— Ты из полиции?
— Нет, я отец Асама, — ответил я, поднял руку и воскликнул: — Долой Сидки-предателя!
Гром голосов потряс всю улицу, повторяя мой возглас. Демонстранты шли по городу, и я все время находился среди них.
Потом я почувствовал, что мое присутствие смущает сына, я отделился от толпы и стал наблюдать за молодежью, которая призывала к уничтожению чрезвычайного положения, к свободе народа. Я едва не задыхался от восхищения, энтузиазма и радости. Сын растет, становится взрослым, он превращается в борца, каким я воображал его раньше.
Асам переходил из класса в класс. Его ум развивался, взгляды на жизнь становились все глубже, он научился анализировать политические события. Самые разнообразные пути борьбы раскрывались перед ним.
Асам всегда участвовал в национальной борьбе и направлял ее острие против империалистов и их египетских прихвостней.
Он много рассказывал мне об английском империализме, о внутренних делах Египта, о связи Сидки и других правителей с иностранным капиталом и об их заговоре с оккупантами, предающем национальные интересы.
Я слушал, и мне хотелось запечатлеть на лбу моего мальчика горячий поцелуй. Я пожирал его глазами, гордость пьянила меня, как чудное вино. В такие моменты я забывал своих друзей, самого себя, день и ночь я проводил в мыслях о своем сыне Асаме.
Разрушились все преграды, он стал мне самым близким другом. Меня радовало, что младший брат Самир учится у Асама и берет с него пример.
Я не могу рассказать тебе об отношении матери к Асаму, о волнениях, которые она испытывала всякий раз, когда Асам и его товарищи организовывали забастовку или демонстрацию. Описание этого заняло бы слишком много места. Я старался сделать так, чтобы Асам не замечал беспокойства матери, не чувствовал тревожного настроения в доме. Ведь патриотический долг обязывает отцов воодушевлять своих сыновей на священную борьбу, не бояться тюрем, не страшиться преследований, потому что никто не сможет действовать, если страх свяжет ему руки, никто не сможет говорить, если он будет бояться террора, а тогда наступит застой, унижение, воцарится отсталость и страна понесет тяжелый урон.
Поэтому я поощрял сына в его борьбе против правительства — и когда он критиковал самовольные действия министров, и когда призывал египтян сражаться с оккупационными войсками. Став старше, Асам почувствовал себя вправе говорить о внутренних делах страны как египетский гражданин, долг которого — содействовать изгнанию колонизаторов из пределов родины.
Как-то летом я застал Асама усталым, озабоченным, он мало спал. Я спросил его, в чем дело, и он рассказал — а это было в 1945 году, — что готовится созыв большой национальной конференции, что уже создан подготовительный комитет, цель которого — изучить египетский вопрос и составить программу борьбы за освобождение страны от оккупантов.
— Наше спасение состоит в создании комитета из представителей всех партий, — сказал мне Асам, — но чтобы в нем обязательно участвовали рабочие и крестьяне. Это то ядро, которое при поддержке всего населения сможет выгнать оккупационные войска из Египта.
С тех пор я редко видел Асама, он мало рассказывал о своей работе. Несколько месяцев он продолжал заниматься подготовкой к конференции; к тому времени Асам учился уже на третьем курсе юридического факультета и развит был не по годам.
* * *
Газеты начали публиковать сообщения о переговорах между Египтом и Британией; Асам был крайне возмущен этим.
Однажды он вернулся домой ночью, лицо его горело, мне казалось, что я ощущаю огонь, пылающий в его глазах.
— Что с тобой, Асам? — спросил я.
— Этот унизительный путь не принесет пользы, — ответил он. — Переговоры… переговоры — это негодное средство. Нет другого средства, кроме вооруженной борьбы.
Настало утро 9 февраля 1946 года. Студенты созвали свою конференцию в помещении университета. Они постановили выразить протест против переговоров и потребовали уничтожения договора 1936 года и создания вооруженных отрядов для борьбы с англичанами. Затем они вышли из университета на улицу. Наряды полиции не смогли приблизиться к толпе, состоявшей из тысяч сплоченных, горящих энтузиазмом людей. Колонны молодежи достигли моста Аббаса. Тогда появились новые отряды полиции. С обеих сторон моста они напали на демонстрантов. Было дано приказание развести мост, и студенты попали в окружение двух крупных вооруженных отрядов. Ни один человек не уцелел в этой схватке: кто был убит, кто утонул в Ниле; пролилась кровь многих сотен людей. И все это было наказанием за призыв к свободе. Мой сын был ранен в голову.
