто удалось загнать его внутрь, и он застыл там, холодный и липкий, как недавний пот, выступивший на ладонях, сжимающих бесполезный автомат.
Неожиданно стало жарко. Душная испарина выступила под ватником, облепила тело банным теплом. Лицо снова залил пот. Лыткин подполз к лужице и опять до ломоты в скулах напился ледяной воды. В горле ощутимо нарастала тупая боль.
— Лыткин! — негромко позвали из-за камня. — Ты чего тут ворошишься?
Усатое лицо сержанта Докукина оказалось рядом.
— Вот, Забару убило… Минное поле здесь, — ответил писарь, и кашель снова навалился на него.
— Дела, — протянул Гнеушев, выслушав рассказ разведчиков, притащивших к пещерке тело Остапа. — На кой хрен егерям понадобилось там мины ставить?
— Может, старое минное поле? — предположил Докукин. — Три года ведь война идет. За это время, считай, что под каждую кочку мин насовали. Может, старое…