Правительство закрыло университет, потом подало в отставку. Но вскоре Сидки снова пришел к власти.
Из рабочих и студентов был образован национальный комитет, который, несмотря на все происшедшее, вынес решение 21 февраля 1946 года провести всеобщую забастовку.
В этот день на площади Оперы состоялся массовый патриотический митинг. Двери всех магазинов были закрыты, все движение в Каире остановилось.
Тысячные толпы двинулись с площади Оперы на площадь Исмаилия, к английским казармам. В то же время другие многотысячные отряды направились в Аббасию, где также находились укрепления англичан.
Мой сын Асам был одним из руководителей демонстрантов, направившихся к казармам. Восставшие начали забрасывать англичан камнями.
Ты можешь себе представить, какая была бойня! Англичане начали обстреливать толпу и убили шесть египтян, сотни были ранены.
Площадь Исмаилия стала полем сражения, на котором боролись две силы: с одной стороны — свободолюбивые сыны египетского народа, с другой — английские войска, укрепившиеся в казармах.
Напряжение дошло до наивысшей точки. Люди двигались, как волны во время прилива и отлива, раздавались выстрелы английских винтовок.
Появились полицейские. Исмаил Сидки дал им приказ силой разогнать демонстрацию и открыть огонь по населению. И я, как в ужасном сновидении, увидел полицейских, с касками на головах, готовых к действию. Демонстранты относили убитых в сторону, снимали с них рубашки и несли эти окровавленные рубашки по улицам Каира, крича:
— Это окровавленные рубашки, о египтяне!.. Рубашки патриотов, павших за правое дело, восставших против оккупации!
Жители Каира присоединились к своим сражающимся братьям, и каждый готов был отдать свою жизнь.
Вдруг я увидел в руках одного из восставших героев рубашку моего сына и услышал, как он кричит:
— Рубашка Асама… кровь убитого Асама!
Я бежал, не чувствуя под собой ног, пока не достиг места битвы. Меня окружили студенты, один из них сказал:
— Асам… вот Асам…
Я увидел своего сына распростертым на земле.
Он лежал весь в крови, которая текла из его груди. В эту кровь я погрузил свою руку. Сердце наполнилось безумным отчаянием.
Мой сын, неужели все прошедшие годы, все мои надежды погаснут и замрут в одно мгновение?
Этот день не исчезнет из моей жизни, о мой господин, я всегда рассказываю о нем сыну Самиру.
Я не перестаю хранить рубашку Асама, на которой алеет чистая невинная кровь, жду, когда снова вспыхнет битва между нами и англичанами.
В молодости я ходил на луг охотиться на уток, потом жизнь отвлекла меня от этого занятия, но после гибели Асама я снова стал тренироваться в стрельбе и обучил этому моего сына Самира.
Всякий раз, как я попадаю в цель, мне кажется, что я поражаю в самое сердце англичанина.
Я не скрою от тебя, что мой второй сын боролся в отрядах партизан, которые не давали покоя англичанам в зоне Суэцкого канала, и что он вместе со мной ждет повторения битвы.
Горе, постигшее меня после смерти Асама, полно надежды… надежды на изгнание иностранных империалистов; это горе — не горе отчаяния, как я сказал тебе раньше. Приезжай ко мне. Я покажу тебе рубашку героя, покажу кровь мученика; может быть, ты встанешь со мной в один ряд, поддержишь мой призыв и твоя душа наполнится тем же чувством гнева и мщения, каким полна моя душа.
Да, слезы текут из моего сердца, но они смешаны с гордостью, они призывают к действию.
Разве ради свободы Египта я не принес в жертву часть самого себя?
Мой второй сын — это вторая жертва за родину, но на этот раз рядом с ним в бою буду и я. И я не умру, несмотря на мои пятьдесят лет, я не умру, пока солнце освобождения не озарит небо, а оно озарит его!
Перевод Г. Батурина
Заря дышала под покровом черной ночи, и от ее слабого дыхания над темной линией горизонта появился легкий венчик.
Юноша не спал, глаза его были устремлены вверх. Небесный полог намок от слез уходящей ночи, и образовавшиеся облака начали постепенно окрашиваться, символизируя этим борьбу света с мраком. Облака были похожи на старинные замки, они сливались друг с другом и сверкали золотом и алмазами.
